Владычица небес

— Интере-есно, — протянул философ, в глубине души недовольный таковым поведением лучшего друга. — Значит, он вытянул вас всех сюда посредством обмана? Не удивлюсь, если Заир Шаху вместо «невиданного сокровища» он пытался подсунуть золотое яблоко или еще какую подобную чепуху.

— Все это еще раз подтверждает твой рассказ, Бенино, — сказал Гвидо, улыбаясь. — Он и в самом деле решил любым путем собрать всех, на кого падало подозрение. Вот только странно, что он все-таки не уберегся. Как говорят, предупрежденный об опасности почти спасен… Он же получил клинок в спину — ночью, когда всяк бережется вдвойне! Нет, пока не могу этого уяснить. Ладно, идемте отдыхать, друзья. Все устали — нынче был тяжелый день… Вон уж сумерки давно наступили…

Только поднявшись, Пеппо понял, что действительно устал. Взяв брата под руку, он повис на нем и так доехал до своей комнаты. А там Бенине уложил его в кровать, накрыл покрывалом и удалился. Спустя несколько мгновений юноша уже спал.

Пробуждение было не из приятных. Дикий вопль, примерно такой, какой издал Ламберт, обнаружив хозяина мертвым, раздался перед самой утренней трапезой.

Пеппо вскочил, холодея от одной мысли о том, что его брат мог оказаться следующей жертвой злокозненного убийцы. Вылетев в коридор, он нашел там Леонардаса, который, квохча как испуганная курица, бегал взад-вперед и всплескивал длинными руками.

— Что случилось? — крикнул Пеппо, загораживая ему дорогу.

— Не знаю! — истерично взвизгнул в ответ офирец. — Кто-то орал! Я не могу больше! Я уеду! Уеду!

Юноша плюнул и побежал вниз, надеясь застать там кого-либо более здравомыслящего. Там оказался один Маршалл, с отсутствующим видом попивавший вино из серебряного кубка и, кажется, не слыхавший никакого шума. Он единственный не уходил отдыхать, а просидел тут с утра до утра — сначала с остальными гостями, а потом один.

— Ты слышал? — и ему крикнул Пеппо, дрожа от ужаса.

— Что? — меланхолично спросил шемит.

Не ответив, юноша развернулся и бросился снова наверх. Но на лестнице он столкнулся с Бенине — тот мчался, как раненая волчица к своему волчонку. Едва он завидел Пеппо, как глаза его радостно вспыхнули. Схватив брата в охапку, он так сильно прижал его к себе, что юноша чуть не задохнулся.

— Мальчик мой! — закричал Бенино, срываясь на фальцет. — Где ты был? Я обшарил твою комнату и десяток других! Я искал тебя!

— Я тоже искал тебя! — задушевно пробормотал Пеппо в отворот его куртки. — Там орали, я испугался, я побежал…

— Ах, какая трогательная картина! — издевательски пропел за спиной философа Заир Шах. — Прямо-таки больно смотреть!

— А ты не смотри! — Уже не первый раз в этом доме Бенино позволял себе грубости — наверное, уже чувствовал себя хозяином. — Иди вниз, сейчас я найду Гвидо…

— Зачем еще? — недовольно фыркнул старик.

— Разберемся, что к чему, — туманно ответил философ, увлекая брата за собой.

Гвидо встретился им в одном из рукавов коридора. Он был так же бледен, как тогда, когда нашли тело Сервуса Нарота.

— Ты слышал крики? — спросил его философ. — Где-то там, в правом крыле дома.

— И слышал и… видел… — хмуро ответил маленький дознаватель. — Теренцо убили.

— Что?! — разом воскликнули братья Брассы, непроизвольно подаваясь назад.

— Это Лавиния кричала… Они уснули, а проснулась она уже одна. То есть Теренцо лежал рядом, но был мертвее мертвого: горло перерезано от уха до уха.

— А… оружие? — Глотка философа пересохла, и теперь он скрипел, как несмазанная телега.

— Кинжал… мой…

Гвидо тоже говорил с трудом, но Пеппо отлично понимал его чувства. Сначала рыцаря закололи кинжалом Лумо Деметриоса, а теперь Теренцо зарезали кинжалом Гвидо Деметриоса. Все это было очень странно.

— Все это очень странно…

Бенине настороженно смотрел на бледное лицо маленького дознавателя, вдруг обнаруживая в нем неприятные изъяны: хитрые глаза, чей взор ускользал, как у человека с нечистыми помыслами, слишком вздернутый нос, веснушки… Ну разве у честного мужа могут быть веснушки?

