Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем (СИ)

Успокаивая её, женщина-кошка замурлыкала, и рука Златоцветы сама протянулась робко к острому звериному уху в порыве почесать... Позволит ли ей незнакомка такую вольность? Гостья сама потёрлась ухом о ладонь девушки, и в груди у Златоцветы заворочался пушистый тёплый комочек мурчащего чуда – нежности, а на губах задрожала лучиком после дождя улыбка. Этого белогорянка и добивалась.

– Вот и умница... Не надо плакать, милая девица, всё ещё впереди у тебя.

Она ушла, а Златоцвета ещё долго прислушивалась к своему сердцу, растревоженному этой встречей. Всколыхнулись все её чаяния, ожили надежды, подняв подснежниковые головки к солнцу. Эта встреча была лишь предвестником, первой ласточкой, а настоящая судьба на кошачьих лапах кралась следом – она твёрдо знала это.

В самый последний день Лаладиной седмицы постучались в дом кошки-воины. Грозно сверкали их кольчуги и шлемы на солнце, переливались бисеринки вышитых подолов и рукавов, испытующе и пронзительно смотрели белогорские глаза... Матушка Кручинка онемела, перепугавшись до полусмерти – Драгута Иславич едва успел подхватить её, а то бы простёрлась она на полу.

– Не бойся, хозяйка, – сказали кошки-витязи. – С миром мы пришли! Свадебные мы посланницы: госпожа наша невесту свою ищет. Нет ли в вашем доме девицы на выданье?

– Девица-то есть, да захочет ли ваша госпожа её в супруги взять? – молвил батюшка невесело.

– Коли есть, пусть выйдет, – сказали дружинницы. – А госпожа разберётся сама.

– Не может она выйти, – вздохнул Драгута Иславич. – Смотрите сами...

Златоцвета, вслушиваясь в голоса, дрожала всем телом: вот оно, долгожданное! Это не шаги по лестнице стучали, это дорогая её сердцу гостья воплотилась из её грёз и слала ей весточку о своём скором приходе...

Кошки-воительницы вошли, загородив собой дверной проём, в котором мялись батюшка с матушкой – выглянуть из-за могучих плеч пытались, да не могли. Покатились пяльцы с незаконченной вышивкой по полу, и одна из кошек, поймав их, вернула рукоделие Златоцвете.

– Что с тобой, девица? Отчего ты не выходишь из дома?

– Увечье у неё, ноги не ходят, – ответил из-за спин дружинниц батюшка.

Кошки помолчали, переглядываясь, потом старшая из них склонилась и попыталась приподнять девушку из кресла. Вроде бы старалась она сделать это бережно, но боль пронзила Златоцвету, да такая, что заходила ходуном светлица, звездчатая пелена закачалась со звоном перед её глазами. Жалобный крик вырвался из груди: не смогла она сдержаться и напугала родителей.

– Ох, ох, тихонько! – запричитала матушка. – Что ж вы делаете-то?

Кошки смущённо хмурились, а старшая молвила, осторожно опуская девушку на место:

– Прости, голубушка... Сейчас всё пройдёт.

Из её ладоней заструилось удивительное ласковое тепло, наполняя Златоцвету блаженной лёгкостью и прогоняя боль.

– Мудрён твой недуг, девица, – молвила старшая дружинница. – Так просто не вылечишь... Даже свет Лалады его с первого раза не берёт. Видно, придётся нашей госпоже самой тебя посмотреть.

Батюшка осмелился спросить:

– А кто госпожа ваша, как её звать-величать?

– От Лесияры мы, от владычицы Белых гор, – ответили кошки.

– Так что же это – сама княгиня хочет к нашей дочке посвататься? – ахнули родители.

– А вы разве не слыхали про большой смотр невест, который в вашей земле учинили нарочно для государыни? – усмехнулась кошка-начальница.

– Да слыхали, конечно, – молвил батюшка, потрясённо переглядываясь с матушкой. – И что званы на него зеленоокие девицы, тоже знаем... Глазки нашей дочки как раз такие, какие вашей государыне нужны, да из-за недуга невозможно было её на смотр привести.

– Ну, тогда ждите гостей, – только и сказали княжеские посланницы.

«Какие гости? Когда? Сколько?» – все эти вопросы уже не успели сорваться с матушкиных трясущихся уст: кошки-витязи покинули дом, шагнув в проход.

– Ох! – всплеснула она руками, ошарашенно оседая на лавку. – Гости! Неужто сама княгиня Лесияра пожалует?! Батюшки! А нам даже попотчевать её нечем, вся мука вышла... Хоть каравай бы испечь, да не из чего!

