Город кошек

Острым, натренированным за суровые годы сражений, боковым зрением киммериец улавливал и еще одну странность этого места. Драпировки шевелились словно от ветра. Но никакого ветра здесь не было.

— Ты ждала меня, — спокойно сказал он, вслушиваясь и принюхиваясь. Тут были не только запахи фруктов и женщины, но и запах мужчины. Напряженного, озабоченного мужчины — однако отнюдь не совокуплением. — И приготовила для меня сюрприз…

Лилува вздрогнула. Едва заметно, но достаточно для того, чтобы это увидел Конан. Она боялась его, и, пожалуй, боялась больше, чем хотела.

— Этот сюрприз — я, — произнесла Лилува, снова делая вид, что расслабленна.

— Пожалуй, я забыл об одной вещи, — заявил Конан. — Когда мы встретились впервые, я собирался наказать тебя, моя непослушная рабыня. Но я не сделал этого… Теперь, думаю, настало время восполнить упущенное… — С этими словами киммериец вытащил из складок набедренной повязки кожаную плеть с крючьями. Лилува непроизвольно напряглась, приподнявшись с ложа, и уставилась на орудие пытки широко раскрытыми глазами. — Отличный бич, — сказал Конан. — И он оставит на тебе незабываемые следы…

— Хиннар! — вдруг отчаянно завопила Лилува, и на втором слоге голос ее сорвался.

Конан усмехнулся: у женщин слишком развито воображение, особенно, когда это касается боли.

Комната мгновенно ожила. Драпировки раздвинулись, и из-за них выскочила дюжина слуг с мечами и щитами. Они все тряслись и жутко потели от страха. Так что воздух вокруг переполнился миазмами трусости. Они все хотели убить Конана, были призваны вопреки своей воле сделать это, и боялись этого не меньше, чем собственной смерти. Особенно выделялся среди них один, уже знакомый киммерийцу — человек, представившийся с утра его слугой. Он подступил ближе всех, и в глазах его светилось решительное отчаяние.

— Убейте его! — сорванным голосом вскрикнула Лилува, и Конан, наконец, увидел, что она прятала в правой руке.

Всего лишь нож. Длинный стигийский нож с позолоченным лезвием. Дорогую игрушку жрецов.

Хиннар завопил, как кастрируемый поросенок, и бросился в бой, точнее, к мечу противника, чтобы подставить под него лицо, которое при столкновении с ним аккуратно разделилось надвое и сползло к плечам, оставив лишь кричащую окровавленную маску. Конан взмахнул мечом еще раз и снес бедняге голову, прекратив мучения.

Поднялся слаженный вопль дюжины глоток. Громче и отчаянней всего получилось у красавицы Лилувы. Глядя на своего слугу, точнее, его части — и обе безобразно мертвые, она быстро постигала трудную науку жестокой реальности. Но все равно не хотела верить.

— Нет! — раздался ее крик, первый осмысленный крик в комнате после гибели Хиннара. — Больше никто не умрет!

Остальные глотки мгновенно заткнулись, воцарилась тишина.

— Как скажете, принцесса, — поклонился Конан, опускаясь на одно колено.

— Убирайтесь! — приказала Лилува слуга

— А что… — осмелился вымолвить один из них, смуглый бородатый вендиец с глазами навыкат. — Кроме Джебора и Хиннара, он убил еще и…

— Я сказала: убирайтесь! — взвизгнула Лилува.

Понадобился еще один миг, чтобы комната обрела прежнюю тишину. Если бы не появившаяся на красных драпировках кровь, да труп Хиннара на полу, все выглядело бы просто как идиллия.

Хотя была и еще досадная мелочь: Лилуву била крупная дрожь. Она все еще сжимала в правой руке позолоченный нож для жертвоприношений. Наверное, она всего лишь позабыла о нем, но это нисколько не отменяло его остроты, а возможно и ядовитости — насколько знал Конан, стигийские жрецы имели нехорошую привычку смазывать свои инструменты ядом, парализующим мышцы, так что жертва умирала в полном сознании, не имея возможности ни двигаться, ни даже кричать.

— Нож, — сказал Конан, привыкший напрямую выражать мысли.

— Ты убил его, — глухо произнесла Лилува, словно не услышав киммерийца.

— Я защищался, — ответил Конан.

