Владычица небес

И, хотя «сынку» едва ли было лет на пять меньше, нежели рыцарю, он с удовольствием поднял и свой кубок, из чего Пеппо заключил, что не так он скромен, как представил Гвидо. Только потом, во время прогулки по прекрасному саду, юноша понял, что приемный сын Гая Деметриоса просто перевел таким образом беседу с себя на Лумо — надо сказать, сделано это было очень и очень ловко.

— Но позволь узнать, любезный хозяин великолепного дома, чем вызвано твое приглашение, что послал ты дяде? — вытирая мокрый подбородок (он, конечно, весь облился, славя свою победу), спросил белый медведь. — Дядя удивился и сказал, что в этом году не собирался ехать. Он сказал, что вы встречаетесь раз в пять лет, а со времени последней встречи прошло всего два года и…

— Старый дурень, — проворчал благородный рыцарь, игнорируя тотчас насупившиеся лица гостей. — Да если б я ждал еще три года, он мог и помереть…

— Но он все равно не приехал, — заметил Бенине с присущим ему философским отношением к жизни.

— Да, но я ж не знал…

— Ты мог бы отправиться к нему сам.

— Вот еще!

Короткая перепалка рыцаря и его старого друга испортила настроение гостям. Оба догадались, что Сервус Нарот не был особенно расположен к их любимому дяде и отцу, а следовательно, не собирался привечать и их двоих.

— Мы уедем утром, — выпятив бледную нижнюю губу, гордо произнес Лумо. — Дядя послал нас узнать, что тебе понадобилось, а если ничего, так и нам тут торчать не резон.

— Вот еще! — повторил рыцарь, но с другой интонацией. — Вы останетесь и будете моими гостями. Вы мне нравитесь — оба!

Он закрепил комплимент большим глотком вина и встал — при этом его слегка шатнуло.

— Ну, а теперь — в сад! Я намерен показать вам персики, выращенные вот этими самыми руками! — Он потряс перед всеми внушительными кулачищами, едва не заехав по короткому носу малыша Гвидо. — А потом… Потом приедут остальные (что-то они подзадержались) и — тогда вас ждет нечто удивительное… Не тебя, Бенине, друг мой, — ты осведомлен. И не тебя, Пеппо, мальчик, — ты еще мал. Но…

— Все, все, Сервус, — добродушно рассмеялся философ. — Ты сейчас раскроешь все свои тайны. И, пожалуй, пить тебе более не следует. Ламберт! Принеси хозяину воды и уложи в постель.

— А мой сад? — заплетающимся языком пробормотал благородный рыцарь.

— Я сам покажу гостям твой сад. Прощай пока.

Бенине быстро вывел всех в сад, огромный, тенистый и душистый, и там они гуляли до самой вечерней трапезы, весело болтая о всяких — по мнению Пеппо — пустяках.

Глава третья. Званые гости

Пеппо умел наслаждаться прекрасным, но не в течение почти целого дня. Сначала, когда философ вывел всех в сад, юноша с удовольствием глазел на желто-красное озерцо цветов, тянущих к голубым небесам нежные бархатные головки, на глупых, но невероятно красивых павлинов, что величаво бродили по дорожкам и омерзительно каркали, на гроздья диковинных фруктов, длинные гряды ягод, неведомых трав. Когда же солнце — огненное око благого Митры — покатилось к горизонту, Пеппо ощутил усталость и неприятную пустоту в желудке, и никакие красоты с этого момента его не трогали.

Он потянул за рукав Бенине, который увлеченно рассказывал гостям о коллекции самоцветов Сервуса Нарота.

— Погоди, мальчик, — раздраженно отмахнулся брат. — Видишь, как нравится нашим новым друзьям мое повествование? Так что не мешай. Иди поиграй в беседке.

Увы, философ забыл, что Пеппо давно уже миновал счастливую пору детства. Не играть, но мыслить, действовать, стремиться — вот чего жаждало все его юное существо. Правда, сейчас оно более жаждало хлеба, мяса и воды, но и таковое желание никак не согласовывалось с предложением поиграть.

Видимо, заметив расстроенное лицо юноши, не смевшего перечить старшему брату, Гвидо весело и скоро привел всех к обоюдному согласию.

