Подвиги Ахилла

— Весть, я думаю, дурная, Пелей… — у него был глуховатый, но необычайно выразительный голос. — Мне передали через моих друзей, что живут в Спарте: Менелай приплыл из Трои… Его попытка вернуть похищенную жену провалилась. Самого его едва не взяли в плен эти обезумевшие от наглости троянцы. Спасло только вмешательство старшего сына царя Приама, этого юного богатыря и, как говорят, большого умницы — Гектора… Он внушил своим мысль о том, что взять в плен мирных послов — последняя подлость. Но, как бы там ни было, Елену троянцы не вернут, а это значит, что будет война.

— О, лукавые боги! — вырвалось у Феникса.

— Я так и думал! — тихо сказал Пелей.

Нестор посмотрел ему в лицо.

— Ты знаешь, что я скажу тебе, мой царь! — он говорил очень тихо, но необычайно резко. — Ты знаешь, что может случиться… Ахилл не должен туда ехать. Он не должен участвовать в войне, что бы там ни было!

— Я знаю, — сухо проговорил Пелей и со странной улыбкой обернулся к Фениксу: — Ну, видишь, друг мой! Деидамия Деидамией, а выбора у меня нет. Ахилл отправится на Скирос!

* * *

— Вот оно, как было! — проговорил задумчиво Михаил. — А ведь во всех мифологических сюжетах упоминается этот самый остров Скирос, и царь Ликомед, и его дочь Деидамия, которая стала женой Ахилла. Александр Георгиевич, а если забежать вперед… Здесь как? Он на ней женится?

Профессор Каверин в это время колдовал над составлением своей любимой сложной заварки из трех сортов индийского чая. Всякие прочие мудреные кулинарные изыски он совершенно не выносил, но это чайное священнодействие чтил неизменно. Летом чай заваривался из латунного самовара, сейчас в дело был пущен суперсовременный электрический чайник, закипающий за полторы минуты. Но суть была не в этом, а именно в загадочном соединении черных рассыпчатых горстей ароматных чаинок в какой–то совершенно определенной пропорции. Пузатый чайничек–заварник был заранее разогрет и курился прозрачным паром, ожидая, когда заветное зелье будет брошено в его фарфоровое чрево и залито кипятком.

— Он женится на ней, Миша, — не поднимая головы, отозвался профессор. — Правда, ненадолго, как явствует из дальнейшего текста. Здесь отсутствуют два свитка, видимо, в них и описана история пребывания Ахилла на Скиросе и его романа с коварной красавицей. В мифологии о ней фактического материала нет, так что нарисованный здесь образ особенно интересен и совершенно по–особому объясняет скоропалительную женитьбу Ахилла, в то время еще мальчика–подростка. Я совершенно уверен, что в реальной истории его пребывания у Ликомеда нет никакого переодевания. Помнишь, миф утверждает, что его переодели девушкой, дабы никто не знал, где он скрывается, и лишь хитроумный Одиссей с помощью простой уловки смог его разоблачить?.. Абсолютная глупость! Сама логика характера это исключает, не говоря уже о том, что атлетически развитого, очень рослого мальчика (вспомни — он выглядел на восеснадцать лет!) вряд ли можно было задрапировать под девицу, тем более в греческом варианте наряда… Но на крючок к Деидамии наш герой угодил, и, если мысленно восстанавливать утраченную часть текста, то, надо думать, покинул он Скирос, узнав о том, что его лучший друг Патрокл отправляется на Троянскую войну. И самое интересное, Миша: нет здесь, как я говорил, двух свитков, то есть, очевидно, истории с Ликомедом и Деидамией и появления на Скиросе послов царя Микен Агамемнона, отправленных за Ахиллом. Больше в двух свитках поместиться не могло, учитывая общую экспрессию развития сюжета. Но дальше… а дальше автор применяет литературный прием, который, как мы думали, до восемнадцатого века вообще не применяли. Он пропускает огромный отрезок времени — двенадцать лет — и разом переносит нас от завязки сюжета ко времени главных событий. Мы видим Ахилла, Патрокла, других героев повести, уже в конце Троянской войны, Понимаешь?

— Понимаю! — Михаил присвистнул, — Ну совершенно современная штука!

