Неупокоенные

Минна перевернула мать на бок, толкая ее рыхлое тело в живот и бедра, вспоминая о документальной передаче, в которой шестеро мужчин пытались с помощью веревок и крюков затолкать в воду огромного кита, выбросившегося на берег. Как бы ей хотелось всадить крюк в жирный зад матери и провернуть его там пару раз! Когда Минна сняла с Кэролайн брюки, она почувствовала жуткое отвращение от вида ее дешевого белья, которое сидело плотно и в районе бедер отчаянно цеплялось за бока, как лишайник на скале, чтобы не соскользнуть вниз.

Минна очень устала. Ее желудок начинала скручивать боль. Не надо было ей возвращаться. Надо было позвонить доктору Апшоу, но от этого станет только хуже. Даже двух дней без ломки продержаться не смогла. Жалкое зрелище!

Надо было поговорить с кем-то, но Минна даже не знала с кем. Можно было позвонить Грэгу, отцу Эми, сорваться на нем, обозвать, ткнуть в него пальцем, как она делала это в детстве, когда показывала страны на карте. «Найди Швецию».

Но Грэг был на работе, а через секретаршу с ним невозможно было связаться. Дозвониться до него можно было только в промежутке с семи до восьми часов, когда он разговаривал со своей семьей в Уэстчестере – со своей женой и настоящими детьми, как он однажды их назвал. Это не мешало ему следить за телефонными звонками самой Минны. Связь он до сих пор оплачивает, что весьма кстати – за три года она сменила четыре рабочих места. Из двух ее уволили, еще из двух – уволилась сама. На счету в банке у Минны было меньше двух тысяч долларов.

Эми думала, что ее папа был пожарным и героически погиб.

Были еще Алекс, с которым она часто спала, и Итан, который мечтал об этом. Но они почти никогда не говорили о серьезных вещах, только болтали о какой-нибудь чепухе за ужином, флиртовали и обменивались парой фраз по утрам, чтобы вся ситуация не выглядела как съем проститутки.

А подруг у нее не было. В основном из-за того, что она не доверяла другим женщинам, а те, в свою очередь, не доверяли ей. Была только Дана – Минна до сих пор сожалеет, что все закончилось так глупо. Ее парень даже не был хорош в постели – какой-то мягкий и рыхлый, как промокший тост. Она не знает, зачем это сделала.

Не нужно было так поступать.

Минна спустилась на первый этаж за телефоном, который оставила в кабинете, и обнаружила там Трентона, лежащего на полу звездой. Когда она вошла, он привстал на локтях.

– Что ты тут забыл? – Минна была расположена с кем-то поругаться.

– Я слушаю, – сказал Трентон и снова лег на спину, – ты слышишь?

Может, он выпил что-то из маминого алкоголя, а может, и обдолбался наркотиками. В любой другой день Минна была бы поражена: если Трентон под наркотой, значит, у него все-таки есть друзья или хотя бы друг, который ему продает вещества. Но сегодня она почувствовала лишь раздражение.

Гребанный Трентон. Теперь дом по закону принадлежит ему. А еще он продолжает верить в то, что отец был никем не понятым святым, и думает, что лучше Минны, потому что не испытывает к нему ненависти. Может, стоит напомнить ему про Адриану Кадью? Минна нашла одну открытку с ее именем в той коробке, что обнаружил Трентон. В открытке не было никакого романтического послания, но был один неоспоримый факт – отец хранил ее. Минна надеялась, что что-то прояснится – может, он вел машину, они попали в аварию по его вине, и теперь Адриана парализована. А это были деньги за ее молчание.

Да нет же, это глупо.

Она бросила открытки и тот мерзкий клок волос в мусорный пакет и быстро вынесла в гараж, как будто его содержимое было ядовитым и отравляло воздух в доме.

– Я ничего не слышу, – Минна переступила через него, задев его ногой – как бы не специально, но на самом деле нарочно. Он даже не шелохнулся.

– Мне кажется… что в этом доме обитают призраки, – произнес Трентон.

– Ты под кайфом? Или просто идиот по жизни?

Трентон покраснел, ямочки у него на щеках стали еще ярче. Он неуклюже поднялся, и Минна вспомнила, что врачи сказали маме – теперь ему будет сложнее двигаться, чем раньше.

