Корона мира

— Кого?! — выкрикнул недоумевающий Табареш.

— Освальдо Седого. Его покарали за жадность, тебя покарает он — за гордыню. А я не уподоблюсь ни тебе, ни ему. Я ухожу, Табареш. Над тобой простерто крыло смерти, и власть твоя надо мной кончается. Помни, что хоть часть твоего золота осталась у меня, а, значит, не пропала даром.

Стигиец говорил все это прежним ледяным голосом, будто и не предсказывал своему бывшему хозяину жуткую гибель.

— Стой, кусок мертвечины! — рявкнул пират. — Не я ли вытащил тебя из небытия! Иди и убей, иначе…

— Иначе не будет, — произнес дух. — Я ухожу. Поспеши на корму. Освальдо Седой — захватывающее зрелище.

Капитан, не говоря ни слова, выхватил длинный нож и замахнулся на Стигийца… Но поздно! Только догорающая жаровня бросала багровые отсветы в ставший еще более густым ночной мрак, подсвечивая белесый туман.

— Проклятье! — выругался Табареш и в ярости сорвал с головы капюшон. Пират оказался плешив: густые черные волосы обрамляли аккуратный купол девственной лысины. — Эй, там, на корме! Фасулос! Алвеш! Я выгнал Стигийца, Нергал вас всех сожри! Что у нас за кормой!

— Пропади ты пропадом, колдун! — услышал он ответ Алвеша. — Теперь за нами пришли! Но уж я-то продырявлю тебя первым!

Прозвенела тетива, и Табареш, схватившись рукой за грудь, рухнул навзничь на настил. В сердце торчала длинная стрела.

— Тэн И, у тебя с собой арбалет? — живо поинтересовался Хорса, — Как бы нам не получить напоследок такие же.

— Не этого следует опасаться! — вместо кхитайца ответил Касталиус. — Если вы помните гимны и молитвы, то читайте и молитесь, и да спасет нас Митра! То, что пришло с моря, чернее самой ненастной ночи.

— Ты еще мало знаешь про темноту, — глухо ответил Хорса. — Ты не был в пещерах Служителей Бездны. Гимны я знаю, а Тэн И знает их не хуже тебя. Только сядь прежде к рулю, а месьору Тэн И позволь помочь мне на веслах.

А песня приближалась неотвратимо и неостановимо. Призрак гаулы — по три десятка весел с каждого борта — под широким треугольным парусом лазоревого цвета — цвета моря, и это было заметно даже сейчас — с невиданной быстротой настигал саэту, тщетно пытающуюся уйти на полночь.

На носу гаулы стоял седой коренастый мужчина. Его длинные волосы были гладко зачесаны назад и собраны в косицу, перехваченную шнурком. Лицом он и вправду напоминал Гонзало — такой же большой и скривленный нос, презрительно-насмешливые тонкие подвижные губы, худые впалые щеки, выпуклые виски, неисчезающие морщины на широком лбу, твердый, слегка раздвоенный подбородок.

Одет капитан-призрак был все же побогаче Гонзало, а может, он так вырядился ради особого случая? Ослепительно белая рубаха, зеленые штаны, сапоги с отворотами до колен, медные шпоры, широкий красный кушак и синий камзол с золотыми пуговицами и огромными красными обшлагами. Блестящая тонкая и длинная ламира с витиевато исполненной гардой и столь же изысканной рукоятью пока смотрела смертоносным острием вниз. Пустые ввалившиеся глаза призрака щурились, и вокруг них расползалась сетка мелких морщин.

Гаула, с легкостью догнав стремящуюся на всех парусах на полночь саэту, поравнялась с ней и пошла борт к борту. Обнаженные по пояс гребцы сосредоточенно работали веслами, и загорелые спины их блестели от пота, словно палящее солнце стояло в зените, а не лежала кругом глухая пасмурная ночь. А над гребцами вдоль борта выстроились те, кто должен был идти на абордаж. Они могли быть кем угодно, но только не бесплотными видениями, и сталь их палашей льдисто мерцала, скалясь нестареющими хищными клыками, как оскал их смеющихся ртов. И все, кто осмелился остаться в этот час на верхней палубе саэты, знали, за кем будет верх в этом абордажном бою. Но седой капитан медлил.

Но вот он поднял левую руку, и песня смолкла. Поворотясь в сторону «Аспида» и подойдя к борту, Освальдо позвал:

— Табареш! Если ты не совсем потерял свою удаль, принимай бой!

