Битва при Тюренчене (СИ)

- Это дом известного художника со скандальной известностью - в Ваших кругах. Если Вы подумаете, то сами назовете его имя. Я же его помощница, вроде секретарши.

- И натурщица?

- Иногда.

Чарльз явно растерян, но бодрится.

- Вы живете здесь с того времени, как покинули Эксетер?

- Нет, второй год. Он увидел меня на улице и упросил стать ему моделью. Потом стать помощницей.

- Его жена, кажется, умерла?

- Да. Но живет в его сердце.

- То есть он живет в одиночестве?

- Нет, в доме бывает много народа. Здесь живет и его брат.

- А Вы... почему Вы "миссис"...

- Выдаю себя за вдову.

Опять неловкая пауза.

- Значит, у Вас появились новые, более важные для Вас привязанности?

- Я не думала больше Вас увидеть...

- Это не ответ на мой вопрос...

- Мистер Смитсон, я не любовница ему. И никому.

- Тогда почему Вы так смутились, увидев меня? Я почти тот же, которого Вы узнали и полюбили... С последней нашей встречи я жил в единственной надежде на встречу новую... В поисках Вас я даже пересек океан и объездил всю Америку... Вот теперь нашел, но Вы мне, кажется, не рады? Впрочем, теперь мне нетрудно представить, что Ваши новые друзья гораздо интереснее, занимательнее меня.

- Да, в их кругу мне живется легко, счастливо. У меня здесь много обязанностей, но все они мне по душе... Умоляю, поймите меня: я не мыслю уже себе другой жизни... Даже если ее предлагает человек, которого я глубоко уважаю и от которого не ожидала такой щедрой, незаслуженной мной любви...

- Но Вы не можете полностью отринуть предназначение женщины, принести в жертву счастье материнства! Я не хочу думать дурного о круге творцов, в котором Вы вращаетесь, и, если Вы согласитесь им помогать под именем миссис Смитсон, надеюсь, они согласятся. Клянусь, я не посягну на ваше содружество, клянусь своей любовью к Вам!

- Ох, Чарльз! Именно любовь Ваша меня и страшит. Я слишком хорошо знаю, что любовь не признает священных границ...

Чарльз вновь растерян, но еще не сдается.

- Скажите, Вы думали обо мне в эти годы?

- Много думала вначале. Полгода спустя мне попалось на глаза одно из Ваших объявлений, и тогда я решила переменить фамилию...

- Почему?!

- Тогда же я узнала, что Ваш брак с мисс Фримен расстроился...

- Так Вы знали? Вы знали все! Вы не только погубили мою жизнь... Вы решили еще надо мной поиздеваться и с этой целью прислали Джорджу Монтегю анонимную записку, призвали меня сюда. Надо сказать, Вы преуспели в этом. Просто вывернули меня наизнанку...

- Вы несправедливы ко мне.

- Я говорю о своих ощущениях, а они таковы: в моей груди кинжал, который Вы со сладострастием поворачиваете! Но знайте, настанет день, когда Вы появитесь на небесах и справедливый судья покарает Вас за мои муки!

Чарльз смотрит с отчаяньем в ее глаза, наконец, поворачивается и идет к двери. Сара в два прыжка загораживает дверь:

- Я не дам Вам так уйти. В этом доме есть... одна особа, которая знает и понимает меня лучше, чем кто бы то ни было. Она хочет увидеться с Вами. Пожалуйста, предоставьте ей такую возможность.

-Я удивляюсь, как можно передоверять кому-то оправдание Вашего поведения. Пусть даже это будет королева Англии!

- Она ждет. Она знает, что Вы здесь. Я не буду присутствовать при вашем свидании.

- Кто это, черт побери?

- Человек менее благородный давно бы догадался...

Выходит. Дверь вновь отворяется, но кто за ней стоит, зрителям не видно.

(Чарльз потрясенно) - Кто ты, милое дитя?

(В ответ) - Вы мой папа?

(Чарльз нежно, совсем потрясенно) - Да... Должно быть, это я...

Уходит за дверь.

Занавес под оглушительные, лавинообразные аплодисменты. Они длятся и длятся... Занавес расходится, открывая всю труппу талантливых любителей: в центре Городецкий под руки с Татьяной и Наденькой, далее Плец и Ровнин, Елена Михайловна и Мария Ивановна, Катенька и канцелярист Ершов (в роли Монтегю). Они кланяются и кланяются, а овации не смолкают...

