Боевые искусства Ветрогорья (СИ)

И другой мир не помог. Тот, где толерантность достигла абсурда. В котором литературных героев приравняли к обычным живым людям и обязали подчиняться общечеловеческим законам и правилам. Там по всей стране устраивались многочисленные судилища над писателями-фантастами, у которых в романах гибли люди. Авторов, по закону несущих ответственность за жизни героев, частенько сажали за массовые убийства, особенно тех, кто работал в жанре героического фэнтези. Писательницу с псевдонимом Львица бросил под жернова правосудия известный писатель с псевдонимом Церковник. Он тайком вписал в её новый роман несколько кровавых сцен. Автор с псевдонимом Речник всеми силами пытался ей помочь, поскольку убийство около сотни литературных персонажей грозило пожизненным заключением. А редактор с псевдонимом Русый только наблюдал со стороны, ничего не предпринимая. И на том спасибо.

И третий мир не помог. Мир чистой математики, где жили припеваючи непрерывные функции в банаховом пространстве. Там функцию A(L) очень подло продифференцировал «функций» Z(H), а «функций» G(D) никак не мог её обратно проинтегрировать. А повелитель закрытого интервала [v, g] быстрорастущий «функций» BG(R) не помогал, но и не мешал. Возможно, он сам побаивался, потому что не принадлежал к касте властных экспонент, не боящихся ни дифференцирования, ни интегрирования.

Десятки миров, десятки реализаций…

Мир, где качество не могло угнаться за количеством, и скачки-переходы притормаживали. Там на улицах мегаполисов скапливались огромные пробки из конных экипажей, а на проезжей части громоздились кучи навоза. Там звездолёты, совершающие нуль-транспортировку через четвёртое измерение, управлялись бортовыми ЭВМ на перфолентах, а в машинных отделениях космических лайнеров коптились толпы кочегаров.

Мир, где всё было неправильно, и любая вещь ошибочна. Там всё строилось на явлениях: сперва что-то происходило, а потом под него подстраивалась реальность и подбирались законы. Казалось, что там сама природа вынуждена постоянно оправдываться, пытаясь подогнать новые законы под необъяснимые и непонятные явления, возникающие то тут, то там.

Мир, в котором наука построена на вере. Там учёные не изучали, а верили. Там принималось на веру любая гипотеза, если предложивший её был достаточно убедителен в своей вере и мог бы за свою мысль вынести пытки и костёр.

Мир, где жили по два раза. Все жили, и люди, и животные, и растения, и страны, и планеты. И второй раз родившийся прекрасно помнил свою прежнюю жизнь. Он осознавал, что ему дана вторая попытка, и у него есть шанс не повторить ошибок прошлого и прожить новую жизнь иначе.

Мир «если бы» или Еслибычье, в котором в различных областях пространства материализовывались любые гипотезы. Если бы не было насекомых, если бы Земля вращалась быстрее, если бы у людей было три руки… Каждая еслибычина могла пересекаться с другими, и они не мешали друг другу.

Мир, где история развивалась не только «вдоль», но и «поперёк». В котором всё, что предполагалось, тут же и возникало. Субъектоориентрованный мир, где сначала существовали теплород и Мировой эфир, а затем канули в небытие, когда потребность в них отпала. Где Адам и Ева прожили свою нелёгкую жизнь, когда люди верили в них, а потом сгинули навечно, будто и не жили никогда, стоило человечеству в них разувериться.

Когда он реализовался на планете Вентум, где в образе миглака Гхдфинха пытался помочь миглачихе Ахнлгевхе, его отвлекли. Свернувшись в каверне ноопласта, он обдумывал, как раздревачить миглака Зхергха, в отверстие просунулась чья-то знакомая ложноножка…

* * *

В дверь сначала позвонили, потом застучали.

– Откройте, пожалуйста, Геннадий! – раздался знакомый голос.

Двинянин впустил в квартиру неожиданного гостя – психоаналитика Усачёва.

– Удивились? – глядя на отвисшую Генину челюсть, спросил Илья Фёдорович. – Не бойтесь, никакой мистики! Вы этот адрес указали, когда мы с вами договор заключали. Можно войти?

