Подвиги Ахилла

— Встань позади меня, Патрокл, — твердым, совершенно взрослым голосом произнес он.

— Что там, Ахилл, а?

— Лев [1], — не поворачивая головы, — ответил тот. — В овраге, возле родника.

Краска сошла с веснушчатых щек Патрокла. На миг потеряв голову от страха, как любой ребенок при упоминании страшного зверя, он тут же сам вцепился в локоть товарища.

— Бежим! Бежим скорее!

Ахилл снял лук с плеча и спокойно, тоже по–взрослому, качнул головой.

— Тогда он нападет на нас сзади. Он нас уже не отпустит. Смотри!

За пыльными, серо–зелеными ветвями кизила мелькнула и задвигалась большая желтая масса. Острый запах хищника, который первым уловил своим тонким обонянием Ахилл, теперь достиг и ноздрей Патрокла. В кустах справа зашуршало, треснула ветка, и две птички с писком выпорхнули из ветвей и пронеслись над поляной. Ахилл быстро повернул голову в сторону, его рука тверже стиснула лук, тогда как другой рукой он уже вытаскивал стрелу из колчана.

— Лукавый Пан! [2] – сквозь зубы процедил он, — Точно… Лев там не один! С ним львица. Тут уж точно не убежишь! Стой ближе ко мне, Патрокл, очень тебя прошу!

Как ни странно, страх Патрокла вдруг прошел. То ли на него подействовало спокойствие друга, то ли, что вернее, на смену ужасу пришло оцепенение. Поняв, что гибель неотвратима, он собрался с духом и, зная, что от его маленького лука не будет никакой пользы, вытащил нож.

Между тем, Ахилл наложил стрелу на тетиву и спокойно ждал. Он уже отчетливо видел просвечивающую сквозь ветви кустов желтую шкуру зверя, своим необычайно острым слухом различал его дыхание. И по тому, как лев внезапно замер, понял, что хищник сейчас прыгнет на них.

За кустами раздался треск, сквозь ветви прорисовалась огромная голова, окруженная облаком черной гривы — и в тот же миг Ахилл спустил тетиву. Он понимал, что стреляет рано, не дав зверю показаться целиком, и потому рискует не попасть куда нужно. Но знал он и другое: львица не даст ему ни секунды промедления. Раздался оглушительный рев, и лев взвился вверх на десяток локтей, одновременно бросившись вперед. Но рев оборвался глухим воем — и вот уже огромное тело корчится на земле, на том месте, где только что стояли мальчики. Шея хищника была насквозь пробита стрелой.

В последнее мгновение Ахилл оттолкнул Патрокла назад и сам отпрянул от падающей на них громадины. Одновременно мальчик бросил лук, отлично понимая, что не успеет наложить новую стрелу, и выхватил из висевших на боку ножен большой охотничий нож — справа, из оврага, гигантскими скачками летела львица. Она видела, что лев поражен насмерть, и думала уже не о добыче, на вид такой легкой и слабой — ей надо было отомстить.

Патрокл закричал от ужаса, увидав, что его товарищ кинулся навстречу разъяренному зверю. Вот львица прыгнула на него. Мимо! Мальчик успел увернуться. Еще прыжок. Опять мимо! Тогда львица отступила и пошла по кругу, обходя охотника со спины. Тот сделал обманное движение, будто хотел уклониться, и вдруг сам подпрыгнул. Его легкое тело взвилось почти так же высоко, как только что взлетел над землей лев. Ошеломленная хищница ничего не успела понять. Маленький враг обрушился ей на спину, левой рукой вцепился в ухо, а правой нанес один за другим два стремительных удара. Рев перешел в хрипение, и вдруг львица умолкла и, вытянувшись, разом застыла на земле, только задние лапы еще подергивались в конвульсиях. Из двух ран на левом боку тонкими полосками выбивалась почти черная кровь.

Ахилл, переводя дыхание, подбежал к Патроклу. Тот стоял, стискивая в потном кулаке нож, дрожа с ног до головы. Он еще не понимал, что все кончилось.

— Эвоэ! [3] – крикнул победитель, в восторге потрясая ножом, окровавленным по самую рукоятку. — Эвоэ! Я их убил!

