Корректор. Книга первая (СИ)

Камера, в которую меня втолкнули, действительно была отдельной. Кроме крыс, бросившихся к своим норам, как только свет факела осветил внутренности каменного мешка, в ней были только пауки. На пол бросили охапку прелой соломы, указав этим моё «ложе для отдыха».

Тюремный кузнец заковал мою ногу в железное кольцо с цепью, закреплённой в стене.

— Какая забота, — с иронией произнёс я, — и это только ради того, чтобы я не сбежал? — Эти приготовления всё ещё забавляли меня.

Когда кузнец закончил свою работу, мэтр Леже отвёл меня от стены на длину цепи, определяя расстояние, до которого, при желании, я смог бы дотянуться. Определив его, они установили треногу с креплением для факела и поворотной полкой. Видимо так мне собирались передавать пищу. В проушины на ножках кузнец вбил по костылю, намертво прикрепив треногу к полу.

Кузнец, со знанием дела осмотрел свою работу и повернулся к священнику. Дождавшись от него кивка, поклонился и покинул темницу.

Я, всё ещё ничего не понимая, вопросительно смотрел на «нашего инквизитора». А тот, словно наслаждаясь моим непониманием, улыбнулся уголками рта:

— Я зайду к тебе, попозже. И мы поговорим. Ты умный юноша и поймёшь, что к чему… А пока посиди, подумай, может сам придёшь к каким-то выводам. — Его голос и взгляд были ласковыми и добрыми, но в них не было ни сострадания, ни милосердия. А взгляд, как обычно, пустой и безжизненный.

Леже резко развернулся и взбежал вверх по ступеням к открытой двери. Я был немало удивлён, ибо не ожидал от старика такой прыти. Странно…

Охранник закрыл дверь и я погрузился в полную темноту.

Темнота дарила мне милосердное забытье, иллюзию покоя, изредка нарушаемую тюремщиком, приносившим мне миску похлёбки и кусок чёрствого хлеба. Все попытки разговорить его были безуспешными. Поэтому я не ведал, сколько прошло времени.

Пока я «наслаждался» темнотой и тишиной, было много времени для переосмысления пройденного пути. Тем более, что Леже предложил мне самому догадаться о причинах нашего ареста. Но сколько бы я не думал, сколько бы не выдвигал предположений о преступности наших деяний и устремлений, никак не мог прийти к требуемым выводам. По всем законам — и мирским и Божьим мы не совершили ничего, что было бы непотребно и богопротивно.

Долго, очень долго тянется время, особенно, когда себя занять нечем. Я не привык вести праздный образ жизни, но, увы, меня к этому вынудили. Наконец, когда я уже отчаялся и решил, что проведу здесь остаток своих дней, за дверьми зазвучали шаги нескольких человек, идущих по тюремному коридору. Раздался скрежет ключа в замочной скважине, удар открываемого засова. Дверь отворилась, вошла охрана. От света факелов заслезились глаза. Внесли маленький столик и два табурета. Допрос будет, мелькнула мысль, вот только почему здесь? Почему не в допросной? Неужели всё уже решено и мне осталось лишь выслушать приговор? И где, в конце — концов, сам мэтр Леже, ведь он обещал прийти?

Леже вошёл в камеру степенной походкой, на ходу осенив меня крестным знамением. За ним семенил маленький, сгорбленный монах с писчими принадлежностями.

Писарь присел за столик и разложив на нём пергамент, перо и чернильницу кивнул мэтру Леже. Тот устроился на табурете напротив меня.

— Итак, сын мой, что ты можешь нам рассказать?

Мне стало смешно. Что я мог им рассказать, если я не знаю, что они хотят от меня услышать. Леже согласился с этим доводом.

— Хорошо, тогда расскажи нам о себе. — Попросил он.

— Зачем, — я пожал плечами, — вы и так знаете обо мне всё.

— Это для архива.

— Ну, разве только… — Я вкратце рассказал о своей незавидной жизни.

— Рассказ твой лаконичен и краток и из него не сделаешь вывода о том, что подвигло тебя начать исследования по лечению и предупреждению моровых болезней. Что стало первопричиной этого?

— Смерть и Бог.

— В каком смысле? Поподробнее.

