Мир на ладонях

«Как же, кормишь! Таскаешь первое, что на глаза попадается! Вчера вот рыбу приволок, а у меня от нее перья тускнеют. Сегодня какое-то тухлое мясо… Так наши крошки никогда летать не смогут! Чтобы летать, нужны силы, а откуда их взять, когда отец нисколько о детях не думает? Моя мама всегда говорила…»

«О, златокрылый Ораал!» — возопил несчастный отец семейства и, сильно взмахнув крыльями и оттолкнувшись от головы Конана, взмыл вверх. Киммерийцу даже показалось, что он почувствовал толчок.

«Вот тебе и мирно живут, — развеселился варвар. — А я-то думал… Постой-постой! Значит, ольты сделали так, что я теперь могу понимать птиц? Спасибо и на этом! Теперь хоть не так тоскливо будет торчать тут. Интересно, а почему они меня не слышат? Впрочем, этой сварливой птахе, видимо, не до меня. Ладно, плевать на них. Надо подумать, какую пользу можно извлечь из этого неожиданного дара».

Глава четвертая

Неожиданный подарок ольтов оказался как нельзя кстати: теперь Конан мог побеседовать с птицами, которые свили у него на голове гнездо, и те, поддавшись на его уговоры, обещали как можно скорее освободить так полюбившуюся им площадку.

«Как только дети окрепнут настолько, что сумеют долететь до суши, мы тотчас уберемся отсюда», — пообещал киммерийцу Мажирик.

«Мне будет не хватать вас, — честно признался Конан. — Может, заглянете когда-нибудь, поболтаем?»

«Можно подумать, у нас нет других дел! — тут же вмешалась склочная Марижика. — Надо воспитывать крошек. Мы будем очень заняты…»

Она бы с удовольствием продолжала еще и еще, не останови ее почувствовавший мужскую поддержку супруг. Он резко прикрикнул на сварливую жену, и она, наверное, от неожиданности замолчала. Конан в душе порадовался, что птицы слышат только те его мысли, с которыми он к ним обращается. Улови Марижика, что он о ней думает, она, скорее всего, просто-напросто выклевала бы ему глаза.

Так или иначе, но время, заполненное общением хоть с какими-то живыми существами, уже не тянулось так медленно, а кроме того, киммериец воспользовался случаем, чтобы разузнать, куда же его закинула судьба и что за чудище живет в глубине. К его легкому сожалению, птичья семейка не так уж много знала о мире ольтов. Мажирик, которого все время норовила перебить жена, рассказал, что океан, где так неожиданно возник Конан, простирается довольно далеко. До ближайшей суши день полета, но там нет ничего интересного: растительность чахлая и скучная, камни да песок. Хорошо еще, что среди камней водится много грызунов, да изредка попадаются животные покрупнее. Этого вполне хватает, чтобы выжить, но, что особенно огорчало Марижику, общаться тут совершенно не с кем.

«Понятно… — протянул варвар. — А кто так настойчиво бил меня по ногам? И, главное, куда это он исчез?»

Не успели птицы и клювы раскрыть, как в мозгу варвара прозвучал ответ.

«Кто меня бил по ногам… — передразнил его кто-то, обладавший на редкость противным скрипучим голосом. — Я тебя бил. И никуда я не исчезал. Дел у меня полно».

«Кто ты? — обрадовался Конан. — Я не вижу тебя».

«И нечего на меня смотреть. Не жениться ведь собрался! Видеть-то не видишь, а мешаешь страшно».

«Так кто ты?» — повторил свой вопрос киммериец.

«Столько тут торчишь, мог бы и узнать. Олтик я».

«А я Конан», — представился варвар.

«Подумаешь! Конан! Ну и что? Торчит тут истукан каменный, порядочным десятиногам и пройти негде!»

«Так обойди1»

«С чего это я буду тебя обходить, дурак несчастный, если мне именно туда нужно, где ты встал».

«А зачем?»

«Ну совсем тупой! — рассвирепел Олтик. — Живу я тут! А ты, истукан неподвижный, устроился прямо напротив входа в мой дом. Места другого не нашел! Еще и разговаривать так долго не хотел, гад этакий. Сколько раз я просил отодвинуться! Не слышал, что ли?»

Признаваться хамоватому десятиногу в том, что не может даже пошевелиться, варвар не хотел. Кроме того, он прекрасно помнил, с какой силой и как упорно Олтик пытался сдвинуть огромную скалу, которая заслонила вход в его пещеру. «Может, попросить его вытащить кинжал из-за голенища?» — подумал Конан и тут же испугался, что десятиног может его услышать и тогда, конечно же, на его помощь рассчитывать не придется. Вредное существо просто из принципа не станет помогать тому, кто так долго мешал ему жить. Однако, к великой своей радости, киммериец убедился, что Олтик тоже улавливает только те мысли, которые варвару хотелось бы высказать вслух. «Тогда нужно его обмануть! — мелькнула в мозгу Конана спасительная мысль. — Но как? Вряд ли он настолько глуп, что все получится просто и легко».

