Последний Легат

Так что пока остается держаться коленями. Он застонал сквозь зубы. После скачки мышцы в бедрах болят так, словно их заменили плохими протезами. Кстати, о протезах… Правая рука ныла невыносимо. Он задрал рукав рубахи — слава богу, в отличие от римлян, германцы носят длинные рукава. Все правое предплечье перетянуто ремнями. Тот, кого здесь называли Тиуторигом, потянул за ремень. Нет, не идет.

Правая кисть, сделанная из желтовато-розового, очень твердого пластика, была туго притянута к изуродованной руке, так что сейчас культя пульсировала, как больной зуб. Ремни впились в плоть.

Он поднес руку ко рту, вцепился зубами в ремень. Десять минут мучений — и ремни наконец удалось ослабить. Советская, блин, медицинская техника. Кукольная рука, которую ему выписали в госпитале. А нормальный протез — импортный, удобный — он умудрился расколотить в первый же день здесь. Сейчас остатки протеза хранились, завернутые в тряпку, где-то в доме. Ну, в каком-то из его домов точно…

На голос выглянула женщина.

— Воды, — приказал он. — Васса, васса… Давай шустрее.

Женщина кивнула. Убежала, виляя широкими бедрами. Хорошая баба, только по-русски ни фига не понимает.

Она принесла деревянную бадью. Вода из реки, проточная, чистая. Приучил уже ее.

Он опустил культю в прохладную воду. От ожидаемого, но все равно внезапного блаженства свело челюсти.

— Пусть я убит, пусть я убит под Кандагаром, — негромко запел он по-русски. — Пусть кровь моя… досталась псам…

Сегодня чуть не досталась. Он негромко засмеялся. Этот римлянин, Марк, — он тоже свой, разведка. Нормальный парень, только больной совершенно. «У нас его бы прокололи антибиотиками, отправили в санаторий — к соснам или на Кавказ, в Минводы. А здесь он загнется… жаль».

А ведь он меня чуть не расколол, подумал Тиуториг. Когда приказал поднять руки. Хороший ход. Могло и выгореть, если бы не протез. Тиуториг с содроганием вспомнил, как шел с прокаженными. Проказа передается не так просто, слава богу. Ну, так по крайней мере говорил тот чудаковатый археолог. Приходится верить.

— В честь императора и Рима… в честь императора и Рима… — Он не заметил, как снова начал напевать. Дурацкий мотив, но прилипчивый. — Шестой шагает… легион.

Или батальон, почему нет? «Был у нас в батальоне один тип, Новиков. Артем, кажется. Или Андрей? — он не помнил точно. — Тоже из студентов-залетчиков. О нем много судачили, должен был быть олимпийцем, а стал снайпером во второй разведроте».

— Орлы Шестого легиона… орлы Шестого легиона…

Эту песню пел тот, археолог, под дурацкое бряканье раздолбанной гитары. Изгиб гитары желтой… тьфу, блин. Костер бросал рваные отблески на лица. Вроде очкарик говорил, что это гимн крымских археологов. Студенты. Они там раскапывали то, что осталось от древних римлян. Бесценные данные, бесценные данные. Тиуториг поморщился. Интересно, как бы он запел, этот бородач, окажись здесь и сейчас? Когда эти «бесценные данные» вокруг тебя — и все время пытаются тебя убить.

…Все так же рвутся…

— К небесам, — сказал он громко и отчетливо.

Женщина в испуге оглянулась, она уже привыкла к его внезапным вспышкам и перепадам настроения. Он успокоил ее жестом. Говорить не хотелось. А мог и ударить, кстати. Было и такое желание…

Над головой все так же плыло безоблачное небо Германии.

— Над всей Испанией безоблачное небо, — сказал он на пробу.

Фраза из учебника истории за седьмой класс средней школы. Какая, черт побери, ирония. К тому, что здесь скоро произойдет, больше всего подходит кодовая фраза к началу фашистского переворота. Франко, Испания. Сколько в памяти всякой фигни, оказывается…

Женщина принесла чашу с пивом. Тот, кого теперь звали Тиуториг, протянул руку, взял чашу и влил в себя сразу половину. Холодное.

Он с омерзением сплюнул. Привкус мочи, что ли, не поймешь. Расскажи он кому из друзей два года назад, что будет пить исключительно немецкое пиво и при этом плеваться, — засмеяли бы. Да уж. Ирония судьбы. До нормального пива этому пойлу еще несколько веков.

Прикрыв глаза, он почувствовал, как тело плавно качает алкогольный поток.

Грохот гусениц. Раскаты автоматных очередей. «Духи! Духи справа! Леша, прикрой! Б… ь!» Желтые камни, пыль, оседающая на зубах. Ущелье перекрыли тогда…

Гул взрыва. Звон в ушах. Тишина. Он тянется к автомату. Вкус пыли на языке. Гусеница бээмпэшки, переламывающая его правую руку… легко, как во сне…

Он проснулся тогда с криком. Ташкент, весна. Военный госпиталь. В открытое окно врывается аромат цветущих абрикосов. Он ненавидел этот сладковатый оранжевый запах.

Когда до выписки оставалась пара дней, к нему подошел тот капитан. Можем поговорить? Тиуториг молча показал гэбэшнику свою новую руку — желтовато-розового, поносного цвета, пластик. «Это ничего, — сказал капитан. — Вы еще помните готский?» Он пожал плечами. Идиотский вопрос. Что можно помнить в армии? Готский он, конечно, изучал. На факультете филологии его зубрили в обязательном порядке. «Если бы я доучился…» Он поморщился. Ну и страдал бы какой-нибудь херней там, дома.

Тиуториг открыл глаза, взял чашу и допил остатки пива. Теплое. Передернулся, сплюнул. Водки бы. Или у легионеров вина выменять.

Ирония судьбы, подумал он опять. В Афгане был советский ограниченный, а здесь… Здесь ограниченный контингент — римляне. Которые распяли Спартака, между прочим. У актера, что играл Спартака в фильме, была ямочка на лоснящемся подбородке.

Римский ограниченный контингент. Ха.

Тиуториг откинулся на спину, заложил здоровую руку за голову. Голубое небо плыло в вышине. Хорошо. Теперь он здесь, в Германии, в девятом году от Рождества Христова. То есть, пацану всего девять? Здесь из кустов не стреляют. Вернее, стреляют, но камнями. «Хотя старикана я, конечно, зря», — подумал он с мимолетным сожалением. Надо было просто вырубить. Но он меня напугал, вылез с ножиком. Ну, что теперь поделаешь. Вот «птичку» не достал, это обидно…

Тиуториг подвигал затылком, устраиваясь в траве поудобнее. «А я уже начинаю забывать русский, — подумал он мимолетно. — Плевать».

Над всей Германией — безоблачное небо.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…