Скала прощания

— А-а. — Улыбка Ранессина выглядела удовлетворенной. Он устроился поудобнее на подушках.

Диниван обратился к юному послушнику, который спал в ногах дикторской постели:

— Не забудь как следует задвинуть за мной засов. — Юноша, который было уже задремал, кивнул. — И никого сегодня ночью не впускай в покои господина.

— Нет, отец, конечно.

— Ладно, — Диниван шагнул к тяжелой двери. — Спокойной ночи, святейшество. Да пребудет с вами Господь.

— И с тобой, — сказал Ранессин, укладываясь. Как только Диниван вышел, служка прошлепал к двери, чтобы запереть ее.

Коридор был освещен еще более скудно, чем покои Ликтора. Диниван беспокойно щурился, пока не рассмотрел, что четверо гвардейцев стоят навытяжку у слабо освещенной стены, шпаги их торчат из ножен, а в руках пики. Он облегченно вздохнул, потом направился к ним по длинному коридору с высоким сводчатым потолком. Может быть, попросить еще две пары на подмогу? Он не устанет беспокоиться о безопасности Ликтора, пока Прейратс не вернется в Хейхолт, а предатель Бенигарис — в свой герцогский дворец.

Он тер таза, приближаясь к гвардейцам. Он действительно ощущал крайнюю усталость, как будто его выжали и повесили сушиться. Он просто на минутку зайдет в свой кабинет за нужными вещами и отправится спать. Всего через несколько часов начнутся утренние службы…

— Послушайте, капитан, — обратился он к тому, у которого на шлеме белело капитанское перо, — думаю, будет лучше, если вы позовете… позовете… — Он замолчал, вглядываясь в фигуру перед собой. Глаза гвардейца светились, как точки, в глубине шлема, но они были устремлены на кого-то за Диниваном, как и глаза остальных. — Капитан? — Он прикоснулся к руке, негнущейся, каменной. — Именем Узириса Эйдона, — пробормотал он, — что здесь произошло?

— Они не видят и не слышат тебя.

Голос был знакомо скрипуч. Диниван резко обернулся и увидел красный отблеск в конце коридора.

— Дьявол! Что ты натворил?

— Они спят, — рассмеялся Прейратс. — Утром они ничего не смогут вспомнить. Как негодяи проберутся, чтобы убить Ликтора, останется тайной. Может быть, некоторые, вроде огненных танцоров, сочтут это своего рода… черным чудом.

Ядовитый страх пополз вверх из живота Динивана, смешиваясь с его гневом. :

— Ты не причинишь вреда Ликтору.

— Кто мне помешает? Ты? — смех Прейратса наполнился горечью. — Попробуй, букашка. Можешь вопить — никто здесь ничего не услышит, пока я не уйду.

— Тогда я тебя остановлю. — Диниван вынул из-под сутаны древо, которое висело у него на шее.

— Ой, Диниван, ты упустил свое призвание. — Алхимик ступил вперед, свет факела дугой окружил его безволосый череп. — Вместо того, чтобы быть секретарем Ликтора, тебе следовало стать шутом при Господе. Ты ведь не в силах меня остановить. Тебе недоступна та мудрость, которой владею я, и та сила, которая дана мне.

Диниван не сдвинулся с места, глядя, как приближается Прейратс: шаги гулко отдавались в каменном коридоре.

— Если продажа бессмертной души по дешевке — мудрость, я рад, что у меня ее нет. — Несмотря на растущий страх, он старался сохранить твердость в голосе.

Рот Прейратса был растянут в ухмылке, подобно рту рептилии:

— Это твоя ошибка, твоя и тех трусливых дурней, которые называются носителями свитка. Орден Манускрипта! Сообщество сплетников, которое объединяет хнычущих, жонглирующих словами неудавшихся ученых. А ты, Диниван, хуже всех. Ты продал собственную душ за предрассудки и пустые похвалы. Вместо того чтобы раскрыть глаза на тайну бесконечности, ты похоронил себя среди церковников с мозолистыми коленями, которые только и знают, что прикладывают уста к перстням.

Ярость наполнила Динивана, вмиг поглотив волну страха.

— Остановись! — закричал он, подняв перед собой древо. Древо светилось и начало дымиться. — Ты не сделаешь дальше ни шага, слуга злых сил, если прежде не убьешь меня.

Глаза Прейратса расширились в притворном удивлении.

