Повелитель Пауков

Я сказал себе, что все было к лучшему, что так и должно было случиться, что, будучи такой юной и жизнерадостной, бедная девочка скоро утешится, и найдет другого воина, и окружит его своей любовью и заботой, которые, видимо, были неотъемлемой частью ее натуры.

Но я ошибся. Как же я ошибся! Это стало ясно из последовавших за этим событий.

Тут из дома вышел Гул Хаджи. Он шел медленно, опустив голову. Когда он взглянул на меня, я прочел в его глазах боль и грусть.

- Ты сделал это, - сказал я.

- Да.

- Я ее видел. Она пробежала мимо меня, и я не смог ее остановить. Поверь, все к лучшему.

- Надеюсь.

- Она скоро утешится.

- Ты не знаешь, Майкл Кейн, - сказал он со вздохом, - чего мне стоило сделать это. В другое время я бы, наверное, страстно влюбился в Ору Лиз.

- Еще влюбишься, когда все испытания будут позади.

- А тогда не будет слишком поздно?

Я был реалистом.

- Возможно, - ответил я.

Он сделал над собой усилие, чтобы выбросить эти мысли из головы.

- Пошли, - сказал он, - нужно еще поговорить с Морахи Ваджой. Он должен знать, как ты предлагаешь использовать отряд из Сала-Раз.

Мы оба были в мрачном настроении: Гул Хаджи был подавлен, а меня не оставляли дурные предчувствия.

Этот случай имел более серьезные последствия, чем мы могли себе представить.

Ему суждено было полностью изменить ход событий и вовлечь меня в невероятные приключения.

Ему суждено было принести многим смерть.

IV. Нас предали!

Настал день решающего совещания, а Оры Лиз все не было. Отряды, посланные на ее поиски, не обнаружили никаких следов. Мы все беспокоились о ней, но нужно было думать прежде всего о деле: о предстоящем восстании.

Прибывали силаки и орсилаки, гордые от сознания своей значимости. Они путешествовали тайно, в одиночку. Приозы очень пристально следили даже за небольшими группами людей, ожидая от них какой-либо угрозы своему существованию или, по крайней мере, спокойствию.

В обычной жизни купцы, ремесленники, скотоводы, земледельцы, сейчас все они были воинами. Даже тирания приозов не могла лишить этих людей права носить оружие. И они были вооружены до зубов.

На всех горах выставили посты, которые должны были предупредить, если появятся патрули приозов. Это было сделано на всякий случай, так как в тот день приозов не ждали, потому именно тогда и созвали совещание.

В Асде-Трохи прибыли более сорока силаков и орсилаков, и все они были, судя по виду, достойны доверия. На их лицах читались одновременно готовность участвовать в общем деле и независимость, обычно вызывавшая в них желание сражаться в одиночку, не полагаясь на помощь других. Однако характерное выражение недоверия стало понемногу исчезать с их лиц. Они входили в комнату в доме Морахи Ваджи, предназначенную для этого важного совещания и, видя там Гула Хаджи, говорили: "Он так похож на нашего брадхи! Словно тот ожил и снова пришел к нам". Этого было достаточно. Хотя они не кланялись и не приветствовали его подобострастными улыбками, а держались прямо, было видно, что они готовы сражаться ради общего дела.

Убедившись, что все узнали Гула Хаджи, Морахи Ваджа развернул большую карту Мендишарии и повесил ее на стену. Он предложил стратегию, которой было разумнее придерживаться, и предложил тактические ходы в расчете на различную реакцию приозов. Командиры отрядов задали несколько вопросов - было видно, что они хорошо понимали ситуацию и хотели помочь найти верное решение, - и мы обсудили новые предложения и варианты.

С такими воинами, подумал я, против неосмотрительных приозов победа над ними, захват столицы, выборы нового брадхи казались делом нетрудным.

Однако чувство неосознанной тревоги не покидало меня. Я гнал его прочь, но никак не мог отделаться. Я все время был настороже, беспокойно оглядывался, не снимая руки с эфеса меча.

