Клеймо змея

– Через каждые три дня в Херриде происходит новое убийство, – продолжал сапожник. – И самое страшное, что каждой жертве Губитель вырезает сердце, а потом ставит на лицо несчастного огромное клеймо!

– Да, это противно, – поморщился варвар, – Кром, бог моей родины, велит нам вырезать печень своему врагу. Но ведь это происходит во время схватки, когда воины дерутся друг с другом и все находятся в равных условиях. Ты согласен, хромой? Воин не станет убивать по ночам безоружных!

– Конечно, – поспешил согласиться сапожник, никогда не державший в руках оружия, кроме, разве что, широкого ножа для кожи.

– Ну что, трещотка, снял ты, наконец, мерку? – недовольно спросил Конан, которому надоело торчать в вонючей мастерской.

Он поднялся с кресла и понял, что вряд ли сможет еще раз надеть свои любимые калиги. После того как этот херридский болтун небрежно стащил их с ног киммерийца, его ветхая обувка совсем развалилась. Не шлепать же ему по зингарским мостовым босыми ногами!

– К завтрашнему вечеру почтенный месьор капитан сможет надеть новые сапоги, – сладко улыбаясь, сообщил Риэго. – Это будут лучшие сапоги, клянусь Дыханием Митры, и…

– Что ты несешь, мерзавец? – взревел киммериец. – Да я вырежу тебе не только сердце, но и заставлю сожрать собственные кишки вместе со всей требухой! Клянусь Взглядом Крома, я поставлю такое клеймо на твою воровскую морду, что тебя не узнает сам Нергал, когда встретит на краю своей помойной ямы! Сапоги мне нужны немедленно!

Но, как бы велик ни был его гнев, варвар понимал, что чудеса встречаются на этом свете редко, тем более в сапожной лавке. Хромой зингарец меньше всего походил на чародея вроде Витариуса, – тот, наверное, смог бы с помощью заклинаний быстро создать необходимые сапоги, – а Риэго умеет действовать только иглой да молотком.

Сапожник кричал и клялся всеми мыслимыми клятвами, что не сможет быстрее обещанного выполнить работу, а Конан громогласно обещал содрать с него кожу и сделать из нее подметки в следующей мастерской. В конце концов, стало ясно, что раньше вечера этого дня сапог ему было не видать.

Скрепя сердце, киммериец согласился и все-таки стал натягивать рваные калиги, хотя они с каждым мгновением все меньше и меньше напоминали обувь.

– Но мы еще не поговорили о цене, – промурлыкал хитрый Риэго. – Мы еще не выяснили, из какой кожи мне шить сапоги почтенному месьору капитану…

– Из какой кожи? – хмыкнул Конан. – Да разве это не все равно?

– Нет, конечно! В лавке Риэго шьются сапоги из кожи рабирийских козлов – для стражников, из кожи пуантенских ягнят – для нежных дам, из кожи ванахеймских оленей – для моряков. Но почтенному месьору я могу предложить самую лучшую кожу, которая вообще существует на свете, клянусь Дарами Митры и всеми…

– Ты опять захотел попробовать на вкус свой башмак? – зловеще поинтересовался киммериец. – Говори коротко, мошенник!

– Хорошо! Скажу прямо: лучшей кожей для сапог почтенного месьора будет кожа гликона. Ничего более подходящего нет, – понизил голос сапожник.

Варвар озадаченно почесал затылок.

Он, конечно, слышал о существовании гликонов, огромных змей, живущих в мутных водах Черной и Громовой рек, но никогда не видел этих жутких тварей, способных утащить с деревянных мостков зазевавшуюся селянку, стиравшую белье у реки, или даже опрокинуть лодку рыбаков. Гликоны подстерегали людей и около купален, близ речных причалов и безобидных заливчиков. Никому не удавалось вернуться из их подводных нор, и поэтому жрецы Митры из зингарских храмов прокляли гликонов: было строжайше запрещено использовать их кожу и есть мясо (весьма вкусное), потому что змеи-людоеды считались прямым порождением Сета, Змея Вечной Ночи.

– Это, конечно, не совсем законно, – заговорщицким тоном объяснил Риэго. – Королевским приказом запрещено даже прикасаться к шкуре гликона, если удастся поймать змею, ее следует немедленно сжечь. Но вдоль рек никто не слушает приказа… из гликонового мяса получается дивное жаркое… одним змеиным яйцом можно накормить целую крестьянскую семью… но, главное, кожа гликона носится вечно! Она очень мягкая и приятная на ощупь, но прочнее ее ничего не создано на этом свете… Месьор капитан будет носить сапоги до самой старости и передаст их в наследство своим внукам, а они будут как новые!

