Драйв Астарты

– Если раньше у нас не кончится ресурс, – уточнил Оскэ.

– Вы даже не посмотрели набор, который мы включили в мораль! – заметил Эсао.

Флер пожала плечами.

– Прикинь, бро, если ты централизованно и жестко морализуешь своих буратин с годовалого возраста, то совершенно не важно, что именно включено в мораль. По-любому, у тебя получатся муравьи, потому что под давлением у юного организма буратины мозг атрофируется. Кстати, вы зря вкладывали ресурс в образование. Это бессмысленно, даже если морализация начинается с 5 лет, как у исламистов. Как ты думаешь, почему не бывает исламистов с образованием хотя бы на уровне средней технической школы? Развитие мозга в момент начала морализации тормозится.

– Почему? – удивился тиморец.

– Потому, что приходится запретить человеку думать. Мораль всегда абсурдна и противоестественна. Про нее нельзя думать. В нее можно только слепо верить.

– Как это абсурдна? – вмешалась Стэли.

– Как норма поведения, противоположного биосоциальным инстинктам, – ответила меганезийка, – …Ого! Полтораста лет! Мы урыли Южную Империю! Интегральный ресурс вырос в 4 раза за полвека! Ух, сколько мы взяли рабов-техников. Континент, практически, наш. Мы на третьем месте по выплавке стали на планете, и на втором по численности населения. Наши буратины начинают готовить трансокеанский десант!

– Флер! Оскэ! – воскликнула тиморка, – Объясните толком!

Оскэ потушил окурок, выбросил в снарядную гильзу и налил всем ещё какао.

– ОК, начнем с биосоциальных инстинктов. Они почти одинаковы у всех стайных гоминидов. У шимпанзе, у бонобо, и у человека. Этих инстинктов достаточно, чтобы родители опекали и чему-то учили потомство, а это потомство подражало старшим и адаптировалось в обществе… Ну, скажем, в первобытной деревне, или типа того. Как показали последние 5 миллионов лет, этого вполне достаточно в до-машинную эру. Дополнительное обучение в современную эру необходимо, потому что существуют сложные технологии, социальная экономика и сложная деловая коммуникация. Что касается дополнительного воспитания, то оно только вредит нервной системе.

– Почему это достаточно? – спросила Стэли, – и почему дополнительное воспитание вредит? Между прочим, человеческое общество отличается от обезьяньего!

– Так, – сказал Оскэ, – Начнем с того, что человек – это вид обезьяны, и его общество обезьянье по определению.

– Человек это только биологически – обезьяна, – возразил Эсао.

– А в чем он не обезьяна? – поинтересовалась Флер.

– Он умнее, он разговаривает, он трудится, преобразует мир, он создает культуру.

– Незачет по всем пунктам, кроме первого, – констатировала меганезийка, – Человек отличается от шимпанзе вдвое большим мозгом, хотя, впрочем, это не всегда делает людей вдвое умнее… Некоторых вообще не делает умнее. А так – у шимпанзе есть система коммуникации, и культура тоже. Они делают кое-какие орудия, а их обычаи, передаваемые от поколения к поколению, нельзя назвать иначе, чем культурой.

Стэли взмахнула руками, демонстрируя возмущение такой софистикой.

– Ну, ты сравнила! У шимпанзе какие-нибудь камни для разбивания орехов и палки-копалки, а у человека – самолеты, космические корабли …

– Извини, гло, – перебил Оскэ, – Но до сих пор в мире есть множество первобытных племен, которые обходятся примерно тем же арсеналом техники, что и шимпанзе.

– Но это отсталые племена!

– Допустим, что так. Но они человеческие, или нет?

– Человеческие, – согласилась тиморка, после некоторой паузы.

– …И они не хуже нас, верно? – продолжал он, – …Просто им не повезло в смысле технического прогресса, а так – люди, как люди. Мало ли кто отстал в технике?

– Да! – Стэли кивнула, – Но шимпанзе ты не подтянешь по технике, а эти племена обучатся, если ты им поможешь, и освоят любую технику, не хуже других.

Оскэ улыбнулся и утвердительно кивнул.