Ответом было молчание. Табареш лежал на носу, раскинув руки и не шевелясь.

— Он не сможет ответить тебе, Освальдо! — решился перечить призраку Алвеш, невысокий крепыш с черными пока что волосами, обладатель роскошных длинных усов. — Оставь нас! Я убил его!

— Ты не знаешь, о чем говоришь! — оборвал его Седой. — Или ты надеялся убить демона простой стрелой? Вставай, Табареш, и отвечай за свои слова!

К пущему ужасу моряков саэты, недвижный дотоле труп дернулся, шевельнул пальцами, потом оперся на руки и сел, дико озираясь вокруг.

— Оставь нас, Освальдо! — не отступался Алвеш. — Возьми его, если он досадил тебе словом или делом! Пусть демоны судят демонов, а живые — живых!

— Живые?! — насмешливо вопросил Освальдо. — С тех пор как стигийский мертвец ступил на палубу этого судна, вы трупы — все до единого! Вы слуги его и его Хозяина. Каждая озза золота в ваших карманах тянула на оэзу вашей души, и наконец золото перевесило. Вы — мешки с золотом! Ты зря так пекся о своей душе, Таско! Ее давно нет! Сегодня вы падете под нашими клинками и встанете нам на смену, а мы уйдем на Серые Равнины и больше не потревожим прах земли. С Табарешем же я буду говорить сам!

Освальдо выбросил вперед правую руку с ламирой и коротко скомандовал:

— На абордаж!

Что происходило на «Аспиде» дальше, ни Хорса, ни Тэн И, ни Касталиус уже не видели. Черное облако опустилось на сцепленные мостиками-клювами корабли, и только на носу гаулы рубились жестоко и беспощадно два капитана. Стигиец солгал Табарешу. Он не мог покинуть саэту, но и гибнуть в небытии не желал. Как только капитан пал мертвым, дух вселился в его тело, надеясь избежать своей участи. Но обмануть Освальдо Седого было невозможно!

Ничего этого, экипаж маленького яла не знал. Последнее, что видели они, это ламиру, пошедшую на треть в грудь того, кто был недавно Табарешем. Сей же миг на палубные доски рухнуло тело капитана «Аспида», а разящий металл клинка оказался воткнутым в жилистую плоть Стигийца. Руки духа, тянувшиеся к горлу Освальдо, бессильно упали, и тут же демон стал таять, как быстро сгорающая свеча. Золотые перстни посыпались с исчезающих пальцев, яркими искрами вспыхивая при падении.

Когда же тело Стигийца истлело до конца и лишь пустая одежда осталась висеть на ламире легендарного корсара, черный мрак, объявший суда, распорола ослепительная молния. Вой, подобный вою тысячи духов, вырвался на волю и полетел в пустынное пространство океана. Оглушительный громовой раскат потряс небесную твердь. Неистовый вихрь разметал в клочья черное облако и поднял на высоту семи локтей гигантский вал, покатив его на берег. Из туч хлынул сплошной молотящий ливень, скрывший за своей стеной все то, что осталось от «Аспида» и гаулы-призрака. Казалось, повторяется картина пятидневной давности, однако ныне было иное. Тогда злобствовал колдовской шторм, туманя разум и угнетая душу. Нынешний шквал был очистительным.

Ворвань в фонаре вспыхнула в последний раз и потухла, залитая водой. Синий платок сдуло безвозвратно в море. Впрочем, это никого уже не заботило.

— Держи против волны! — заорал Хорса жрецу. — Если ты встанешь к нему бортом…

— Упаси тебя Митра Пресветлый подумать и сказать такое! — ответствовал скороговоркой Касталиус и продолжил истово шептать молитвы.

Тэн И промолчал, но Хорса знал, что кхитаец тоже молится, не произнося ни слова вслух. Тем не менее губы его чуть заметно шевелились.

Налегая на весла что есть мочи, ближайшие приближенные аквилонского монарха — замерзшие, голодные, вымокшие до нитки — пытались перевалить за пенящийся где-то почти над головой гребень, чтобы не оказаться ни накрытыми неподъемной массой воды, ни увлеченными ею на каменистый берег. Думалось, что людям не под силу совершить подобное, но внезапно, когда, казалось, ял уже опрокидывался кверху килем, какая-то неведомая могучая длань толкнула его вперед.