Тёмный Принц

— Он был всего лишь конем, — сказал Мотак. — А вот мне будет не хватать Крония. У него осталась в Фессалии семья. Сколько им отправить?

— Сколько сможешь. Как парни восприняли его смерть?

— Его уважали, — ответил Мотак. — Но они суровые мужи. Ты впечатлил их своими скачками. — Он вдруг хохотнул. — Во имя Геракла, да ты и меня впечатлил!

— Я больше не увижу коня, подобного ему, — печально проговорил Парменион.

— Думаю, что увидишь. Жеребенок — копия отца. И он вырастет большим — голова у него как у быка.

— Я видел его прошлой ночью в яслях — рядом с умершей матерью. Недобрый знак для Титанова сына — первое, что он сделал в жизни, это убил родившую его кобылу.

— Теперь ты заговорил как фессалиец, — укорил Мотак. Фивянин залпом отпил из меха и облокотился на свои крепкие предплечья. — Что произошло между тобой и Филиппом?

Парменион пожал плечами. — Он — Царь, ищущий славы, которую не желает ни с кем делить. Не сказал бы, что я этого не одобряю. И при нем постоянно этот подлиза Аттал, который нашептывает ядовитые речи ему в ухо.

Мотак кивнул. — Никогда он мне не нравился. Но и Филиппа я тоже никогда не обожал. Что будешь делать?

Спартанец улыбнулся. — А что я умею? Буду драться в Филипповых битвах до тех пор, пока он не решит, что я ему больше не нужен. Потом вернусь сюда и буду стареть в окружении своих сыновей.

Мотак крякнул и выругался. — Ты глупец, если действительно веришь в это — а ты не глупец. Если ты покинешь Филиппа, каждый город Греции будет соревноваться за то, чтобы нанять тебя на службу. Через несколько месяцев ты уже будешь командовать армией. И, поскольку есть только один великий противник, ты поведешь эту армию против него. Нет, когда Филипп решит, что ты ему больше не нужен, Аттал получит от него задание — то, для которого понадобится кинжал убийцы.

Ясные синие глаза Пармениона похолодели. — Ему нужно будет очень постараться.

— И он постарается, — предупредил Мотак.

— Мрачноватый выходит разговор, — пробурчал Парменион, вставая на ноги.

— Царь позвал тебя на парад победы? — продолжал Мотак.

— Нет. Но он всё равно знает, что меня не радуют подобные мероприятия.

— Может быть, — неуверенно проговорил Мотак. — Итак, где прогремит следующая война? Пойдете ли вы на города Халкидика, или через Беотию, чтобы осадить Афины?

— Это Царю решать, — ответил Парменион, и его взор устремился к восточным горам. Этот взгляд не укрылся от фивянина.

— Значит, это будет Фракия, — сказал он, понизив голос.

— Ты видишь слишком много, друг мой. Я благодарю богов, за то, что язык у тебя осторожен.

— Где настанет предел его амбициям?

— Не знаю. Более того, он и сам не знает. Он больше не тот человек, которого я знал прежде, Мотак; он теперь помешан. После Крокусового Поля он казнил сотни фокейцев, и говорят, что стоял и хохотал над умирающими. Но перед тем, как покинуть Македонию, мне довелось наблюдать, как он вел судебные дела при дворе. В тот день я знал, что он собирался поохотиться и торопился окончить до второй половины дня. Наконец он объявил об окончании разбирательств и сказал истцам вернуться на следующий день. Но когда он покинул судейское кресло, старая женщина подошла к нему с прошением, взывая к справедливости. Он обернулся и сказал, "У меня нет времени на тебя, женщина." Она осталась стоять там на мгновение, а затем, когда он пошел дальше, она прокричала: "Тогда у тебя нет времени на то, чтобы быть Царем!" Все, кто был рядом, затаили дыхание. Отправится ли она на казнь? Или на порку? Или в темницу? И знаешь, что он сделал? Отменил охоту и слушал ее дело весь остаток дня. Он даже рассудил в итоге в ее пользу.

Мотак встал и помахал, чтобы лодка прибыла за ними. — Я не говорил, что он не был великим человеком, Парменион. Сказал всего лишь, что мне он не нравится, и я ему не доверяю. И тебе стоит поостеречься. Однажды он закажет твое убийство. Зависть питает страх, а страх порождает ненависть.

— Никто не живет вечно, — ответил Парменион задумчиво.