Философ понимал, что несправедлив сейчас, но ничего с собою поделать не мог.

— Да, все это очень странно, — с нажимом повторил он, отталкивая брата себе за спину.

— Подумай же, Бенино. — Гвидо умоляюще посмотрел в глаза философа — теперь его взор никуда не ускользал, а, напротив, был прям и открыт. — Подумай, зачем бы я стал оставлять свой кинжал в комнате, где только что убил человека? Я бы унес его и спрятал или выбросил бы…

— Ты хитер, — отворачиваясь, сказал Бенине. — Кто тебя знает…

— Он не виноват, Бенино, — вступился за малыша Пеппо. — Убийца нарочно подбросил его кинжал в комнату Теренцо.

— Помолчи! — сурово остановил его брат. — Иди к себе, запрись на засов и никого не пускай. Я приду позже.

Юноша с укором посмотрел на Бенино, но перечить не стал — сие было бесполезно, ибо упрямее заупрямившегося философа мог быть только раздраженный осел.

Когда Пеппо скрылся за дверью своей комнаты — а Бенино с Гвидо проводили его туда, — они пошли успокаивать Лавинию, которую, по словам младшего Деметриоса, вряд ли успокоил придурковатый Леонардас. Так оно и было. Рядом с трупом несчастного толстяка, вся перемазанная в его крови, сидела девушка, а офирец примостился чуть ли не у нее на коленях. Кажется, пыталась утешить его она: рыдая в полный голос, он визжал, что никогда больше не выедет из родного Офира, чем бы его ни заманивали. Он клялся, что продаст всю свою коллекцию задешево, а лучше отдаст ее первому встречному нищему, лишь бы не бояться за свою жизнь, коя, безусловно, дороже всяких там самоцветов и золотых побрякушек.

— Будь мужествен, Леонардас, — повторяла Лавиния, сама едва живая от пережитого. — Возьми себя в руки, прошу.

Бенино, не церемонясь особенно, взял тощего офирца за шиворот и вытащил его за дверь, с удовлетворением заметив облегчение на красивом лице девушки. Там, в коридоре, он прижал его к стене и сквозь зубы зашипел:

— Ты, ублюдок, запомни: будь мужествен, не то я тебе шею сверну, цыплячья твоя душонка! Пшел в комнату!

— В чью? — захныкал Леонардас.

— В свою, глупец!

Пинком отправив офирца в нужном направлении, Бенино вернулся к Лавинии. Она лежала поперек широкого супружеского ложа и не подавала никаких признаков жизни. Над ней, склонившись, стоял Гвидо и усердно размахивал тонкими ручками. Философ снова насторожился: всего несколько мгновений назад он видел ее целой и невредимой, а сейчас… Уж не этот ли — подозрительно мелкий ростом — тип воспользовался моментом и прирезал ее тоже?

— Помоги мне, — буркнул Гвидо, увидев входящего Бенино. — Только вы ушли, как она в обморок свалилась…

Устыдившись своих мыслей, философ быстро подошел к низкому, как в комнате Сервуса Нарота, столику, взял бутыль с вином и, налив немного ароматного красного себе в ладонь, принялся растирать ей виски. Через некоторое время Лавиния пришла в себя.

Гвидо, будто самый нежный и любящий брат, присел на корточки перед нею и, заглядывая в лицо, проговорил:

— Мне так жаль, милая… Как могло случиться такое ужасное событие? Ты что-нибудь слышала?

— Ничего… — покачала головой девушка. — Я спала… Мне снился золотой дракон…

— Золотой дракон? — сделал стойку Гвидо. — Что это означает?

— Ничего, — хмыкнул Бенино, испытывая укол ревности. — Это гобелен в сокровищнице Сервуса. Золотой дракон на фоне голубого неба, а под ним, на земле, полыхает пожар.

— А-а-а… — разочарованно протянул маленький дознаватель. — Но, может, во сне тебя обеспокоило что-то?

— Ничего. Вот только… здесь, — она протянула свою белую изящную руку, — стало холодно… Потому что мне снилось, будто я лечу верхом на золотом драконе. Я повернулась на другой бок и сунула руку под Теренцо — он всегда горячий… Был…

Губы Лавинии задрожали, кончик носа покраснел, а прекрасные голубые глаза наполнились слезами. Философ, с жалостью глядя на нее, думал все же о другом: ее руке стало холодно от сквозняка — видимо, как раз в этот момент в комнату вошел убийца.