Новое житие - покой нам только снится (СИ)

-   Спасибо, Армен, - Виктор неожиданно вспомнил его имя, что всё время забывал, хотя и не сложно было запомнить. – Только сейчас после твоих слов немного отпустило. Прости, конечно, дурака.

   Тем временем подкатили «похоронщики» на ЗИС-5. Они разбрелись по деревне к островам неподвижно-застывших, или чадящих оранжево-чёрным дымом «сукам». На плащ-палатки, что расстилали по земле, они принялись нагружать по одному мёртвые тела самоходчиков его батальона.   Уже неживой восковой оттенок тронул их молодые, красивые лица с заострившимися чертами. На них застыли гримасы ярости, брани и даже улыбки. Хотя потускнели в глазах навечно живые огоньки, уступив место стеклянному блеску. Скрюченные ноги, неестественно выгнутые руки, посечённые пулями и осколками комбинезоны, что слиплись кровью и потом с гимнастёрками в единый буро-коричневый ком.  У командира 4-й, старшего лейтенанта Давыдова, снесло левую часть головы. Оставшуюся покрывало серовато-розовое студенистое желе, сквозь которое угадывались  непослушные соломенные вихры. Их заботливо прикрыл один из похоронщиков танкистским шлемом. Его несли очень бережно. Но он, распластав по плащ-палатке, пропитанной мозгом и кровью, в стороны ноги и руки, двигал ими как живой. Казалось, вот-вот встанет, сотрёт с лица этот нелепый грим, и вновь понесутся шутки-прибаутки. Так же, впрочем, несли остальных. Уральчанина Мишку Котова из Красноуфимска, гвардии рядового, наводчика, туркмена Айрана Батырова из Самарканда, старшего сержанта и механика водителя украинца Олега Остапчука из Чернигова, ефрейтора и механика-водителя…

   Откуда родом Давыдов, буднично, безо всякого сожаления подумал Виктор. Странно, что не помню. Впрочем, совсем мало общались. Помню, что фотографию девушки показывал. Говорил, что вместе работали на МТС. Он трактористом, а она комбайнёром. Дескать,  в марте 1941-го девушек у них в селе стали учить при МТС на тракторах  и комбайнах. И слух пошёл, что война недалече. Парней, мол, на танки будут пересаживать, а вместо них – понятно кого за штурвал комбайна или за руль трактора. Что б был обученный резерв. Он вспомнил, как Давыдов, тряхнув соломенными кудрями на макушке, так как виски и затылок были жёстко выскоблены, посетовал: «Правда, непонятно, товарищ комбат – зачем их тогда уже переучивали? Это что, предвидели, что начало войны будет неуспешное и потери большие? Странно… Помните книгу Шпанова «Если завтра война»? Там совершенно иначе всё рисовалось. А как вышло! Не мог товарищ Сталин так сплоховать. Явно подвели его. Какой-то гад – затесался в окружение…» «Поори у меня – на всю округу слыхать! – Виктор тогда чуть не зажал ему рот. – Может этот гад, что затесался, не один. Может у него сообщников тьма-тьмущая. Выискивают таких вот разговорчивых и нехорошее с ними делают. Рассказать, что или сам догадаешься?» «Догадливый, поди…»

-   Мы это, товарищ капитан… - замялся старшина из похоронщиков с закатанными рукавами:

- Может, проститься с ними желаете? Оно, конечно, по правилам было бы изъять прямо сейчас документики, награды и прочее. Но мы люди понимащие, - он решительно протянул Виктору фляжку с открытой алюминиевой пробкой на цепочке: - Выпей, капитан, за упокой души братьев-славян. Наркомовские сто грамм…

-   Откуда, земеля? – оживился Ахромеев, что, понятное дело, ожидал, что ему перепадёт.

-   Сэкономил, - ухмыльнулся старшина. Его вытянутая рука с флягой заметно дрожала: - Будешь, капитан?

-   Ладно, приступим, - Виктор, сдавливая накатившую тошноту, отодвинул руку с фляжкой.