Пелла, Македония, осень

— Я пройду во главе гвардии. Народ должен увидеть меня, — произнес Филипп.

— Это безумие! — прошипел Аттал. — Что я еще могу сказать? В Пелле затаились убийцы, только и ждущие, как бы подобраться к тебе. Почему ты собрался на это шествие?

— Да потому что я Царь! — прогремел Филипп.

Аттал откинулся на скамье, угрюмо глядя на своего монарха. — Думаешь, — спросил он наконец, — что ты бог? Что холодное железо не способно пробить твое тело, не сможет пронзить твое сердце?

Филипп усмехнулся и обмяк. — Никаких иллюзий, Аттал. Разве можно мне думать так? — добавил он, тронув шрам над своим ослепшим правым глазом. — Но если я не могу ходить по улицам своей столицы, тогда мои враги на самом деле победили. Ты пойдешь со мной. Я доверю тебе свою защиту.

Аттал посмотрел в лицо Царю, не встретив в нем компромисса, и вспомнил их первую встречу в Фивах девятнадцать лет тому назад. Царь был тогда совсем еще мальчишкой, напуганным мальчишкой в ожидании кинжала убийцы. Но и тогда в его глазах горел тот же ярый огонь. Его дядя, Царь Птолемей, намеревался отравить его по-тихому, однако парень перехитрил его, спас своего брата Пердикку и убил Птолемея, пока тот лежал на кровати. Всё это он совершил тринадцати лет от роду. Теперь, в тридцать два, Филипп объединил под своим началом всю Македонию, создав народ, которого страшились враги.

Но такая слава — обоюдоострый меч, как понимал Аттал, она приносит либо величие, либо раннюю могилу. Македонские лазутчики из Халкидонского Олинфа доложили, что элитный отряд убийц был нанят, чтобы положить конец угрозе, исходящей от Филиппа Македонского. Не надо было быть гением, чтобы догадаться, что они, скорее всего, ударят в день Фестиваля Благодарения, когда Царь, одетый только в плащ да тунику, пройдет безоружным в толпе к Храму Зевса.

— Подумай об Александре, — предостерег Аттал. — Если тебя убьют, его ждет горький жребий. У тебя нет других наследников, а значит аристократия будет драться друг с другом, чтобы занять твое место. Александр будет убит.

Лишь мгновение Филипп колебался, теребя свою черную бороду и глядя в большое окно. Но когда он повернулся, Аттал понял, что его довод не сработал. — Я пройду среди своего народа. А теперь скажи, достаточно ли цветов разбросано по дороге?

— Да, государь, — устало ответил Аттал.

— Хочу, чтобы они были рассыпаны у меня под ногами. Это будет хорошо смотреться; впечатлит иностранных послов. Они должны увидеть, что вся Македония со мной.

— Македония и так с тобой — независимо от того, бросает она к твоим ногам цветы или нет.

— Да, да. Но это должно быть видно. Афиняне мутят воду, готовя новые помехи. У них нет денег, чтобы развернуть кампанию самостоятельно, однако они стараются подбить на это олинфян. Мне не нужна война — пока что — с Халкидонской Лигой. Скажи, как я выгляжу?

Аттал смирил норов и посмотрел на Царя. Среднего роста, тот был широкоплеч и могуч, его густые, курчавые черные волосы и борода сверкали как шерсть пантеры. Золотистые прожилки радужки его единственного зеленого глаза были подчеркнуты золотой короной в виде лавровых листьев. Туника на нем была небесно-голубого цвета, а плащ — черным как ночь.

— Ты выглядишь роскошно — как Царь из легенд. Будем надеяться, что и к концу дня ты будешь выглядеть так же.

Филипп хохотнул. — Ты всегда так мрачен, Аттал. Разве я не сделал тебя богачом? Ты до сих пор чем-то недоволен?

— Буду доволен, когда день завершится.

— Увидимся с тобой во дворе, — сказал Филипп. — И помни: должно быть не больше десяти телохранителей за моей спиной.

Оставшись в одиночестве, Филипп отошел к длинному столу и развернул на поверхности карту, начерченную на козьей коже. Слишком долго великие города, Афины, Спарта и изредка Фивы, боролись за право владеть всей Грецией; их собственная вражда порождала одну кровавую войну за другой. Афины против Спарты, Спарта против Фив, Фивы против Афин, с привлечением сил всех малых городов и областей. Бесконечный круговорот ломающихся союзов, смены сторон, ускользающей удачи.