Корона мира

Не в силах немедленно найти ответ на сей животрепещущий вопрос, Бриан стал медленно отступать за поворот, опасаясь потерять из вида факел Альфонсо и одновременно поджидая, когда дионты высунутся из-за угла.

Но дионты не спешили. Утратив своего проводника, они уже не шествовали, а крались, поминутно останавливаясь и совещаясь. Никаких голосов Бриан не слышал, но интуитивно ощущал разговор, который вели несколько… человек. Он уже затруднялся называть дионтов людьми. Памятуя, как общались с помощью одних только мыслей старцы-служители Илу Всеединого и как созывал целые тучи бабочек Кулан, издавая неслышимые звуки, Майлдаф и о дионтах переставал думать как о племени вполне человеческом. В конце концов, и Народ Холмов его предки не зря назвали именно так, зачем-то обособив его от людей.

Ход его мыслей был прерван наступившей тишиной. Или преследователи просто остановились, или противник что-то задумал. Хуже всего было бы предположить, что дионты задумали напустить на Бриана очередное зловещее создание своего колдовства. Но мгновения шли, а ничего не менялось. Кроме непонятной беседы заговорщиков, ведущейся на неизвестном языке недоступным способом, Майлдаф ничего не различал. Меж тем факел вдали опять превратился в неяркую звездочку.

«Не пойду за ними, — решил горец. — Если им пришла такая охота поговорить, то пусть себе говорят, а я пойду восвояси. Если они_ чуют меня так же, как и я их, то пускай попробуют догнать».

Решившись, Бриан с быстротой волка и мягкостью лесной кошки, как умел здесь он один, устремился по тоннелю вослед уходящим. Расстояние, которое ему потребовалось преодолеть, оказалось изрядным. Пещера действительно была великанской. Подъем закончился, и пол снова сделался ровным. Пробежав еще немного, Майлдаф едва не налетел на чернокожего Мегисту, стоявшего последним в процессии несущих лодку.

— В чем дело? — прошептал он.

— Вот она, великая пропасть, — благоговейно ответил кушит.

— Видел я всякие пропасти, — отрезал Бриан. — На ней что, моста нет?

— Мост есть, — как-то даже обиделся за пропасть Мегисту. — Тебя ждем, чтобы ты в нее не рухнул в темноте.

— И какова же эта пропасть? — поинтересовался Майлдаф.

— Под Дол Уладом была поуже, — отозвался Евсевий. — И мост там был похуже. Вперед, Альфонсо.

Процессия выдвинулась на узкий — в полтора локтя шириной — изящный каменный мостик без перил и, разумеется, без опор, изогнувшийся аркой над непроглядным мраком бездны. Ширина трещины составляла двенадцать локтей. На противном берегу препоны вновь начинался коридор. Никаких ворот не было и в помине.

Впрочем, из оставшихся в отряде никто не был склонен горевать из-за подобного пустяка.

— Бриан, нас кто-нибудь преследует? — осведомился Евсевий, только когда мост остался позади.

— А как же! — поспешил не разочаровать его горец. — Большая толпа народу. Народа Холмов, то есть. И с ними такие твари, что их не видно, не слышно и запаха у них нет, но они могут шарить своими мыслями на расстоянии, даже пробовали залезть в мои. То же самое делал тот черный пузырь, которого я убил на поляне у пещеры. Из него потом получился тот же демон, что задушил Деггу. Но стрел они боятся. А еще, когда они на тебя нападают, ты перестаешь слышать что-либо иное и весь занят беседой с этим.

— Весьма поучительно, — почему-то сказал Евсевий и пояснил: — Прислушивайся не только к своим мыслям и мыслям великих, но и к тому, что происходит вокруг.

— Я как раз к мыслям и прислушивался, — не вполне согласился Бриан. — Но это мелочи. Вы теперь идите вперед, а я их тут покараулю. Здесь мне легче будет их задержать.

— Кстати, — остановился вдруг Сотти, когда они уже намерились двигаться дальше. — Я бы пожертвовал одним факелом. Посмотреть, как там вода. Мы идем не так уж быстро, и времени прошло немало.

Факел подожгли и бросили в пропасть. Евсевий принялся считать.

— Четыре… — торжественно изрек он, когда факел потух. — Пятьдесят локтей. Если учесть, что пропасть не столь уж велика — мало того, он ничтожен в сравнении не то что с океаном, но даже с небольшой бухтой, — то малейшее дыхание моря мгновенно приведет к затоплению этих подземелий. Нам надо спешить!