– Все верно. Шимпанзе или бонобо можно научить работать с не очень сложными машинами, но на большее у них не хватит мозга. А человеку хватит. Но, по-любому, морализация для освоения техники не нужна. Только обучение. Прикинь?

– Для этого не нужна, – согласился Эсао, – Но как ты защитишься от развращения богатством? Избытком всяких материальных благ? Начнется расслоение людей по классам, эксплуатация… У Маркса про это написано.

– По Марксу… – Оскэ многозначительно поднял палец к потолку, – Мораль как раз возникла для обоснования эксплуатации. И ни для чего другого она не пригодна.

– Нет, она пригодна! – воскликнула Стэли, – Если это коммунистическая мораль!

– Это оксюморон, – сказала Флер, – Как дельфиньи копыта. Между прочим, наша педагогическая империя просуществовала 241 год! Мы смогли десантироваться на соседний континент, и даже четверть века удерживали там плацдарм, но потом нас общими усилиями сбросили в океан. У нас начался коллапс из-за отсутствия рабов-техников, и тогда к нам вторглись из-за океана и заколбасили наших буратин.

– Неплохо для средне-машинной эры, – прокомментировал Оскэ, – Но, такие фокусы удаются только на уровне для новичков, где нет качественного прогресса техники. В продвинутой «X-fenua» нас бы прихлопнула первая же промышленная революция.

Флер согласно кивнула, и добавила:

– А в раннюю машинную эру мы бы держались лет семьсот, даже в продвинутой.

– Надо было делать жреческую касту, – сказал Оскэ, – Педогогизм в сочетании со жреческой кастой работает до начала новой машинной эры. Это проверено.

– Почему коммунистическая мораль это оксюморон? – спросил Эсао.

– Оскэ уже сказал, – напомнила Флер, – при коммунизме, по условию задачи, нет эксплуататорского класса. Значит, нет интересанта, которому нужна мораль.

– Коммунистическая мораль нужна всему народу, – возразил он.

– И что в ней такого нужного? – иронично поинтересовалась меганезийка.

– Она воспитывает человека, чтобы исключить эгоистические желания и сделать его главным желанием творческий труд на благо общества. Ефремов специально пишет: творческий труд, потому что если это тупой труд, то получится муравьиный ложный социализм с людьми-насекомыми. Примерно такой, как вы сделали в этой игре.

– ещё один оксюморон, – сказала она, – неэгоистический творческий труд.

Стэли щелкнула ногтем по корпусу ноутбука.

– А твои домики, Флер? Скажешь, это из эгоизма? Просто, чтобы нажить денег?

– Деньги нам с Ежиком пригодятся, – ответила Флер, – но деньги это не эгоизм. Это социальная функция. Как доказано психологией, в творчестве она вторична. А вот настоящий, первобытный эгоизм в творчестве первичен. Это тоже научный факт.

– С ног на голову, – буркнула тиморка, – Эгоизм это как раз когда ради денег.

– Нет! – воскликнула Флер, – Joder! Работа за деньги это обслуживание общества, обслуживание других людей, которые в ответ обслужат тебя! А творчество это первобытный эгоизм! Я нарисовала эти домики из треугольников, мне самой они понравилось, и я сама от себя прусь! Я кручусь перед зеркалом и балдею, какая я классная! И мой мужчина смотрит на меня, как на аватару Пеле, которая танцует на Hauoli-Roaroa на Раиатеа в праздник Tiki-te-Tane!… Ну, Ежик смотрел не совсем так, потому, что он ещё не врубился…

Оскэ выпучил глаза, растянул губы в широченной улыбке, и растопырил пальцы.

– Вот! Я уже смотрю на тебя с восхищением!

– Iri!… – Флер вскочила на ноги, сплела руки над головой и провернулась на носке по кругу в движении танца Hula-Ori – … Я самая красивая! Я самая сексуальная! Вот! И сейчас мой мужчина прикурит мне сигарету, и он даже не будет ворчать, что я опять курю… Ага… Мерси, Ежик!… Так вот: эгоизм – первичен. А про чье-то там благо я начинаю думать потом, когда прикидываю, как бы срубить денег с этого креатива.