Дорога Короля

— Да, — отвечала Луна, — она ушла уже очень давно.

Сад начинал как бы незаметно шевелиться, постепенно пробуждаясь от зимнего сна, подрагивать, точно кошка, которой приснилась вкусная еда. Отовсюду доносился шум талых вод, хотя снежный покров казался еще совершенно нетронутым, а реки и пруды были по-прежнему скованы льдом.

Внезапно, словно природа рывком распахнула двери ей навстречу, наступила весна.

Юная Луна просто с ног сбивалась: у овец начался окот, и ей пришлось протоптать в весенней грязи тропинки от своего дома ко всем местным хлевам. Кобылы тоже жеребились, и Луне осталось благодарить мудрую природу за то, что хоть у людей период размножения не зависит от времени года.

Тот день почти с самого утра она провела в конюшне у Тэнси Бродуотер. У ее чистокровной гнедой кобылы жеребенок в утробе перевернулся, встав поперек, да еще и запутался в пуповине, и Юная Луна просто холодела при мысли о том, что жизни двух таких прекрасных животных находятся в ее руках.

Руки ее были по локоть в крови, она совершенно охрипла от непрерывного произнесения заклятий, но в конце концов победа осталась за ней, и, когда они с Тэнси наконец торжествующе поглядели друг на друга, на соломе уже сосал мать дрожащий новорожденный жеребеночек.

— Пойдем-ка в дом да выпьем горячего чайку, — сказала Тэнси Юной Луне, смывавшей с рук мыльную пену. — Ведь не пойдешь же ты назад через лес, пока луна не взойдет, верно?

Девушка в ужасе посмотрела на небо и увидела, что солнце почти скрылось за Нежеланными горами.

— Нет, мне нужно как можно скорее домой! — сказала она. — Извини. И не беспокойся, со мной ничего не случится.

И она бегом бросилась к знакомой тропинке.

Из-под ног летели скользкие камешки, а оставшийся еще в затененных местах полурастаявший лед был ужасно скользкий, точно маслом намазанный. Под деревьями было уже совсем темно. Юная Луна летела с горки на горку, скользила и падала, порой передвигаясь прямо на четвереньках и чувствуя, что кости ее похрустывают, как опаленный огнем хворост, словно вот-вот сломаются при очередном падении. На солнце она боялась даже взглянуть.

Калитка… Наконец-то! До нее уже рукой подать… Луна разрыдалась от облегчения. Теперь совсем близко… Она вихрем промчалась через сад. Ледяной воздух обжигал легкие. Она что было сил толкнула дверь и некоторое время еще билась в нее, пока не вспомнила, что заперла ее изнутри на засов и вышла из дома через кладовую и черный ход. Обежав дом кругом, она влетела в кладовую, так хлопнув дверью, что на полках зазвенели банки и горшки, и бросилась к очагу. Рывком распахнув дверцы шкафчика, она выхватила оттуда барабан…

И увидела, как за окном над горами мелькнул самый краешек садящегося солнца. Тонкий последний лучик. Она успела! И когда солнце исчезло — словно желтый змеиный глаз под опустившимся веком, — она ударила в барабан.

Но удара не услышала.

Она оторопело посмотрела на барабан, на палочку, на собственные руки… Наверное, она все-таки промахнулась… Да, промахнулась. И она снова с силой ударила в барабан. Звука не было, она словно ударила одним мотком шерсти о другой. Ничего похожего на звонкий стук дятла по дереву! Она вообще ничего не услышала. Но отлично почувствовала, как палочка ударила по поверхности барабана. И собственными глазами видела это! Что же, что она сделала не так?

И постепенно в памяти ее всплыли слова Старой Совы: «Когда я не смогу его услышать, и сам барабан смолкнет навсегда».

Юной Луне и раньше всегда казалось, что услышать голос этого барабана издали очень трудно. Но прежде он никогда не молчал!

— Пожалуйста, дай мне знать, если ты не можешь его услышать! — в ужасе молила она.

И вспомнила вдруг: что-то такое еще говорила Старая Сова перед уходом… Что-то насчет возможности доказать недоказуемое… Доказать то, чего не существует… Насчет способов, с помощью которых можно доказать, что нельзя найти принца…

Если он, например, умер. Если от него остался лишь прах. Земля в земле.

И раз Старая Сова не может теперь услышать голос своего барабана, то она, вполне возможно, последовала за принцем даже туда, во владения Повелителя камней!