— Абсолютно! — кипяток зашипел, устремившись в узкое жерло заварника, и по комнате растекся густой запах крепчайшего зелья, которое все приятели Александра Георгиевича величали «каверинским эликсиром». — Абсолютно современная повесть. Но написана она в двенадцатом веке до нашей эры, и с этим ничего не поделаешь! Прием переноса времени используется автором и в дальнейшем, причем он свободно манипулирует различными временными отрезками. И вот еще что интересно: новая часть повести, следующая за той, что ты читал, начинается именно от того момента, с которого начинает свою «Илиаду» Гомер. Точно с того самого!

— Ничего себе! — вырвалось у Ларионова, — И что это значит?

Каверин поставил дымящийся заварник на стол и отошел к высокому старинному буфету, чтобы достать чашки, сахарницу и вазочку с сушками. Но ощущая спиной жгучий взгляд своего аспиранта, он заговорил раньше, чем вновь повернулся к Мише.

— Есть два варианта объяснения. Первый — Гомер читал один из списков повести (я допускаю, что было несколько копий) и использовал ее за основу. В таком случае, он сильно отошел от исторических событий — изложенных автором, видимо, очень точно. И второй вариант, куда более жизненный: они оба, эти два автора, почувствовали, где именно совершается завязка, где начинается собственно сюжет, с какого момента судьбы героев связываются в один трагический узел. Скорее всего, было именно так!

Профессор расставил на столе чайные принадлежности, локтем отодвинув мешающую стопку бумаг и записных книжек и отобрал у Миши рукопись.

— Читать и трапезничать одновременно — признак самого дурного воспитания. Даже если исключить возможное угощение этих бумаг индийским чаем, это просто неуважение и к читаемому, и к трапезе, и, между прочим, к собеседнику, то бишь ко мне — чай придуман для общения. Позволь тебе налить.

Миша рассеянно принял из рук Александра Георгиевича красивую темно–синюю чашку и стал усиленно крутить в ней ложечкой, хотя сахара в чай не положил. Ему было не собраться с мыслями. Он понимал, что надо бы почаевничать, да и ехать домой — Аня с малышами ждут. Но белая стопка рукописи притягивала и гипнотизировала.

Молодой человек заставил себя перевести взгляд на свою чашку, и ему тут же показалось, что в подернутой паром, будто туманом, почти черной поверхности профессорского «эликсира», как в сказочном зеркале, проступают лица, и двигаются тени. Он продолжал видеть, угадывать, воображать события, описанные в найденной им повести…

ЧАСТЬ II

ОСАДА

Глава 1

Наступил полдень. На равнине пронзительные солнечные лучи жгли так отчаянно, что всякая живность исчезла с открытых мест, и даже птицы, с утра порхавшие и носившиеся над кустами с разноголосым гомоном, поутихли и деловито сновали в зарослях, отыскивая насекомых, тоже скрывавшихся здесь от жары. Только пара орлов, подняшись высоко, неторопливо облетали свои владения.

С высоты их полета открывалась не только равнина, на которой они искали добычу, но и вся громадная бухта, и часть прилегающих к ней холмов и предгорий.

Бухта была шириною в двадцать с лишним стадиев и формой походила на сильно согнутый, готовый к выстрелу лук. В этот день море было спокойно, и вода сверкала, переливаясь рябью, как начищенные пластины воинского доспеха. Небольшие волны ласково дотрагивались до берега, лишь чуть–чуть набегая на узкий галечный пляж в южной оконечности бухты и игриво резвясь меж скалистых утесов в северной ее части.

Посреди бухты в море вдавалась довольно длинная и совершенно прямая коса. С одного взгляда было видно, что она рукотворная, созданная людьми, но не ради прихоти — грандиозная каменная насыпь, укрепленная вбитыми в дно по всей ее длине тостыми просмолеными бревнами, сверху покрытая галькой и песком, служила для двух целей: во–первых, деля бухту на две части, она разрезала морские волны и мешала им атаковать берег, и во–вторых, эта коса служила причалом — к ней могли приставать корабли. Бронзовые кольца, вделанные в окаймлявший ее поверху кирпичный поребрик, служили для крепления причальных канатов. Служили прежде — теперь возле косы не было ни одного судна, а завершавший ее маяк, сложенный из крупных известняковых плит, был наполовину разрушен, и огня на нем давно никто не зажигал.