— А кого ты убил еще?

— Продавца щербета, горбуна с отрубленным кончиком носа. Я не хотел его убивать, но он оказался уж слишком настырным. Он явно хотел смерти.

Лилува тяжко вздохнула и хотела еще что-то сказать, но тут разговор был прерван неожиданно вбежавшим человеком. Это был напарник убитого Конаном жениха Лилувы, Ханфий. Он был жутко возбужден и, похоже, мало что видел. Одежда его была порвана, на лице обильно выступил пот. Глаза выглядели безумными.

— Казаки! Казаки! — вскричал он и упал перед госпожой на колени, едва не уткнувшись в труп Хиннара. — Госпожа! — заорал он громче прежнего, заметив, что перед ним, и вскочил ноги. И тогда обнаружил возле себя Конана с окровавленным мечом.

Кричать он больше не мог. Ужас перехватил ему дыхание. Он только стоял с открытым ртом и, не моргая, глядел на варвара.

Конан нехорошо ухмыльнулся, подумал, что не стоит этого делать, могут неправильно понять и стер ухмылку с лица. Теперь он выглядел спокойно и сурово, словно каменный истукан.

— Говори же, Ханфий, не нужно молчать, в этой комнате больше никто не умрет.

— Госпожа, этот человек… — с трудом ворочая языком, начал Ханфий.

— Я знаю, — ответила Лилува. — Но ты, кажется, что-то хотел сказать о казаках?

Ханфий застонал и снова бросился на колени.

— Казаки! Они возле города!

Лилува вскочила.

— Что? Ты сошел с ума, Ханфий! Этого быть не может!

— Этого не может быть, госпожа, но это так, — задыхаясь, вымолвил Ханфий. — Казаки на расстоянии полета стрелы от города и выглядят они очень воинственно.

Лилува взяла со стола хрустальный колокольчик и позвонила.

Голос у колокольчика был серьезнее, чем вид. Громкий и пронзительный. В комнату тотчас вернулись все слуги, которых Лилува недавно выгнала.

— Унесите тело, — приказала она двум рослым бородатым вендийцам. А когда приказание было исполнено, добавила: — И принесите лучшую одежду для нашего гостя.

14

Сапоги из крокодиловой кожи, шаровары из тончайшего шелка с вышитыми драконами, длинная рубаха и красный тюрбан, украшенный золотыми пластинами с крупными изумрудами, выглядели, конечно, заманчиво, но у Конана снова было ощущение, что где-то здесь затаился обман. За каким дьяволом властительница предлагает убийце своего жениха такие богатые дары? Он смотрел на одежду, лежащую на подушке, которую держала юная рабыня лет тринадцати. Сама она была совершенно не одета, но нельзя было сказать, что полностью обнажена. Тело было выкрашено краской, настолько успешно скрывавшей анатомические подробности, что Конан не сразу понял, что это краска.

— Тебе что-то не нравится? — спросила Лилува. — Я накажу всех своих рабов, если они принесли не самое лучшее!

— Нет, — ответил Конан. — Просто я не привык к такой изысканной одежде. Для жителя севера это все слишком роскошно.

Лилува рассмеялась.

— Ничто не сравнится роскошью в сравнении с твоим великолепным телом! Даже царские одежды будут для тебя все равно что медная оправа для бриллианта!

Юная рабыня, державшая одежду, позволила себе слегка нарушить свою неподвижность каменного изваяния. Уголки губ чуть дрогнули, голова наклонилась — девочка в смущении уставилась в пол.

— Вот, смотри — даже мои куклы согласны со мной, хотя я и не подозревала, что у них может быть какое-то мнение, пусть даже и не свое!

Конан вынужден был уступить давлению и одеться.

Лилува с восхищением оглядела его, обойдя кругом. Он больше не казался неотесанным мужланом.

— Ты великолепно выглядишь! — сказала Лилува. — Такой ты нравишься мне не меньше, чем без одежды. Хотя, конечно…

— Где мой меч? — мрачно спросил Конан. Лилува надула губки.

— Принесите ему его меч! — приказала она, едва не фыркая от возмущения. Ее перебили! не дали досказать до конца! Грудь Лилувы распирало от гнева и будь на месте Конана кто-нибудь из горожан, его бы уже раздели, растянули животом вниз и нещадно секли.