Но лев–самец был еще жив, хотя стрела Ахилла и пробила ему сонную артерию. Он перестал выть, приподнялся на передние лапы, с трудом повернув тяжелеющую голову, посмотрел на свою мертвую подругу — и тихо застонал. Не замечая застывших на месте мальчиков, зверь страшными усилиями проволочил свое уже одеревеневшее тело на два десятка локтей, дополз до распростертой львицы и с тем же мучительным воплем опустил голову на ее морду. Окровавленный язык тихо лизнул остановившиеся глаза. По громадному телу зверя прошла сильная судорога, и он тоже замер, будто обнимая передними лапами львицу.

— Ты их убил! — вдруг осознал происшедшее Патрокл. — Ты один убил и льва, и львицу, мой Ахилл! Ты — самый великий охотник в мире! Ты — как Геракл!

Он плясал от восторга, размахивая руками, будто обезумев от только что пережитого потрясения и нахлынувшей затем радости.

Но Ахилл стоял неподвижно. Он смотрел на львов, и его не по–детски широкие плечи начинали все сильнее дрожать. Наконец, он расплакался, уже не сдерживаясь, мгновенно снова став семилетним ребенком.

— Что с тобой? — вновь испугался Патрокл.

— Ничего.

Он подошел к побежденным хищникам и тихо провел ладонью по косматой гриве мертвого льва.

— Тебе их жалко? — спросил, подойдя к нему Патрокл. — Но они бы нас убили и сожрали.

— Да. А как ты думаешь, люди могут так же любить друг друга?

— Я не знаю…

— Не могут, наверное. По… пойдем к ручью. Смотри, сколько на мне крови. Мухи будут лезть. Идем…

* * *

Михаил оторвался от исписанного мелкими строками желтого, как медовая лепешка, пергамента, и в полном ошалении уставился на турка, все так же невозмутимо сидящего на нескольких старых газетах, в классической турецкой позе, со скрещенными ногами.

Турок был тоже абсолютно классический — небольшой, крупно–курчавый, коричневый, как мулат. Разве только одетый не в шальвары и феску, а в обычную клетчатую рубашку с погончиками и довольно новые джинсы. Одна сандалия была у него на ноге, другая валялась в стороне, и он почесывал зажигалкой босую ступню.

На газете перед турком были небрежно разложены какие–то безделушки и еще четыре тугих пергаментных свитка, таких же, как тот, что Миша растерянно вертел в руках.

Молодой человек еще раз пробежал глазами по строкам пергамента. Да, это был настоящий древнегреческий язык, хотя и явно более интересный, чем тот, что он изучал на кафедре. В нем было как будто больше слов, обороты и фразы были красочнее и богаче привычных. Но он был узнаваем, а главное — пергамент, при всей своей потрясающей сохранности, явно был очень–очень древний — уж что–что, а различать подлинность документов профессор Каверин умел и учил тому же всех своих студентов.

Михаил огляделся. Вокруг жужжал южный город, полный пыли, соленого морского запаха, зноя, автобусов всех цветов, видеокамер, полароидов и прочей атрибутики туристов… И среди всего этого нудного современного хаоса сиял золотом развернутый лист никому не ведомого сказания, в котором упоминались имена героев одного из самых знаменитых сюжетов мировой мифологии…

* * *

Миша Ларионов закончил истфак Петербургского университета три года назад. Будучи талантливым и упрямым, защитил один из лучших дипломов и почти сразу поступил в аспирантуру. И женился. Аня, девушка, о которой он мечтал с первого курса, тоже была небогата. Миша жил с матерью в двухкомнатной квартире, у Ани были и отец и мать, но плюс к тому — брат и две сестры, и все семейство обитало в трехкомнатной хрущобе. Правда, Анюте от умершей бабушки досталась большая комната в коммуналке.

Мать Михаила, не раздумывая, сказала сыну: «Будем меняться!» Из двухкомнатной квартиры и аниной комнаты вышли с грехом пополам две однокомнатные квартиры, и молодые обрели желанную независимость. Миша верил, что сможет учиться и подрабатывать в школе, а Аня до поры станет растить ему наследника, а продолжение карьеры оставит на потом. Она была с этим вполне согласна.

Гром грянул, когда на пятом месяце Анюта пошла на УЗИ. Вернувшись, она расплакалась и несколько раз повторила: «Как же мы проживем–то?» «Что с тобой? — недоумевал Миша, — Что у тебя там такое?» Она всхлипнула и выговорила слово, повергшее мужа в шок: «Тройня!»