Чужая корона

Я опять пополз. Полз, полз — и выполз к дороге. К тому времени я уже совсем из последних сил выбился. Ладно, думаю, Анелька подождет, а я пока немного полежу, может, мне легче станет, может, кто-нибудь мимо пройдет или проедет. Правда, если пройдет, значит, это не наш, значит, хлоп, и он убьет меня, такие нынче времена. Но зато если он будет ехать, значит, это из наших, из панов, тогда это мое спасение. Подумал я так, лег поудобнее, возле самой обочины, прочел молитву святому Нечиппе, закрыл глаза и жду.

Долго я ждал, очень долго! Потом вдруг слышу — цокают копыта! О, думаю, счастливый ты, пан Юзаф! Дурень дурнем, а удачливый. А как Анелька будет рада, Господи! Открыл я глаза, вижу…

Глава пятнадцатая. КАК ЭТО БЫЛО

Теперь, когда все уже позади, я абсолютно спокоен. А тогда, когда мы только прибыли в Гуляйку и тамошний корчмарь со всеми подробностями рассказал мне о том, как погибли мой брат и мой отец, а также о том, как затонул наш фамильный маёнток, я был крайне подавлен. Я ведь тогда еще не знал самого главного! Вот почему я сначала долго молчал и собирался с мыслями. Мне было трудно это сделать, но я все-таки преодолел гнев и растерянность и принял единственное, как мне тогда казалось, правильное решение. После чего я обратился к своим попутчикам и спросил у них, согласны ли они следовать за мной и дальше, с тем чтобы совершить то- то и то-то. Они сказали, что согласны, если, конечно, их труд будет оценен по достоинству. Тогда я сказал, что в качестве залога своих добрых намерений я тут же, не сходя с места, передаю им всю ту сумму, которую вручил мне в Селитьбе пан Солопий. Эта сумма, как им было хорошо известно, была весьма немалая — она являлась моей долей (с процентами) за мой второй златоградский поход. Поэтому пан Грютти, старший из моих попутчиков, ответил мне примерно следующее: если, мол, окончательный расчет будет начислен столь же щедро, то отказываться от подобного предприятия по меньшей мере глупо, если не сказать больше. Я на это рассмеялся и сказал, что еще никто на свете никогда не упрекал меня в скупости. После чего мы ударили по рукам, я отдал им мою долю, они ее разделили между собой, и мы начали собираться в дальнейший путь.

Теперь кратко о моих попутчиках. Приобрел я их следующим образом. В мой последний день пребывания в Селитьбе, уже перед самым отъездом, пан Солопий отозвал меня в сторону и сказал так:

— Вот что еще, пан Юрий. Не бери ты к себе на челн своих земляков. Тебе что, пана Парамона было мало?! А дай-ка я дам тебе добрых, проверенных хлопцев, настоящих панов, которым что твой Край, что любая другая земля — все едино. Дать или нет?

Я подумал и сказал, что дать. Вот тогда он и привел ко мне пана Грютти и еще семерых опытных, решительных морских панов, все они были из третьего, объединенного вражско-чужинского куреня. По предварительной договоренности, а также и по оплате, они должны были доставить меня вверх по Харонусу до самой Гуляйки, а затем, если не возникнет никаких дополнительных осложнений, возвращаться обратно в Селитьбу. Но осложнения возникли, я принял соответствующее решение, и паны пана Грютти двинулись со мной дальше, на Зыбчицы. Я ехал верхом, корчмарь ссудил мне в краткосрочный долг — денег-то у меня уже не было, — ссудил мне в долг ладного, крепкого коня. Мои же попутчики, как люди, с детства непривычные к верховой езде, от подобной сделки отказались и теперь шли пешком. Это нас сильно задерживало, однако я успокаивал себя тем, что зато во всем Крае никто другой, кроме моих нынешних неторопливых попутчиков, ни за какие деньги не взялся бы помочь мне в том деле, какое я тогда задумал.