«Чего задумался, протухшая раковина? — снова услышал он скрипучий голос — Я тебе задал вопрос, на который мог бы ответить и самый распоследний морской червяк, с роду не обладавший ни каплей мозгов».

«Я не привык отвечать на дурные вопросы, — огрызнулся киммериец. — Как я мог тебя не слышать, когда ты визжишь, словно тебя кто-то лупит!»

«Меня?! Лупит! — Возмущению десятинога не было предела. — Я не знаю, откуда ты такой взялся, но сразу видно, что в наших краях ты чужак. Иначе в твою тупую голову не могла бы прийти такая идиотская мысль, что кто-то может лупить Олтика! На всем дне морском не сыскать никого, кто был бы сильнее меня!»

«Очень хорошо, — подумал Конан. — Это мне и надо».

«Долго ты будешь тут торчать? — снова обратился к нему Олтик. — Твои ноги мешают мне».

«А мне тут нравится, — беспечно отозвался варвар. — Я решил искупаться, вода оказалась теплой и приятной, вот я и надумал постоять тут немного, расслабиться, отдохнуть, а заодно и сапоги помыть. Не стану же я прыгать с места на место только потому, что какому-то нахалу домой захотелось! Ты говорит, у тебя много дел? Вот и погуляй еще чуть-чуть, а я, может, тем временем и накупаюсь. Тогда и уйду».

«Значит, не хочешь по-хорошему? — прошипел десятиног. — Ну, погоди! Я придумаю, как справиться с тобой!»

Конан ощутил сильный толчок, вода возле его подошв как будто закипела, поднялась небольшая волна, едва не коснувшаяся его пояса, и все стихло. Наверное, Олтик решил пнуть его на прощание потому что, сколько ни обращался к нему киммериец, ответа так и не получил. Десятиног снова куда-то исчез.

«Не слишком ли я погорячился? — обеспокоено подумал варвар. — А если он не вернется? Он, пожалуй, единственный, кто может избавить меня от чар. Зря я так с ним. Надо было похитрее, помягче, поизворотливей. Ну, ничего! Куда он денется? Здесь его дом, и упрямец не желает от него отказываться. Вернется! Непременно вернется! А я пока подумаю, как лучше его обвести вокруг пальца. Или щупальца… Что там у него?»

Снова потянулись дни. Конана больше не забавляли красочные перебранки Мажирика и Марижики, его даже перестало волновать, когда же они в конце концов уберутся с его головы. Киммерийца занимало только одно: каким образом заставить Олтика хотя бы попытаться вытащить из-за голенища кинжал и тем самым разрушить чары. Он прекрасно понимал, что просить напрямую об этом нельзя. Обозленный десятиног просто из вредности не захочет помогать ему.

«Думай, Конан, думай, — тормошил варвар самого себя. — Единственное, что у тебя еще работает, это голова. Вот и используй ее по прямому назначению. Думай! Не бывает безвыходных положений».

Наконец мало-помалу у него начал складываться план. Нельзя сказать, что он был безукоризненным или особо изощренным, но, если повезет, задумка киммерийца должна была сработать. Конану не раз приходилось сталкиваться с людьми, по характеру очень схожими со вздорным десятиногом. С ними никогда нельзя было говорить прямо, но зато как легко попадались они «на дурака»! Подзадорь такого, поддразни слегка, скажи, что ему ни за что не сделать того или этого, и, забыв обо всем на свете, он кинется доказывать свою исключительность. Может, и Олтика удастся поймать на эту приманку?

Конан так обрадовался, что, похоже, нашел выход, что ему захотелось петь. Однако этого варвару тоже было не дано. И слава Митре, иначе он распугал бы всю живность на сотни локтей вокруг, а десятиног, в котором киммериец так нуждался, скорее всего, бросился бы искать себе другое жилище. Боги, щедро наградившие достойного сына Крома множеством талантов, дали ему в придачу оглушительный голос, но почему-то напрочь лишили его музыкального слуха. Только мощная мускулатура могучего северянина и прочная репутация отчаянного забияки позволяли ему до сих пор пребывать в счастливом неведении относительно его певческих способностей. Когда варваром овладевало безудержное веселье и он затягивал какую-нибудь песню, никто не осмеливался даже поморщиться.