Подвиги Ахилла

— Я договорился с царем Приамом, что, когда тебе станет лучше — чтобы он мог быть уверен в твоем будущем выздоровлении — он через послов начнет переговоры с Атридом Агамемноном о прекращении войны. Я обещал вернуть ему не твое тело, а тебя живого, если война будет окончена.

— На… На каких условиях? — выдохнул Гектор.

— На любых, кроме сдачи города. Приам умен и искусен в таких делах, он сумеет уговорить Атридов. Это все, чего я хочу. В моем намерении есть что–то плохое?

— Нет.

Гектор смотрел на Пелида если не с изумлением, то с новым, напряженным интересом.

— У меня… плохо работает голова, Ахилл… Если ты говоришь правду…

— Лгать я не умею. А теперь пей молоко и спи. Ты обещал.

И он осторожно, медленно приподнимая чашку, влил густое козье молоко, приправленное чем–то остро–ароматным, в рот раненого, с неосознанной радостью замечая, что тот уже легко глотает и ему, вероятно, не больно.

— Андромаха, подойди, — прошептал Гектор. — Я хочу тебя видеть.

Она взяла его руку и нежно потерлась об нее щекой.

— Я здесь. Я всегда с тобой!

— А… А как ты сюда?.

Но он не договорил. Слабость, пришедшая на смену напряжению, словно сковала язык. Тут же начало действовать снотворное, и уже не обморок, а глубокий сон, без сновидений и кошмаров, погрузил его в тихую прохладную тьму.

Глава 2

Пройдя через восточное крыло дворца и миновав один из его обвитых диким виноградом внутренних дворов, царь Приам поднялся по широкой каменной лестнице в покои царицы.

Было раннее утро, и он не встретил на пути никого, кроме стражи и рабов, подметавших двор и поливавших росшие в нем розовые и гранатовые кусты. Но царь не сомневался, что Гекуба уже не спит, она всегда вставала с рассветом, а в последние дни и вовсе почти не спала. Правда четыре дня назад, когда царь сообщил ей, взяв клятву молчать, что их сын жив, она после бурного разговора сразу уснула и спала мертвым сном весь день до вечера. Но потом тревога и смятение снова лишили ее сна.

Приам застал свою супругу в комнате, смежной с ее спальней, за резным, персидской работы столиком, накрытым для завтрака. Впервые со дня смертельного поединка Гектора с Ахиллом царица заставила себя по–настоящему поесть. Перед нею на тарелке лежала лепешка, выпеченная из ячменя с растертыми орехами, стояла чашечка меда и высокий кубок разбавленного родниковой водой вина. На небольшом серебряном блюде рассыпались спелые фиги.

Услыхав знакомые шаги мужа, Гекуба быстро обернулась и махнула рукой стоявшей позади ее кресла рабыне, приказывая той уйти. Потом встала и пошла навстречу Приаму.

— Да будет исполнен надежды твой день, царь, муж мой!

И тут же спросила совсем тихо:

— У тебя есть какие–то известия?

— Только одно, — отвечал царь, обнимая и нежно привлекая к себе жену — Ночью костры на равнине не загорелись, значит наш сын прожил эту ночь. А, значит, надежды еще больше. Он выздоравливает.

Гекуба со стоном опустилась назад, в свое кресло.

— Невыносимо! Невыносимо так ждать и ничего не делать! Это может помрачить рассудок!

И она порывисто сжала ладнями виски.

«Все та же! — подумал Приам, — Так же нетерпелива и так же сильна…»

Царице той весною исполнилось пятьдесят три года, она была на двадцать лет моложе своего мужа. Приаму, несмотря на все постигшие его в последние годы горести и лишения, всегда давали меньше его настоящих лет, но Гекуба, пожалуй, выглядела еще лучше: даже сейчас, после семи дней бессоницы, слез, отчаяния, она казалась женщиной лет сорока, величавой, полной сил и даже еще красивой. Она родила на свет восемнадцать детей и всех их сама выкормила, но ее стан остался стройным, а грудь высокой, хотя и утратившей пышность и свежесть. Лицо, в первые дни после поразившего ее горя бледное и окаменевшее, теперь, с пробуждением надежды, вновь окрасилось нежно–смуглым румянцем, в годы ее юности сводившим с ума всех мужчин, кто хоть раз ее видел. У царицы были карие глаза и каштановые, с золотым отливом волосы, в которые уже ворвалась седина, но их было слишком много, чтобы несколько седых прядок могли быть заметны в этой густой массе.

— Когда же ты встретишься с Ахиллом? — спросила царица мужа.

— Осталось четыре дня.