Приём гостей был чреват непосильными для семьи расходами, потому-то так беспокоилась и печалилась Кручинка Негославна. А Драгута Иславич сказал:

– Ну, не знаю, матушка, как мы выкрутимся, а поднести государыне что-нибудь надо. Придётся у соседей занимать...

Кривко тотчас был послан к соседям за мукой и кувшином хмельного мёда, но вместо муки принёс уже готовый каравай.

– Добрые люди, – прослезилась матушка. – Надо будет сходить, поклониться им в ноги!

Хорош был хлеб: пышный, торжественный, мягкий, как пуховая перина... А какой дух он вокруг себя распространял! Тёплый, домашний, сытный. Кривко поведал, что у соседей сейчас пир горой: к их дочке пришла суженая – женщина-кошка; вот с этого-то праздничного стола каравай и взялся – хозяйка, размахнувшись на радостях, целых три испекла. Златоцвете почему-то вспомнилась та белогорянка, что заходила к ним накануне. «Моя лада, видно, где-то поблизости живёт», – сказала та. А матушка тем временем поскребла, что называется, по сусекам и собрала всё, что нашлось у них съестного. Стол венчал сдобной круглой башенкой праздничный каравай, важно и горделиво сияя румяной корочкой и узорами из теста, а вокруг него, как бедные родственники, сиротливо пристроились прочие «яства»: горшок с оставшейся от завтрака кашей (пустой, даже без масла), несколько жухлых морковок, пара луковиц, два чёрствых бублика, жбан с квасом да связка сушёных грибов...

– Да, негусто, – погладив бороду, молвил Драгута Иславич. – Кривко! А мёд-то где? Ты опять кувшин по дороге разбил?

К счастью, паренёк донёс мёд в целости и сохранности, просто кувшин был очень тяжёлый, и он его оставил в сенях. Батюшка распорядился каравай и драгоценный сосуд с хмельным напитком оставить на столе, а прочие скудные припасы убрать с глаз подальше: не годились они для встречи гостей, особенно столь высоких.

– Эхе-хе, – вздохнул он. – Нет, не может быть, чтобы нам такое счастье привалило!

– Верь, отец, – с улыбкой сказала матушка, в глазах которой брезжил свет надежды. – Верь, как я верю!

– Много я верил в своей жизни, да ещё больше обманывался, – горько ответил Драгута Иславич.

Не успел он вымолвить этих слов, как раздался стук в дверь, от которого сердца у всех подпрыгнули и перевернулись в груди. Матушка опять всплеснула руками, встрепенулась:

– Как, уже?! Скоро же, однако, гости-то пожаловали!

Но это оказались ещё не долгожданные гости, а та женщина-кошка, что заглядывала к ним ранее. Пришла она не с пустыми руками, а с большой корзиной, полной праздничной снеди.

– Здравия вам, добрые хозяева, и процветания вашему дому, – чинно поклонилась она. – Коли помните, заходила я к вам в поисках своей лады, да не судьба оказалась. Верно моё сердце подсказало: избранницу я у ваших соседей встретила – тех самых, что каравай вам от своего стола прислали. Примите и от меня кое-что, дабы и ваш стол не пустовал.

С этими словами она поставила корзину, сняла с неё тряпицу, которой та была обвязана, и вынула небольшой резной туесок.

– А вот это позвольте мне вашей дочке лично в руки отдать. Медок тихорощенский это.

Еле дышала Златоцвета от радостного предчувствия, которое обхватило её своими светлыми крыльями с приходом княжеских посланниц. Уже на пороге стояло счастье, раскрывая ей объятия, хоть ещё и не видела она лица своей любезной гостьи... Всё это прочла женщина-кошка в глазах девушки, вновь присаживаясь у её колен.

– Ну, вот видишь, и к тебе судьба постучалась, – улыбнулась она. – А моя ладушка и впрямь по соседству нашлась – совсем близенько, оттого-то меня к вам и занесло сперва, заплутала я малость. Но не зря я заблудилась, стоило оно того: хоть тебя, славную такую, увидала. От всего сердца счастья тебе желаю, милая.

– Благодарю тебя, – пролепетала Златоцвета, чувствуя к этой кошке тёплую, дружескую приязнь, которая, как ручеёк, брала начало в роднике её главной, сияющей и огромной, как небо, радости. – Как же хорошо, что ты свою ладушку нашла! Совет вам с нею да любовь... Но как звать тебя? Я даже имени твоего не ведаю.