– Прости, – сказала Минна, – просто мать напилась. Я разозлилась на нее.

Трентон кивнул, но даже не взглянул на нее. Он задумчиво ковырял пальцем пятно на полу. Минна почувствовала, как боль снова расползается в желудке, поспешила сесть в кресло, которое раньше занимал адвокат Деннис. Стулья были расставлены кругом, как будто в кабинете проходил сеанс групповой терапии.

На минуту воцарилось молчание. Минна за это время определила, что болело у нее все – от плеч до костяшек мизинцев на ногах. Вдруг Трентон поднял голову.

– Ты в них не веришь, да? – спросил он.

– В кого?

Трентон выглядел взволнованным:

– В привидений.

Минна не могла понять – шутит он или нет.

– Почему ты спросил, Трентон?

– Мы же не можем сказать наверняка, существуют ли они, – сказал он, и Минна поняла, что это не шутка, – никто не может сказать. Ты сама говорила, что тут кого-то убили.

– Я просто когда-то об этом слышала, даже не знаю, правда ли это. И я не говорила, что это было убийство.

– А папа… – начал Трентон.

– Папа умер в больнице! – отрезала Минна.

Но ее брат как будто не слушал.

– Но он мог… В общем, он мог застрять где-то…

Голова Минны взорвалась резкой болью.

– Если он где-то и застрял, то, надеюсь, там очень жарко! – выпалила она и тут же пожалела об этом.

Иногда у нее такое чувство, что некоторые фразы вылетают изо рта, не проходя при этом через мозг. Брат выглядел таким несчастным и подавленным, что в памяти Минны всплыл образ маленького Трентона, чьи кости были еще целы, и поэтому он двигался нормально, а не как сломанная кукла. Она помнит, как он вскарабкался ей на колени и, устроившись на ее еще не сформировавшейся груди, зажал ее волосы в маленький кулачок и сказал: «Мама!» Тринадцатилетняя Минна не стала его поправлять.

– Ты его ненавидела, да? – спросил Трентон, посмотрев прямо на нее. Его глаза были такими же, как прежде – ясно-голубыми и выделялись на фоне всего остального Трентона, как два чистых озера среди бетонной равнины.

Минна притянула правую ногу к колену и начала ее разминать.

– Нет, это не так.

– Но и не любила? – не отступал брат.

– Не знаю, наверное, нет.

Она уже и не помнила, любила ли отца. Вообще-то должна была. Минна помнила, что, когда они жили в Калифорнии, он учил ее плавать. Как он придерживал ее сильными руками за талию, когда она барахталась на воде, пахнувшей хлоркой. Она помнила жаркое солнце, яркую зеленую траву и крики мамы где-то вдалеке – она кричала, чтобы они были осторожнее.

Минна была крайне недовольна, когда они переехали в Коралл-Ривер в середине осени. Все листья уже опали, и в городе не было ничего, кроме серости, грязи и слякоти. Она всегда ненавидела блеклые и скучные цвета. Небо в Коралл-Ривер низко нависало над деревьями. Да и сами деревья, мрачные, темные и угрюмые, напоминали всем прохожим о смерти. То ли дело пальмы в Калифорнии, чьи забавные длинные листья как будто были созданы для того, чтобы люди улыбались.

В Коралл-Ривер деревья вгоняли в депрессию.

А еще был ветер и холод, который просачивался через оконные рамы и половицы, бульканье и шипение радиаторов, постукивание старых труб – весь дом выглядел старым, ветхим и уродливым.

Однажды отец разбудил ее посреди ночи – в два или три часа. Его лицо было так близко к ее щеке, что Минне стало щекотно от прикосновения его бороды. Отец широко улыбался.

– Вставай, Мин, – тихо сказал он, – тебе нужно это увидеть.

Он взял ее на руки, хотя она была уже большая, чтобы ее босые ноги не коснулись холодного пола, и принес в свой кабинет. Ричард поставил дочку у окна, от которого веяло холодом.

– Смотри, – прошептал отец, – снег идет.

Минна никогда не видела настоящего снега – только в кино и телепередачах. Белые хлопья были похожи на звезды, медленно падающие с неба, на светлячков в лунном сиянии. Она застыла в изумлении, затаив дыхание – время как будто остановилось. И не было в мире ничего прекраснее этого снегопада.