Глава двадцать вторая. Нечаянный адюльтер

Карцев проснулся утром 21 века с улыбкой на устах, сохранившейся после триумфальной премьеры его спектакля в 20 веке. Он вспомнил, сколько мыкался по театрам современного Красноярска со своими двумя пьесами, как его привечали на среднем уровне и отвергали на верхнем - хорошо хоть из безразмерного интернета не выкинули... И вдруг успех! С любительской труппой, собранной с бору по сосенке! Впрочем, роли все сыграли прекрасно, на одном дыхании...

А Татьяна явно нашла свое призвание! Лишь бы не загубили ее режиссеры и актеры тамошние, поддержали, а не утопили. Впрочем, а мы-то на что с губернатором, сами кого хошь утопим. Вот обкатаем ее в Красноярском театре чуток, переедем в Петербург и там возьмем кого-нибудь за глотку: Яворскую, Комиссаржевскую, Таирова или деятелей императорских театров? Поглядим... Главное, что она от Сергея теперь отстанет, всю себя сцене отдавать будет.

Кстати, именно в это время появились драматурги нового типа: Ибсен, Стриндберг, Бернард Шоу, да и Кнута Гамсуна, кажется, уже ставили. Из наших - Чехов и Горький, тоже буревестники... До черта конкурентов моей самоделке... Хотя она вполне в том духе, а может и покруче кому покажется.

Он с удовольствием поработал весь день над недавно заказанной геологической картой Исаковского террейна, а вечером взялся, как всегда, заучивать кусок текста для роман-газеты - на этот раз из очень трогательной "Виктории" Гамсуна. Сделав этот урок, он лег в кровать, предвкушая встречу со своим спаянным красноярским кланом. С тем и уснул.

Однако проснувшись, Карцев ничего из приснившегося этой ночью, не вспомнил. За прошлую, позапрошлую и многие другие ночи помнил, а за эту - ничего!

"Да был ли я там этой ночью? - зародилось в нем страшное подозрение. - А если и был, так что толку? Как и не был..."

Весь день Карцев проходил смурной, за карту террейна, еще вчера страшно интересную, не брался. Так, трепался о том-сем с коллегами и все. Вечер, а вернее отход ко сну боялся чем-либо нарушить.

"Ну, давай, боженька, не злись на меня за прошлый атеизм, помоги!" - выпрашивал он...

Бесполезно. Наутро проснулся с чувством, что его обокрали. То ли не было ни черта, то ли не помнил! Наказал его все-таки боженька...

В таком миноре, переходящем в настоящую тоску, Карцев пробыл всю неделю. Работать полегоньку начал (куда деваться, заказчик оговорил жесткие сроки!), но как обычный геолог-ремесленник, а не как творческий, с большой выдумкой человек. В субботу встряхнулся и рванул в Академгородок, где взял лыжи на прокат и набегался по трассам от души. Вечером же нашел в инете фотографии старого Красноярска и стал их не спеша рассматривать, отмечая те или иные несоответствия со своими впечатлениями. Повздыхал о недавнем счастье и уснул...

...проснувшись на улице Вознесенской, возле дома Гадаловых!

Ура! - попытался крикнуть он, но души голоса не имеют. Скорей к Сергею! Юркнул в открытую форточку квартиры Городецких, затем в дверную щель "своей" комнаты и остолбенел! Сергей спал в постели с Татьяной! Абсолютно голой, что подтверждало сползшее одеяло... "Вот и оставь его на неделю!" - хохотнула душа. - "И как это понимать? Знает ли об их идиллии Елена Михайловна? А что же творится у Плецев?".

Карцев выскользнул обратно в зал и мотнулся по остальным комнатам. В кухне Варя пекла пироги (Эх, как обожал Карцев ее пироги, особенно с вязигой!), у себя дрыхла Катенька, но комната Елены Михайловны была пуста и на кровати она сегодня явно не спала. - "Загуляла!" - ахнул Карцев. - "Впрочем, у нее с Ровниным давно к тому шло... Вот загадка и разрешилась: мать за порог, а Сергей с "Сарой" на порог! Причем сомневаюсь, что это была его инициатива... А мне-то что делать? Ждать когда Сергей проснется? Разбудить его сейчас, вселившись? А может быть навестить семейство Михаила Александровича, посмотреть, что у них творится?