– Ты опять завертел языком, бездельник!

– Нет, нет, уверяю тебя, благородный месьор! Я сразу подумал об этой коже, как только увидел почтенного месьора. Не каждому ведь в Херриде можно предложить запрещенные вещи, а почтенный месьор капитан упомянул, что скоро уплывет от нас…

Сапожник проковылял к окну и осторожно выглянул, убедившись, что с улицы никто не заглядывает в его лавку. Потом запер дверь и вернулся к объемистому деревянному сундуку. Нырнув туда так глубоко, что в какой-то момент его ноги даже оторвались от пола, Риэго извлек свернутый рулон.

– Вот она… – благоговейно прошептал он, смахивая пыль с лица, красного от прилившей крови. – Самое лучшее, клянусь Дарами… э-э-э, простите меня, почтенный месьор!

В глазах Конана, без предупреждений схватившего со скамьи ботинок, блистала такая решительность, что болтливый сапожник счел за лучшее умолкнуть, не дожидаясь дополнительных угроз.

– Хорошо, шей из этой кожи или из шкуры самого Сета, но только делай это побыстрее, мерзавец! А не то я нарежу твою задницу себе на подметки!

– Почтенный месьор может не волноваться! Все будет очень быстро. И подошва выйдет самая крепкая – я сделаю ее в пять слоев кожи и прошью крепкими гвоздиками по краю всей ступни. А не хочет ли почтенный месьор, чтобы я изобразил на подошве рисунок его герба?

– Чего это ты еще мелешь?

– Это сейчас очень модно! Нобили просят, чтобы гвоздями на подошвах обуви выбивались их гербы. Почтенный месьор имеет собственную эмблему?

– Мой меч – мой герб, – ухмыльнулся киммериец.

– Прекрасно! Вот меч я и могу изобразить на твоих подошвах. Десять гвоздиков вдоль это будет лезвие с рукояткой, а три гвоздика поперек, это, стало быть, защитная гарда…

И Риэго выложил шляпками гвоздей на скамье абрис меча.

– Это и будет твоим гербом, почтенный месьор! – угодливо захихикал он. – А уж как я буду стараться! Очень, очень… особенно когда вы заплатите мне шесть кордавских золотых.

Конан прекрасно понимал, что сапожник просит за сапоги немыслимую цену, но в таких случаях он вел себя беспомощно как ребенок. Что поделаешь – когда Кром одаряет своих детей искусством воевать, он не наделяет их искусством торговаться.

– Сколько это будет на вес? – скривился варвар, заглядывая в свой мешочек с золотом. – Я здесь недавно и еще не успел обменять монеты.

Лицо Риэго вытянулось. Сапожник испуганно посмотрел на кожаный кошель гостя и попросил:

– Пусть почтенный месьор обменяет свое золото на зингарские монеты… Совсем недалеко есть лавка менялы. Ее легко найти: перед дверями висит эмблема весов, две такие чаши… Меняла взвесит золото, тогда Риэго сможет спокойно начать работу.

– Где эти твои весы? – хмуро спросил Конан. – Чтоб Кром сожрал твою печень…

Кладбище Четырех Фонтанов примыкало к задней стене Храма Небесного Льва. Здесь находились фамильные склепы знатных зингарских родов – даже живущие в глубине страны нобили привозили усопших сюда, потому что традиция предписывала хоронить их недалеко от моря.

В центре кладбища возвышалась усыпальница семьи Фредегара, герцога Херридского, на протяжении многих лет властвовавшего в приморском городе. Здесь были захоронены его благородные предки, всегда властвовавшие в Херриде.

День и ночь печальная влага струилась в четырех фонтанах, окаймлявших их огромную усыпальницу, по черному мрамору, добывавшемуся в каменоломнях герцога в отрогах Рабирийских гор. Место каменоломен было известно лишь немногим, потому что использовать черный рабирийский мрамор имели право лишь принадлежавшие к династии Фредегара. Каждый, осмелившийся в Херриде заказать себе хотя бы небольшую вазу из священного камня, приговаривался к немедленной казни, а его имущество переходило в собственность городской казны, то есть казны Фредегара. Такова была воля светлейшего герцога, такова была воля Митры, Хранителя Священного Дома.