— А ведь пещера подсыхает только в самый большой отлив, — заметил Альфонсо. — Так что песок едва успеет перетечь вниз, как вода опять начнет прибывать.

— Моряк знает дело! — восхитился Сотти. — Поспешим же!

Бриан снова остался один. Сначала все было тихо, но потом единственный, но отчетливо слышимый звук занял собой всю огромную тишь пещеры: это был плеск воды. Отлив прошел свою низшую отметку. Океан начинал вдох.

«Самому бы не утонуть», — подумал горец. И тут же нечто заставило его насторожиться. Будто бы топот и шарканье множества маленьких ножек не то чтобы приближались, а прямо-таки волной катились из тоннеля к пропасти.

«Это еще что?» — подумал горец, на всякий случай проверяя, удобно ли висит тул со стрелами, и натягивая лук. Чем Бриан Майлдаф мог похвастаться с полным для того основанием, так это отсутствием брезгливости. Его не смущали ни пиявки, ни лягушки, ни змеи, ни насекомые. Он как должное воспринимал грязь, сырость и холод. Желудок его одинаково легко переносил морскую качку и тошнотворные, казалось бы, запахи. Но сейчас у него возникло стойкое чувство противного, отталкивающего, такого, о чем и слышать неохота, не то что видеть. Даже черный пузырь и демон внутри него не вызвали во всем существе

Бриана столь бурного чувства протеста, хотя именно на демона это, спешащее навстречу, более всего и походило.

На всякий случай Майлдаф отступил к стене, чтобы его заметили по крайней мере не сразу. Преследователи использовали тот же прием, что и Мегисту. Разом вспыхнуло великое множество факелов — маленьких, в три раза меньше обычных, — но и этого было достаточно, чтобы бедному Майлдафу во второй раз эа ночь ожгло нежданной вспышкой света глаза, на сей раз, правда, ненадолго.

Озаренные факельным огнем, к пропасти приближались ряды небольших — в треть, может чуть больше, человеческого роста — существ, похожих на человека, только глаза у них по форме были какие-то восточные, словно бы у гирканцев, но большие. В общем, почти как у паков из Темры. Только вот были они куда противнее паков: большеротые, голые по пояс, большеглазые и желтокожие, как месьор Тэн И, а уж переговаривались они совсем не как люди, а шипели и присвистывали, будто рептилии.

«Это ж леи! — догадался Майлдаф. — Ну и ну! Вот не чаял! Дракона Диармайда О'Дуйна я видел, паков видел, Народ Холмов видел, про Белую Деву Горы мне рассказывал очевидец, который ее не только видел, но и, хм, трогал, а теперь еще и леи! Везет же мне!»

В руках у лей помимо факелов были дротики и луки. Стрелять навскидку на сто локтей, как это делали Евсевий и сам Майлдаф, такие луки, конечно, не могли, но двадцать локтей, составлявших ширину пропасти, преодолевали легко, даже с лихвой. Насколько помнил Бриан, людей леи не жаловали и при всяком удобном случае вредили как могли. В данном и несомненно удобном для них случае самый большой вред, что они могли нанести людям, заключался в умертвлении Бриана Майлдафа. В отличие от удобных пещер его родины, где каждый желающий мог непринужденно укрыться за камень или выступ, здесь все было гладко, как на туранском фарфоровом блюде. Гномы далекой древности оказались редкостными чистоплюями, пожертвовав очевидной необходимостью ради сомнительной красоты совершенных форм.

Сообразив, что даже если он подстрелит десяток этих созданий и еще тысячу искрошит мечом, ему не выжить, Бриан бросился наутек — шагом. Факел Альфонсо мелькнул последний раз… и пропал.

«Поворот!» — подумал горец, и тут рука его, которой oн касался стены, чтобы не потерять во тьме путь, ушла в пустоту, а сам Майлдаф пребольно стукнулся о что-то твердое. Едва не выругавшись громко, но сдержавшись, горец ощупал то, что послужило причиной столь неприятного события.

Предмет был статуей — фигурой выше роста человека, помещенной в неглубокую нишу. Кого именно изображала скульптура, Бриан увидеть не мог, но низ ее представлял собой, вероятно, складки длинного одеяния.