Неупокоенные

Трентон обосновался в пыльном подвале – так он хотел показать Минне и маме, что хочет держаться от них как можно дальше. Ладно, так даже лучше. Она больше ему не доверяла. После аварии в нем что-то поменялось – внешний вид, манера говорить… А в глазах появилось отчаяние, и Минна не могла понять его причину. Изо дня в день все становилось только хуже. Мама этого не замечала. Она никогда ничего не замечала. Трентону нужна была помощь.

В общем-то, им всем нужна была помощь.

Минна прошла по комнатам, выключая везде свет. Из подвала донеслись звуки взрывов – наверное, Трентон играет в свою любимую видеоигру, в ту, где надо убивать библиотекарей и полицейских за очки. Она громко захлопнула дверь, ничего ему не сказав. Стрельба стала тише.

Запах дыма повсюду преследовал Минну. Ей казалось, что за каждой дверью бушует пламя.

Нельзя принимать больше валиума. Сейчас его и так мало осталось.

Минна включила свет в гостиной и чуть не закричала от страха и неожиданности – в кресле в углу сидела мама, не издавая ни звука. Рядом стояла бутылка «Джеймсона».

– Господи, мама! Что ты тут делаешь? – Она поняла, что мать так сидела в темноте уже давно. У нее покраснело лицо. Когда Кэролайн поднесла сигарету ко рту, Минна заметила, что она дрожит мелкой дрожью. – Ты ведь не куришь!

– Иногда курю, – сказала Кэролайн и стряхнула сигарету в хрустальную пепельницу, которую Минна поставила на стол специально для завтрашних гостей. Теперь пепельница покоилась на пуфике рядом с бутылкой. Кэролайн пила виски из высокого стакана для воды и уже почти опустошила половину.

– Нет. Ты не куришь, – твердо сказала Минна и открыла окно в комнате. Теперь понятно, почему пахло дымом. – И не пьешь виски.

Мать предпочитала водку – алкоголь без цвета и без запаха, который убивал, как яд кураре: незаметно и тихо.

– Сегодня я пью виски! – сказала Кэролайн и подлила себе еще. – Будешь?

– Нет, – выпалила Минна. На улице пахло вереском и дождем. Она вспомнила, как они с отцом однажды попали под ливень, когда возвращались из магазина. Они бежали, смеялись, перепрыгивали через лужи, и вот бумажные пакеты промокли, и продукты высыпались на мокрый асфальт.

Минна очень устала. И она хотела выпить. Очень сильно хотела. Она отвернулась от окна и сказала матери:

– Да, буду. Я принесу бокал.

Она вернулась в столовую и взяла из буфета невысокий стакан, но потом передумала и достала такой же, как у Кэролайн, а первый наполнила льдом из морозилки. Когда Минна вернулась в гостиную, мать принялась за вторую сигарету.

Минна села на пол рядом с пуфиком. Бедра и грудь болели оттого, что Гарри (или Джерри) слишком сильно их сжимал. Она сидела босая рядом с мамой, скрестив ноги, и это напомнило ей о Рождестве. Не о том, которое было обычно в Калифорнии, когда они ходили в церковь в пляжных сандалиях и открывали подарки в тени пальмы, что росла под окнами. А о том Рождестве в Коралл-Ривер, когда весь мир был покрыт снегом, и маленький Трентон нетерпеливо разрывал оберточную бумагу, добывая свой подарок.

Виски на вкус был просто ужасным, но по желудку сразу же разлилось тепло. Как будто какой-то привлекательный мужчина коснулся ее ниже спины. Мужчины давно уже ее так не касались.

Наверное, целую вечность.

Они немного выпили, сидя в темноте. Голова Минны наполнилась приятным густым туманом.

– Я думаю о твоем отце, – произнесла Кэролайн. Она неотрывно смотрела в окно. – Думаю о том, что мне сказать завтра.

– Скажи правду, – предложила Минна.

– Я не могу. Он ходил налево, все время мне врал, был редким эгоистом, – она покачала головой, – но бывали моменты… когда я думала, что он любил нас. Как-то по-своему. Так, как мог.

Минна ничего не сказала. Ее горло сжалось так, что было сложно даже виски внутрь заливать. Она сильно сомневалась в словах матери.