Юная Луна хотела было еще раз ударить в барабан; она уже представляла себе, как делает это, как бьет в барабан до тех пор, пока он наконец не зазвучит или… не треснет! И знала, что тогда будет долго-долго плакать, кричать, бить посуду, ломать все вокруг, а потом рухнет без сил на пол, чувствуя себя жалкой, бездарной, потерянной…

Однако она не стала ничего этого делать. Просто села у стола, держа барабан на коленях, и стала смотреть, как тьма просачивается в комнату, постепенно ее наполняя. Печаль и отчаяние волнами поднимались и опадали в ее душе в каком-то замедленном ритме. Когда отчаяние доходило до предела, она действительно вполне готова была разрыдаться, закричать, отшвырнуть от себя барабан… Но затем волна горя потихоньку отступала, и она принималась думать: «Нет, я могу, я должна с этим справиться!», а потом вновь начинался прилив отчаяния.

Юная Луна решила, что ничего не будет предпринимать, пока не придумает какой-нибудь выход. Она, конечно, могла бы просто сидеть вот так и ждать, пока пауки не оплели бы ее с ног до головы белесой паутиной. Но зачем? Нет, она должна непременно придумать что-нибудь получше, чем бессмысленно рыдать и бить посуду!

Барабанная палочка с кожаным наконечником врезалась ей в стиснутую ладонь. В слабом свете едва тлевшего огня в очаге деревянный барабан, обтянутый мягкой кожей, казался каким-то непонятным серым предметом у нее на коленях. Почему чары Старой Совы покинули этот барабан, лишив его голоса? Чей голос сможет долететь до нее теперь?

И Юная Луна тут же с изумлением подумала: конечно же, голос великой Прародительницы!

Нет, она не сможет, она никогда еще сама не пробовала обращаться к Прародительнице… Да и как ей сейчас отправиться в столь дальнее странствие — ведь тогда дома не останется никого, кто вместо нее смог бы позвать Старую Сову, ударить в ее барабан… Кроме того, она может запросто заблудиться в тех далеких краях, пропасть навсегда, скитаясь меж спутанных корней деревьев, растущих в лесу Прародительницы…

Однако она встала и на негнущихся ногах пошла в кладовую. Там она взяла немного древесного угля, сухого мирта и кедрового масла. Налила в деревянную чашу яблочного вина и бросила туда семечко плюща. Все эти действия были ей хорошо знакомы. Она не раз совершала их по просьбе Старой Совы. Затем она сняла шкуру черной овцы, висевшую на стене у двери, разложила ее на полу, а рядом поставила чаши с вином и благовониями — вино с восточной стороны, а древесный уголь и мирт с южной. Пришлось сходить в кладовую еще раз и принести соль и маленький ножик с костяной ручкой — горстку соли, то есть «землю», она положила с северной стороны, а нож, то есть «воздух», с западной.

«Соль, правда, тоже добывают из морской воды, — твердил ее мятежный разум, — а металл для ножа когда-то был рудой, добытой из земли и обработанной с помощью огня и воды…»

Но в данный момент она, опасаясь собственной ереси, не решилась продолжить эту нить размышлений, ибо от тех знаний, которые внушала ей Старая Сова и в которые она должна была верить, зависела жизнь людей.

Так что она все сделала так, как ее учили.

Потом Юная Луна достала из плетеной корзинки с крышкой большой барабан, барабан Странствий, и поставила его на овечью шкуру. Он должен был помочь ей уйти, расстаться с домом. Но когда она пересечет границу этого мира, ей придется расстаться и со своим телом, и с руками, и с самим барабаном, и тогда он, конечно, умолкнет. А ведь ей нужно совсем немного, всего лишь слышать это «тук-тук-тук»! Ну что ж, придется, видно, слушать лишь стук собственного сердца.

Юная Луна уселась, скрестив ноги, на овечью шкуру, взяла в правую руку нож и легким движением описала вокруг себя круг, словно нож был стрелкой компаса, а она сама его центром. Затем она за спиной быстро переложила нож в левую руку, но острие ножа продолжало указывать в ту же сторону. Когда-то у нее это совершенно не получалось, и Старая Сова снова и снова вкладывала нож ей в руку. Луна снова нарисовала вокруг себя круг — на этот раз солью, взяв в каждую руку по щепотке; затем обвела вокруг себя курильницей с душистыми благовониями. И последний круг она очертила вином, обмакивая пальцы в чашу и стряхивая с них капли. Остаток вина она выпила и взяла в руки барабан, стараясь прислушиваться к ритму собственного дыхания, к биению сердца — к тому, что всегда звучало внутри ее.