— Как полагаешь ты, уважаемый Бенине, проспался ли уже наш любезный хозяин? Не пойти ли нам в дом и там дослушать твой многоувлекательный рассказ?

В дом Бенине идти не хотелось, но определение его довольно скучного рассказа как «многоувлекательного» решило вопрос в пользу остальных.

— Не думаю, что Сервус готов продолжить возлияния, — с сомнением покачал он головой. — Но — идемте. В самом деле, мы вполне можем обойтись и без него: Ламберт с удовольствием накроет на стол.

Пеппо не разделял уверенности философа в том, что Ламберт накроет на стол с удовольствием — чему тут быть довольным? — но, в конце концов, чувства старого слуги его волновали так же мало, как и пучок редкостной вендийской травы (на вид весьма жалкий), на который, проходя мимо, обратил их внимание Бенино.

— Она называется джатха; исцеляет от потери памяти, слуха, зрения, обоняния и… В общем, если вы что-то потеряли — съешьте корень джатхи и тогда непременно найдете утраченное. А это сарсапариль. Отвар ее, приготовленный особым способом, помогает… Э-э-э… При болезни известного свойства.

Бенино сразу пожалел о том, что сказал, ибо сам и лечился этой травой от похмелья, в чем, естественно, признаваться не желал.

— Это какого же свойства? — встрепенулся белый медведь, то ли от роду вовсе не имевший такта, то ли утративший его — и в таком случае он должен был съесть корень джатхи.

— Умолкни, Лумо, — посоветовал ему проницательный малыш Гвидо, от коего, конечно, не ускользнуло выражение замешательства, застывшее на красивом лице философа.

— Но мне же интересно!

— Я потом тебе объясню, для чего применяют сарсапариль, — встав на цыпочки, прошептал на ухо родственнику Гвидо. — А сейчас — умолкни.

Белый медведь обиженно пожал могучими плечами, но переспрашивать все же не стал.

Таким образом скрасив приятной беседой путь до дома, гости рыцаря вошли в двери как раз тогда, когда Сервус Нарот, стеная и шатаясь, спускался по лестнице в зал с совершенно определенной целью. Даже для юного Пеппо цель сия не являлась загадкой.

Не обращая ровно никакого внимания на гостей, благородный рыцарь схватил кувшин и принялся жадно лакать пиво, заодно поливая этим чудным прохладным напитком свою шею и грудь. Жизнь на глазах возвращалась в большое тело, измученное страшной жаждой; бледные щеки вновь окрашивались легким румянцем, а в серых глазах растворялась муть; толстые руки уж не дрожали противной мелкой дрожью.

Деметриосы, освоившись, без приглашения заняли места за необъятным дубовым столом — пока пустым, но старый слуга, карауливший их возвращение, уже вбегал в зал с огромным блюдом, где покоилась пылающая жаром, покрытая коричневой корочкой, ароматная баранья нога.

Пеппо сглотнул слюну и уселся по правую руку от маленького Гвидо, с мелким чувством удовлетворения видя, что этот парень макушкой едва достигает его плеча. Следом одновременно опустились на табуреты Бенино с Сервусом, и пять рук тут же, как по команде, протянулись к блюду с бараниной.

Некоторое время в зале слышалось только возбужденное урчание, сопение и чавканье. Один Пеппо, воспитанный чопорным братом своим, сноровисто и бесшумно уплетал сочное, отлично прожаренное мясо, испачкав при этом в жире лишь самые кончики пальцев, что считалось верхом этического совершенства и — по утверждению философа — было по силам исключительно особам благородных кровей. Самому же Бенино кусок не лез в горло: он надеялся, что кто-нибудь попросит его продолжить тот многоувлекательный рассказ о коллекции самоцветов рыцаря, но никто так и не вспомнил о нем.

Первым насытился Лумо Деметриос. Громко рыгнув, он вместе с табуретом отодвинулся от стола и принялся ковырять в зубах кончиком кинжала, вся рукоять коего была усыпана мелкой алмазной крошкой, а сверху покрыта каким-то прозрачным составом (Пеппо сразу обратил внимание на этот кинжал: он любил оружие и знал в нем толк).

— Послушай, любезный хозяин, — осипшим голосом обратился обожравшийся белый медведь к Сервусу Нароту. — Правду ли говорят, что ты победил на турнире самого Всадника Ночи?