   Сдавливая подступившую тошноту, он подступил к «четвёртому». Дёрнул клапан пропотевшего, в тёмно-бурых подтёках синего комбинезона, звякнул Орденом Славы над правым карманом защитной гимнастёрки, расстегнул плохо поддающимися пальцами пластмассовые зелёные пуговки на груди (поставлялись по ленд-лизу):

-   Старший лейтенант Тевосян! Что вы стоите как… хм, гм… Приступайте, кому говорят!  - и изменившимся голосом: - Очень прошу тебя, Армен. Помоги…

   Когда всё было закончено, и полуторка укатила в поле закапывать неподвижные изуродованные смертью тела, из-за яблоневого сада показалась иная процессия. Трое бойцов из недавно поступивших,  с винтовками наготове, вели четверых пленных эсэсманов.  Несмотря на жару двое «гадов» были облачены в короткие маскировочные куртки в ядовито-зелёно-коричневых разводах. Ветер шевелил волосы двоих, а на третьем была надвинутая на лоб стальная каска. На боковине, под рожком отдушины, у неё был изображён по трафарету белый щиток с чёрными косыми молниями. С другой стороны простмастривался общий отличительный знак – белый орёл с раскинутыми крыльями, что сжимал в лапах свастику в веночке.  За плечами у троих были рыжей шерсти квадратные ранцы со скатанными по Y-образной трапеции плащ-палатками. На заду качались на ремнях знаменитые цилиндрические канистры для противогазов из гофрированного железа и круглые, обшитые войлоком фляжки с вывинчивающимися стаканчиками.  На широких ремнях с бляхами «Моя честь в верности»  красовались патронные сумки и пустые, обтянутые парусиной ножны от штык-ножей. (Либо пошли по рукам, либо кто-то из конвоиров нёс их в своём вещмешке.) На плече у первого из конвоиров с красными сержантскими лычками висели три карабина «Маузер» и лакированная чёрная кобура. Он насвистывал сквозь зубы «Синий платочек», подражая в меру сил Клавдии Шульженко. Правда одновременно пыхтел в пол затяжки «козьей ножкой», что была свёрнута из газетной бумаги.

   Четвёртым пленником был лощёный танкист дивизии СС, о чём свидетельствовал оскаленный металлический череп с костями на чёрной пилотке с белым кантом; чёрный комбинезон на котором  вырисовывались черные, обшитые серебряным бисером петлицы, на одной из которых были серебряные кубики, а на другой серебряные же молнии. Выставив вперёд небритый подбородок, холодно улыбаясь голубыми, продолговатыми глазами, он шёл мерной поступью, словно заведённый. Казалось, ничего вокруг его не интересовало. Лишь встретившись случайно с взглядом Виктора, он мгновенно спрятал улыбку. Глаза его зажглись зловещим пламенем. Длинные руки дёрнулись к груди.

   Не помня себя и оттолкнув с пути «Синий платочек», что окуривал себя самокруткой, Виктор в три скачка оказался возле «панцерманн». Пригвоздив себя к его угрожающе-насмешливым глазам, он схватил его за чёрный ворот с серебряными молниями и кубиками:

-   Что, падла фрицевская, доигрался со своей смертью?!? Носишь её на своей башке ёб… и ничего – пока ещё жив?!? Кончить тебя сейчас, а!?! Кончить тебя, зараза…

   Назад от опешившего эсэсманна его рвал обеими руками Тевосян и, кажется, Хохленко. Молодые бойцы-конвоиры, потряхивая винтовками, орали на остальных пленных так, что те угрюмо задрали к верху руки в мешковато-пятнистых рукавах. Сержант, старший конвоя и самый старший из всех, с прилипшей к губе «козьей ножкой» буднично взирал на происходящее.

-   Брось дуру валять, капитан, - полушутя-полусерьёзно заметил он. – Тьфу, зараза… - он, наконец, сплюнул самокрутку, что обожгла ему губы. – Положить бы вас всех тута, на месте! – он для острастки   скинул короткий рожковый ППС, что заставило эсэсманов сдвинуться плотнее. – Жалько на вас патронов тока. Да и в штрафную второй раз дюже неохота.