Проклятие болот (СИ)

– Что хмуришься? – задорно спросил Олиона скандинав, – у тебя еще и усы не растут, а как начнут расти, еще не известно, как ты себя вести будешь. Если болота переживешь, конечно. А на мой взгляд, нет ничего лучше, чем сидеть вечером в таверне с полным карманом денег, с кружкой хорошего гирсанского вине в одной руке и бедрышком жареной индейки в другой в компании юной красотки, а то и двух, а потом продолжить приятное знакомство на широкой кровати, – захохотал он.

– Далее все просто, – отсмеявшись, продолжал он, – номарх Эреду, мой хороший знакомый, через проходящий караван передал просьбу составить ему компанию в какой-то тайной экспедиции в Аккадию. Денег у меня не было, делать без них в Шумерии нечего, а на этой экспедиции можно было неплохо заработать – номарх Эреду никогда не скупился на охрану своей персоны. Ни коня, ни оружия я не проиграл, так что эти недоумки, твои гвардейцы, прервали мой сон, наскочив и сразу начав махать мечами. Я спросонья сначала ничего не понял, а потом стало поздно – руки действуют иногда быстрее мозга, – снова засмеялся скандинав, – вот и все.

– Сразу видно, что ты не местный, и имя у тебя какое-то странное.

– Обыкновенное имя. У меня на родине все имена такие. Моего отца зовут Бьерн, что значит, медведь. А мое имя в переводе на ваш язык значит всемогущий. То есть я – всемогущий из рода медведя.

– По тебе сразу видно, что ты всемогущий, – засмеялся Олион, – а что из рода медведя понятно и без пояснений – вон какой здоровый, и лезешь напролом.

– А как ты здесь-то очутился? – продолжал расспросы скандинава Орагур.

– С двоюродным братом отца был, караван его сопровождал. Далеко мы от дома забрались, много стран по пути видели. На большой реке ночью на пороги попали. Лодку мою разнесло о камни, едва на берег выбрался. А остальные уплыли. Отправился на юг, через горы шел долго, пока не остановился в Лагаше. К тому времени ваш шумерский язык я немного уже знал, и знаки письменные понимал. И представлялся всем, мол я – северянин, из далекой Скандинавии. Ты, видимо, это слышал и запомнил. Многие и не верили, что далеко такая земля есть, где холодно, голые скалы и заливы вокруг. Полтора десятка зим минуло с той поры, как я ушел за отчий порог. И почти десяток из них уже здесь, в Шумерии. Уже не раз ее из конца в конец пересекал.

Вечером, сидя у костра, Гардис спросил гвардейцев, как они умудрялись зажигать костер на воде.

– Очень просто, – засмеялся один из гвардейцев, – Пирт придумал. Втыкали в болото пошире четыре копья, связывали близко к верху так, чтобы над связкой еще были древки. На получившиеся сверху четыре опоры плашмя укладывали вот этот его щит, на нем и разводили огонь. Очень просто!

– Я же говорил, что он молодец! – одобрительно воскликнул Орагур,

– Кстати, – смеясь, обратился он к скандинаву, – это Пирт придумал, как подсечь тебя там, у камня.

– Так это тебе я обязан тем, что тащусь через эти болота? Ну, спасибо, удружил, – под общий смех скандинав обратился к смеющемуся молодому гвардейцу, – однако, долг платежом красен – теперь и ты со мной вместе вдоволь похлебаешь болотной водицы!

Сидя у костра, найденным вином помянули погибших гвардейцев.

– Проклятые болота, – проговорил Над, – сколько людей погубили и сколько еще погубят!

– Лептах может рассказать про эти болота, – неожиданно сказал один из гвардейцев.

– Точно, он как-то говорил об этом, – подхватил другой.

– Я родом недалеко от этих мест. И много раз слышал из уст стариков про проклятие болот, куда нас занесло, – гвардеец махнул рукой, отгоняя назойливо жужжащего над ухом комара.

– Про появление болот и Персидского горного массива в этих местах сложена легенда, передающаяся из поколения в поколение. И кто знает, где в ней правда, а где ложь.

– Расскажи, Лептах.