— Ах да, я знаю… Целых четыре дня! О, боги, боги!

Поймав тревожный взгляд царя, женщина тут же вновь встала, взяла его руки в свои и сказала, глядя ему прямо в глаза:

— Не бойся, я не выдам себя, не проговорюсь, не нарушу ничем твоих намерений, Приам. Ты знаешь меня. Если бы я только захотела… У меня ведь есть свои преданные рабы и воины, и я могла бы давно послать лазутчиков, начать искать. В конце концов, вблизи ахейского лагеря не так много мест, где Ахилл мог бы спрятать нашего сына. Но нет, не смотри с таким испугом: я знаю, что этого нельзя делать… Только скажи мне, во имя Аполлона, ты веришь Ахиллу? Ты веришь, что это — правда? И что Гектор действительно жив? А если…

— Нет! — почти резко перебил жену царь Трои — Ахилл мне не лгал, я это видел. Я слишком хорошо знаю людей, как и ты, моя прекрасная царица. И я ясно вижу, что этот человек не из тех, кому удается ложь. И для чего ему меня обманывать? Ему нет от этого никакой выгоды.

— Но, может быть, он хочет заманить тебя в ловушку?

Приам усмехнулся.

— Я и так был в его руках, когда пришел к нему один… И потом, поверь мне, жена моя, еще раз говорю: этот человек не коварен и не хитер. Хотя умен необычайно и не по летам многое понимает. Нет–нет, он меня не обманывает ни в чем. И его желание остановить войну тоже искреннее. А теперь взгляни–ка, что я получил сегодня еще до рассвета!

Он протянул Гекубе тонкую трубку свиного пергамента, и та, взяв ее, поспешно развернула. Пробежав глазами первые строки, она ахнула.

— Пентесилея! Царица амазонок!

Царь кивнул.

— И, как видишь, она пишет, что готова прислать отряд своих женщин–воинов на помощь Трое. Амазонки — большая сила.

— Кто привез письмо? — спросила царица, и ее тонкое выразительное лицо напряглось.

— Привезла амазонка, совсем юная — она добралась со стороны гор, к западным воротам. Я уже отправил с нею ответ.

Гекуба побледнела, потом ее лицо опять загорелось румянцем.

— И что ты ответил царице Пентесилее?

— Я ответил, — спокойно произнес Приам, — что сейчас нет ни малейшей надежды разбить ахейцев, даже и с помощью амазонок, потому что мы потеряли Гектора, и никто уже не сможет противостоять в бою богоравному Ахиллу. Еще я написал, что веду переговоры с Атридом Агамемноном, и мне ни в коем случае нельзя нарушать заключенного перемирия. Я поблагодарил могучую царицу и отказался от ее помощи, предложенной так великодушно.

Гекуба опустила голову, отошла к высокому квадратному окну и при свете залившей половину неба зари снова прочитала письмо.

— Она молода, но решительна и отважна, как львица… О ней ходят легенды. Приам, уверен ли ты, что поступил верно?

Он помрачнел.

— Не думай, что у меня не было искушения… Но об этом нельзя и помышлять. В наших руках жизнь Гектора, нашего Гектора, который значит для Трои больше, чем все ее сокровища, а для нас с тобою, Гекуба, больше, чем вся наша жизнь!

— Да.

Царица отвернулась, глядя в окно, и тут же еле слышно, будто разговаривая сама с собою, проговорила:

— Но если Ахилл хочет встретиться с тобою один на один, то и он может оказаться в нашей власти… Он сам сказал и показал тебе, что его неуязвимость — всего лишь легенда. А найти Гектора, как я уже сказала, было бы нетрудно.

Она не смотрела на мужа, потому что знала его слишком хорошо и предвидела, как он примет ее слова. У Приама редко бывали вспышки гнева, однако сейчас царица ждала одной из них. И удивилась, когда он, мягко взяв ее за плечи и повернув к себе, поцеловал в лоб и по–отечески ласково произнес:

— Вот этим и отличается женщина от мужчины. Все самое плохое, что рождают демоны в наших мыслях, мужчина таит ото всех и от самого себя, и от этого зло, проникшее в него, затаившись, растет и свивает гнездо в его душе. А женщина открыто высказывает самые страшные и безумные намерения, и тогда они вызывают стыд в мужчине, а потом и в ней самой, и их удается прогнать и отбросить. Я знаю, что тебе уже стыдно, Гекуба. И потом, если бы ты увидела этого человека, который держал в своих руках и сохранил жизнь вот уже второго нашего сына, если бы ты видела его и говорила с ним, у тебя не родилось бы ни одной мысли причинить ему зло.