— А-а. Так у маленького попа есть зубки?! Ну, тогда давай играть в твою игру… и я тебе покажу свои зубы. — Он воздел руки над головой. Алое одеяние алхимика раздувалось, как от сильного ветра. Пламя факелов заметалось и погасло.

— И знай… — прошипел Прейратс в темноте. — Я владею теперь Словом Перемены. Я сам себе господин!

Древо в руках Динивана разгорелось еще ярче, но Прейратс оставался в тени. Голос алхимика усилился, произнося заклинания на языке, самый звук которого вызывал боль в ушах Динивана и узлом сдавливал горло.

— Именем Всевышнего… — воскликнул Диниван, но заклинания Прейратса достигли победоносного пика и, казалось, сами вырывали слова молитвы, прежде чем он успевал их произнести. Диниван задыхался. — Именем… — Голос его смолк. В сумраке перед ним алхимик перерождался в какой-то невыносимой агонии и издавал звуки, подобные пародии на человеческую речь, хрипящие и задыхающиеся.

Там, где незадолго перед тем стоял Прейратс, теперь была мутная, неузнаваемая тень, которая извивалась, колебалась, завязывалась узлом и все росла, росла до тех пор, пока не затмила даже свет звезд и не погрузила вестибюль в непроницаемую мглу. Чьи-то массивные легкие сипели, как кузнечные мехи. Мертвенный древний холод окутал коридор невидимым инеем.

Диниван бросился вперед с возгласом отчаянной ярости, пытаясь поразить бестелесное своим святым древом, но вместо этого оказался пойманным и подвешенным в воздухе чем-то массивным и в то же время ужасающе неуловимым. Они боролись, затерянные в ледяной мгле. Диниван задыхался, чувствуя, как нечто пробирается в самые его скованные ужасом масли, копошится в самой его голове своими горящими пальцами, пытаясь вскрыть его мозг, как запертую шкатулку. Он боролся изо всех сил, пытаясь удержать образ Святого Эйдона в мельтешащих мыслях; ему показалось, что нечто, держащее его, издало звук боли.

Но впечатление, что тень становится более плотной, было обманчиво. Ее хватка стала жестче, она казалась жутким кулаком из желе и свинца. Кислое холодное дыханье обдавало его щеку, как кошмарный поцелуй.

— Именем Господа… и Ордена… — простонал Диниван. Животные звуки и ужасное затрудненное дыхание начали угасать. Ангелы, излучающие до боли яркий свет, наполнили его голову, они исполняли танец в честь наступающей тьмы и оглушили его своей неслышной песней.

Кадрах вытащил обмякшее тело Мириамели в вестибюль, в панике вознося обеты разным святым, богам и демонам. Единственным источником света были звезды, чье голубоватое сияние лилось из окон высоко над головой, но трудно было не заметить лежащего в нескольких шагах посреди коридора тела священника, похожего на брошенную марионетку. Было так же невозможно не услышать жутких криков и воплей, доносившихся из комнаты Ликтора в конце коридора, где разбитые в щепки толстые деревянные двери валялись на полу.

Шум внезапно прекратился, завершившись длинным воплем отчаяния, который, наконец, перешел в булькающее шипение. Лицо Кадраха перекосила гримаса ужаса. Он нагнулся, подхватил принцессу, взвалив ее на плечо, потом нагнулся за тюком с пожитками. Он выпрямился и с трудом заковылял прочь от обломков в конце коридора, пытаясь удержаться на ногах.

За углом проход расширялся, но и там факелы были погашены. Он подумал, что может рассмотреть призрачные фигуры стражей в доспехах, но они стояли неподвижно, как музейные экспонаты. Неторопливый отзвук шагов послышался позади него в сводчатом коридоре. Кадрах заспешил вперед, проклиная скользкие плиты.

Коридор повернул еще раз, уперся в обширный вестибюль, но, поспешив пройти арку, Кадрах ударился, плечом обо что-то твердое, как стена из алмаза, хотя он не видел перед собой ничего, кроме воздушного пространства. Оглушенный, он споткнулся и отлетел назад. Мириамель соскользнула с его плеча на твердый пол.

Стук каблуков приближался. Кадрах, в панике протянув руку вперед, наткнулся на противоестественное препятствие, невидимое, но неподдающееся. Прозрачнее кристалла, оно даивало возможность в мельчайших деталях рассмотреть все освещенное факелами пространство за собой.