В полдень нам принесли обед, и мы поели, не прерывая совещания, так как нельзя было терять ни минуты.

Вскоре после полудня мы завершили обсуждение основных проблем. Оставалось только принять решения, касающиеся более частных вопросов: как лучше было использовать отдельные отряды со специальным вооружением или выдающихся воинов и другие подобные вопросы.

К вечеру у большинства из нас сложилось впечатление, что к назначенному часу - через три дня - мы должны быть готовы и что мы непременно победим.

Но нам не суждено было предпринять какую-либо атаку.

Вместо этого на закате мы сами были атакованы.

Они напали на деревню со всех сторон, а нас было так мало, и вооружение наше было так скудно!

Противники наши все были на дахарах, в сверкающих в последних лучах солнца доспехах, с великолепным оружием: пиками, щитами, мечами, дубинками, боевыми топорами.

Их появление сопровождалось страшным шумом, ибо это ехали кровожадные великаны, предвкушавшие возможность стереть с лица земли деревню со всеми ее жителями: мужчинами, женщинами, детьми. Всадники кричали, как кричит росомаха, вцепляясь человеку в глотку.

Это был крик, от которого ужасом наполнялись сердца не только женщин и детей, но и мужественных, не раз побеждавших опасность мужчин. Это был крик существ безжалостных, злобных, заранее торжествующих победу.

Это был крик охотников, увидевших свою жертву, но здесь люди охотились на людей.

Мы видели, как они ехали по улицам, круша все на пути, опуская меч на все, что двигалось или шевелилось. Невозможно передать веселье, написанное на их лицах. Я видел, как умерла женщина, прижимавшая к себе ребенка: какой-то воин отрубил ей голову и поддел на пику ребенка. Я видел, как пытался защитить себя от ударов четырех всадников мужчина и как он упал с криком ярости и ненависти.

Это было как кошмарный сон.

Как все это случилось? Нас предали, это было ясно. Нас атаковали приозы, ошибки быть не могло.

Конец всему! Если мы погибнем, люди останутся без командиров. Даже если некоторые избегнут страшной участи, невозможно будет снова организовать восстание, всерьез рассчитывая на успех.

Кто нас предал?

Я не находил ответа. Конечно, это не мог сделать какой-нибудь силак или орсилак. Люди гордые и честные, они сейчас мужественно пытались отразить атаку приозов.

Пока мы сражались, наступила ночь, но было светло, как днем, ибо вокруг полыхали дома, подожженные нашими противниками.

Если раньше мне казалось, что Гул Хаджи преувеличивал жестокость тирана и его подручных, то теперь все мои сомнения рассеялись. Я никогда не видел, чтобы люди были так жестоки по отношению к другим людям.

Память о той битве все еще сжимает мне сердце. Никогда не забуду я ту ночь ужаса. К сожалению, никогда.

Мы сражались, пока тела наши не стало ломить. Один за другим умирали, истекая кровью, лучшие мендишары, надежда нации, но они уносили с собой жизни многих хорошо вооруженных приозов.

Я отвечал ударом на удар. Мои движения стали почти автоматическими: защититься, напасть, парировать выпад или удар, самому нанести удар или сделать выпад. Я казался себе машиной. События последнего дня и усталость от того, как много я убивал, делали меня безучастным ко всему.

Когда нас осталось уже совсем мало, я вдруг услышал крики Морахи Ваджи и Гула Хаджи, которые стояли слева от меня.

Морахи Ваджа спорил с моим другом, убеждая его, что он должен бежать. Но Гул Хаджи отказывался.

- Ты должен уйти! Это твой долг!

- Долг?! Мой долг сражаться здесь, рядом с моими товарищами.

- Твой долг - снова отправиться в ссылку. Вся наша надежда - это ты. Если тебя убьют или схватят сегодня, страна будет обречена. Уходи, и место убитых сегодня займут новые люди.

Я сразу же увидел, что Морахи Ваджа был прав, и стал его горячо поддерживать.

Могу себе представить, как это выглядело со стороны: мы продолжали сражаться, яростно споря.

Постепенно Гул Хаджи понял, что должен уйти.