Гена немного расслабился и кивнул. Усачёв бодро прошагал в комнату и аккуратно поместил грузное тело в драное хозяйкино кресло. Без разрешения он вынул пачку сигарет, закурил и выпустил клуб дыма.

– Всё витаете в облаках, воин? – неожиданно спросил он, пристально глядя на менеджера.

Двинянин кивнул утвердительно, усиленно соображая, что привело психоаналитика в вечернее время к нему домой.

– Не послушались, значит, меня, – без доли упрёка промолвил психоаналитик. – Продолжаете параллельно жить в картонно-нелогичном мире Ветрогорья. Боитесь реального мира?

– Не боюсь! – с вызовом ответил Гена и слегка расправил плечи.

– Тогда зачем вам Гедвин? И другие прочие реализации?

Про Гедвина Усачёв знал из рассказов Двинянина. Но откуда ему знать о других мирах?!

– Тут и знать нечего, – стелепатировал Илья Фёдорович. – У вас на лице написано, что вы запутались в собственных иллюзиях и с трудом отличаете реальный мир от воображаемых.

– Эти миры реально существуют! – выкрикнул менеджер.

Боясь, что психоаналитик посоветует ему обратиться к профильным специалистам, в психушку, Гена скороговоркой изложил собеседнику теорию мультиматерии, проповедуемую Мирошниковым. Усачёв слушал внимательно и не перебивал.

– Мир абстрактных чистых законов, судеб и идей… – задумчиво проговорил он, дослушав сбивчивый рассказ Двинянина до конца.

– Именно. А материальные миры – реализации этих абстракций.

– Идеализм в первозданном виде! – презрительно сощурился психоаналитик и, надув толстые щёки, выпустил дым в сторону Гены. – Идея первична, а материя – лишь платформа для реализации… Махровый идеализм! Вы в бога веруете?

– Ну… Как сказать… Так-то нет…

– Почему тогда слушаете бредни разных идеалистов? Материя первична. Она одна-единственная, и никаких других нет, – безапелляционно заявил Илья Фёдорович. – И все иные миры – субъективная реальность, существующая только в вашей голове.

Он загасил окурок прямо о журнальный столик хозяйки, поднялся, едва не свалив этот столик огромным животом, и прошёлся по комнате.

– Я легко бы мог опровергнуть реальность ваших миров, Гедвина и прочих. Бьюсь о заклад, что населяющие эти миры персонажи говорят неестественными пафосными фразами. Они картонны, они не обладают ярко выраженными чертами характера, они схематичны и абстрактны. Так ведь?

Хорошо бы выставить собеседника за дверь, но деликатный менеджер на это никогда бы не решился ни в одной реализации. Поэтому он только согласно закивал, стараясь не раздражать психоаналитика.

– А наш мир реален? – вдруг спросил собеседник и вперился глазами в Двинянина, ошеломлённого таким поворотом в беседе.

– Вроде как…

– «Вроде как», – передразнил его Усачёв. – Именно, что вроде!

Он вдруг подскочил к Гене и резко взял его за грудки:

– Скажи-ка, юный друг, чем торгует фирма, где ты работаешь?! – перешёл на «ты» собеседник.

Менеджер вначале хмыкнул, а затем облился холодным потом и побледнел. И правда, чем торгует «Русакофф»?! Гена начал усиленно копаться в памяти, вспоминая работу: планы, отчёты, концепции, совещания, презентации – вся атрибутика рутинной офисной работы. Есть заказчики и есть поставщики. Но главное он не мог вспомнить, какой товар они, русаковцы, берут у поставщиков и перепродают заказчикам! Двинянин вытер выступивший пот со лба, и Илья Фёдорович, заметив это, нанёс второй удар:

– Ты своё детство помнишь?

– Помню, – Тут у Гены сомнений не возникало.

Он помнил два последних класса школы, первую неудачную любовь, разлучника Орлова, красивую Ельцову, уроки физкультуры, родителей… Но тут его вторично прошиб холодный пот: всё это вспоминалось, словно эпизоды из биографии, из которой многие незначительные моменты вычеркнуты. Младшие и средние классы он не помнил совершенно. Он не помнил других уроков, кроме физкультуры, и других одноклассников, кроме Нади и Орлова. Ну и Маши из параллельного. А проклятый психоаналитик наносил удар за ударом.