– Он так вами гордился, – голос Кэролайн срывался, – и тобой, и Трентоном. Когда произошла та авария… я не смогла ему сказать. Он уже был очень болен. У него бы сердце не выдержало…

– Сомневаюсь, – сказала Минна. Она пыталась воскресить в памяти образ отца, но почему-то перед глазами стоял мистер Хэнсли, его дешевые штаны, и противный голос снова зазвучал в ее ушах: «Вот так, Минна. Вот так. Отлично…» Когда он это говорил, то терся об ее спину своей промежностью, а она сидела, застыв от ужаса, и только пальцы ее двигались – она играла Шопена («Этюд до мажор») и Баха («Концерт для фортепиано номер семь»), как будто через музыку она могла убежать от реальности.

Минна налила еще виски и с удивлением обнаружила, что они выпили уже полбутылки. Как же она хотела забыть мистера Хэнсли! Она пыталась засунуть эти воспоминания в самый дальний угол сознания, но, как бы Минна ни старалась, – он оставался в ее голове вместе со своим проклятым стояком.

Отец должен был об этом знать! Он должен был ее защитить!

Минна никогда не думала об этом, но сейчас эти слова как будто выплыли наружу из подсознания, и она поняла, что сейчас расплачется.

Кэролайн все еще говорила про отца:

– Он звонил мне каждую неделю, узнавал, как у вас дела. А иногда – каждый день.

– И почему он мне ни разу не позвонил? – Минна тоже уставилась в окно, отчаянно борясь со слезами, которые уже пощипывали уголки глаз. Она сделала большой глоток из стакана – надо было хотя бы горло прочистить. И, кстати, теперь виски не казался таким противным.

– Он знал, что ты не возьмешь трубку, – сказала Кэролайн, – ты была так занята… Он знал.

В оконном стекле отразилась тускло горящая лампа и нечеткое лицо самой Минны. Казалось, что вместо глаз у нее пустые провалы. Где-то за окном, в траве стрекотали сверчки. Чего они там распелись? Наверное, у них просто сейчас брачный сезон, но Минне казалось, что они печалятся о ней.

– Меня уволили, мам, – выпалила она. Минна отвернулась, чтобы не смотреть матери в глаза. Она больше так не могла! Глаза закрылись сами собой, и стрекот сверчков вливался в ее душу, как морская волна на берег во время прилива – она накатывала на тьму в душе Минны и отступала, накатывала и отступала… – Я переспала с менеджером по работе с клиентами. Начальство узнало. Это противоречило политике компании…

– Минна… – начала Кэролайн.

Но она уже не могла остановиться. Слова тоже стали как волны – они потоками изливались из нее.

– Помнишь, я работала в «ЛаСалле»? Там был парень, один из стажеров…

– Минна, ты не должна передо мной…

– Знаешь, почему Трентон меня так ненавидит? – Минна резко повернулась к матери. Кэролайн сидела прямо напротив лампы, ее лицо было бледным и испуганным, как у актрисы в кино. – Наши семейные выходные? Помнишь? Мы хотели провести их все вместе. А я позвонила тебе и сказала, что еду к старому другу, и попросила уложить Эми. Но никакого друга не было. Я просто пошла в общежитие к этому парню… Его звали Конрад. Ему было всего восемнадцать… – Минна посмотрела на свои руки. Ее щеки горели, но она удивилась, когда увидела слезы, капающие на ладони. Она и не заметила, как дала им волю.

– Трентон любит тебя, – тихо произнесла Кэролайн.

Но поток слов было уже не остановить. И поток слез тоже. Минна не помнила, когда она в последний раз плакала. Наверное, много лет назад. А теперь все, что покоилось в ее душе под толстым слоем льда, начало оттаивать.

– Я трахалась с другом Дэнни на выпускном. В ванной. Перепихнулась с водителем такси, когда была в колледже. Он всего лишь вез меня к друзьям в Рождественский сочельник. – За окном заливались сверчки, они пели все громче и громче, как будто их песня скоро достигнет кульминации, крещендо, как в «Сюите для виолончели соль мажор» Баха, одном из ее любимых произведений. – Я всегда ненавидела фортепиано. И мистера Хэнсли. Он всегда… терся об меня, когда я играла! Он заставлял меня его трогать…

Все! Сказано! Произведение достигло кульминации, и сверчки замолкли. Теперь, когда она это сказала, Минна чувствовала себя полностью опустошенной. Стояла тишина. Она боялась посмотреть на мать.