Лептах, закаленный в походах гвардеец с обветренным лицом, украшенным многочисленными шрамами, следами былых сражений, поудобнее устроился у небольшого костра и подкрутил вверх кончики уже начавших седеть усов.

20.

– Давным-давно это было, может, может пять тысяч раз с тех пор зима сменила лето, может десять тысяч, может больше. Никто это уже не знает. Но только была в дремучем лесу деревня. Жили в ней люди простые и работящие. Выжигали лес, делали пашни. Сеяли пшеницу да разные овощи. Ходили в лес на охоту. Надо сказать, что места были довольно глухие, в стороне от наезженных путей. Зверья было видимо-невидимо. И зайцы, и дикие кабаны, и великаны-лоси. Весной в берлогах подрастали два-три медвежонка. Даже могучие, никого и ничего не боящиеся единороги встречались в этих лесах. Теперь уже нет таких животных, повывелись.

Охота была великолепная – хочешь, зайца стреляй, хочешь – белку, ежели ты хороший следопыт – найдешь маленькую ласку или кровожадную куницу. Но особенно ценился мех лесного соболя, пушистый, мягкий, переливающийся на свету. В цене были и медвежьи меха. Шкура единорога стоила целое состояние, вот только никогда не возвращался назад тот, кто отправлялся добывать ее – уж больно силен, велик и грозен был этот лесной царь. Всегда чувствовал людей, охотящихся на него, и никогда не выпускал живыми из леса.

Два раза в год отправлялся обоз к укрепленному дворцу старого малика, то есть князя по-нашему, Ампара, владеющего этими землями. Не простой был малик, то есть князь, земель этих. Много злобы и алчности горело в его глазах. Огнем и мечом много лет расширял он свои владения, убивая, насилуя и грабя. И помощников он подбирал себе таких же, как и сам. А владения и впрямь были обширные – на много дней пути тянулись они в длину и в ширину. Жена его давно умерла, не вынеся издевательств над собой, оставив князю сына, наследника. Князь же был только рад ее смерти – хоть он и раньше не особенно слушал увещевания своей законной жены, а теперь вообще ничто больше не сдерживало его распутный нрав. На потеху князю не только привозили одалисок из разных земель, но, случалось, умыкали красивых жен и дочерей из его же деревень.

В этих условиях и вырос сын князя, на воспитание которого отец, занятый завоеваниями и плотскими утехами, не обращал ровно никакого внимания. Как иногда среди колючего репейника вырастает прекрасная роза, так и вырос сын князя, не впитав в себя мерзость, его окружающую. Исполнилось ему к началу дальнейших событий восемнадцать зим, самое лучшее молодое время.

Был он скорее натурой мечтательной, впечатлительной. Докладывали об этом князю. Тот злился, вызывал сына к себе, заставлял присутствовать при пытках, чтобы ожесточить его сердце. Возможно, рано или поздно такие методы старого князя и принесли бы свои плоды, но судьба распорядилась иначе.

Итак, везли причитающуюся князю дань – то, что удавалось добыть в этих местах – шкурки, меха, мед, собранный у лесных пчел. И приметил как-то старый князь удивительное дело, что из других мест ценных шкурок приходит все меньше и меньше, скудеют тамошние леса, а из этой деревни меха привозят все лучшие и лучшие.

Любопытно стало старому князю – что же это за место такое, на дичь не оскудевающее. Приказал он сыну разобраться в этом деле и посмотреть заодно, а не увеличить ли дань, собираемую из этих мест. Собрался княжич и в сопровождении небольшой свиты отправился туда на разборку, а заодно и на охоту.

Встретили его приветливо, разместили в самой лучшей избе. А наутро отправился он со свитой в лес. И впрямь, охота была на загляденье. И косуль быстроногих стреляли, и лосей. С рогатиной и ножом ходил княжич даже на медведя и взял его.

Далеко водили его местные охотники, вот только в сторону заходящего солнца никогда не поворачивали. Заколдованный там лес, говорили они. А в нем – болото. Живут на болоте ведьмы и выпивают кровь путника, забредшего туда. Люди обходят стороной эти места.

Дивился княжич дремучести людской, посмеивался про себя. Молодой был он, по молодости ничего не боялся.