— Во время последней вспышки чумы, умерли дорогие мне люди — бабушка и моя невеста. Этих людей я любил больше всего на свете. Кроме них у меня на этом свете больше не было никого. — Воспоминания накатили на меня с такой силой, что я не смог сдержать слёз. Душа стонала от боли и божьей несправедливости.

— Я понимаю, — мэтр Леже был сама участливость, — и что потом?

— Я проклял Бога!

— Вот как! — он вздёрнул брови. Повернувшись к писарю, попросил — Брат мой, прошу Вас последние слова не записывать.

Повернувшись ко мне, он мягко улыбнулся:

— Не стоит горячиться. Молодости свойственны категоричность и максимализм. Продолжайте, пожалуйста.

Я судорожно вздохнул:

— Мне повезло, и я попал в Сорбонну. Здесь хорошо учат, и я многое узнал о болезнях. А когда узнал, то понял, что не Бог повинен в них, а дьявол. И я простил Бога!

При этих словах Леже обернулся и легонько кивнул писарю. Что я такого сказал?

— Пойми простую истину, сын мой, мы не можем винить или прощать Бога, это не наша прерогатива. Только Бог может карать и миловать. Запомни это и больше не забывай. Каких успехов вы добились на этом поприще?

— Мы поняли, когда и откуда приходит болезнь. Как излечить болезнь — мы ещё толком не знаем, но вот как предупреждать моровые болезни — мы поняли.

— И как же, позвольте знать, их предупредить? — с усмешкой спросил Леже.

— Нужно через кровь заразить человека слабой формой болезни, а он, переболев ею, получит защиту. Будто Ангел будет охранять его от смерти. Но самое ужасное то, что мы не успели выяснить какая должна быть доза препарата и где брать эту слабую форму недуга.

— Вот это хорошо, — с вздохом облегчения произнёс Леже.

— Но почему? — Возмутился я. Он мне не ответил и, повернувшись к писарю, произнёс:

— Брат мой, подайте заключённому допросный лист на подпись. Он человек грамотный и сумеет написать там свою фамилию.

Сложив листы пергамента так, чтобы я мог видеть текст на верхней его части и место для подписи на нижней, монах подал мне перо. Я расписался.

— Всё в порядке, ничего не упущено? — Спросил Леже.

— Всё в полном порядке, мэтр, — поклонился писарь.

— Покиньте нас все!

Все присутствующие, включая стражу, вышли и закрыли за собой дверь. Леже молча смотрел на меня тем взглядом, каким смотрят на нашкодившего мальчишку.

— Что всё это значит, мэтр Леже, объясните мне! Что происходит?

— Не твоё это, сын мой, не твоё, мне очень жаль, но слишком рано. Всему своё время. Нельзя так…

— Что значит не сейчас, мэтр? Что Вы хотите этим сказать? Я не понимаю? — Кричал я в спину уходящего Леже.

Он задержался в дверях и, не оборачиваясь, сказал:

— Мне жаль тебя, мой мальчик, но всему своё время.

Дверь закрылась, и я снова остался в полной темноте…

Как мне показалось, я просидел в тёмной, сырой камере целую вечность, когда меня вытащили во двор. Солнечный свет надолго ослепил. Когда я проморгался, увидел стоящий в центре двора стол, за которым вальяжно расселся незнакомый, дородный монах, с пронзительным взглядом светло-зеленых глаз. Щурясь, он долго смотрел в мою сторону, затем достал стеклянную чечевицу в серебряной оправе, приложил к правому глазу и ещё раз внимательно осмотрел меня.

— Мишель Ломбер! — Звучным голосом произнёс он, — Ты обвиняешься в связи с дьяволом, колдовстве, в организации тайного общества, направленного на захват власти, умерщвлении младенцев, богохульствах и богомерзких деяниях.

— Кто меня обвиняет? — Странно, но я был абсолютно спокоен, хотя и знал, что и одного из этого букета обвинений достаточно, чтобы отправить на костёр.

— Кто обвиняет? — Иронично спросил монах, — Тебе недостаточно, что Я прочитал список твоих преступлений?

— Я не знаю кто ты. И только списка недостаточно для того, что бы человека обвинить в том, чего он не совершал.

— Позвольте мне, Великий Инквизитор! — Только сейчас я заметил за тем же столом мэтра Леже. Бог ты мой, какие люди пришли! Сам Великий Инквизитор!

— Прошу.