Так оно впоследствии и оказалось. А пока что мы очень и очень медленно продвигались к заветной цели. В итоге когда мы наконец прибыли в Зыбчицы, то оказалось, что там буквально за последние два дня произошло немало таких событий, которые вполне можно было бы предотвратить. Вот только была бы мне от этого хоть какая-нибудь польза?!

Однако не буду забегать вперед, а продолжу излагать все по порядку. Итак, мы прибыли в Зыбчицы. Демьян со своими собаками тоже был уже там. Точнее, в сам город он пока что не вошел, а просто еще со вчерашнего дня расположился станом на Козюлькином лугу, то есть со стороны Кавалочков. Там они готовились к повторному штурму. Вот дурни! Если бы они вели правильную осаду, то есть обложили бы город со всех сторон, то я еще не знаю, чем бы это все закончилось. А так, никем не останавливаемые — и, думаю, даже не замеченные, — мы беспрепятственно приблизились к Згодной Браме, то есть со стороны Харонуса. Выглядело это следующим образом. Я ехал впереди, мои попутчики шли следом. Я был на вороном коне, на мне был красный, богато расшитый шнурами жупан, поверх которого я набросил ослепительно белую, златоградской работы епанчу. Честно скажу, я никогда не придавал, да и в дальнейшем не собираюсь придавать много внимания своему внешнему виду. Но тогда был совершенно особый случай — я должен был поразить своих подданных.

Так оно и случилось. Еще издалека мы заметили большое оживление на стенах. Когда же мы уже достаточно приблизились к Браме, то пан каштелян Ждан Белькевич — а я его, рыжего, сразу узнал — едва ли не по пояс высунулся между зубцами стены и срывающимся от волнения голосом крикнул:

— Эй! Славные Панове! Вы кто такие будете?

— Ат, что я слышу, пан Ждан! — наигранно разгневанным голосом крикнул я ему в ответ. — Возьми глаза в руки, собака! Ты что, не узнал своего хозяина?!

Его как варом обварило! Он покраснел как рак, утер усы, потом дерзко ответил:

— Мой хозяин, земля ему пухом, на коне давно уже не ездит. Слава Богу!

— Га! — гневно крикнул я уже безо всякого притворства. — Мало я тебя за чуб тягал! Ну так теперь я тебе его вместе с головой снесу!

С этими словами я поднял коня на дыбы, выхватил саблю и поскакал к воротам.

— Пан Юрий! Это пан Юрий! — завизжал каштелян. — Открывайте ворота, собаки!

Вот как он тогда меня быстро узнал!

Потом и другие узнали. Когда я, уже немного остывший, въехал в ворота, пан каштелян кинулся принимать у меня поводья, но я только замахнулся на него саблей — и он, под одобрительные возгласы бывших при этом горожан, поспешно ретировался в сторону. После чего все мы проследовали к ратушной площади.

В ратушу я заходить не стал. Я только спешился и, в сопровождении одних только своих селитьбенских попутчиков, поднялся на крыльцо. Там я воссел (вот именно, воссел, народу это нравится) на вынесенное специально для меня Большое кресло и поприветствовал собравшихся. Они мне достаточно дружно ответили. Затем я немногословно, но в весьма сильных, ярких образах и выражениях объяснил им главные причины своего шестилетнего здесь отсутствия, затем, без всякой паузы, еще более кратко поставил их в известность о том, что я прекрасно осведомлен почти обо всем, что здесь у них за все это время произошло, и добавил, что я не знаю только самых последних, так сказать, свежих новостей, о которых я сейчас и требую от них отчета.

Отчитывались, по очереди, двое: опять же каштелян пан Белькевич от панов и суконщик Янка Жмых, это уже от поспольства. Если их путаные и излишне эмоциональные свидетельства свести к более-менее связному отчету, то получится примерно вот такая картина. То, что неделю тому назад местные жители, возглавляемые паном Галигором Стремкой, изгнали из города глебских стрельцов, мне было известно еще от гуляйского корчмаря, просто на сей раз я услышал более благопристойную версию. Ладно, пусть будет так. А дальше, оказывается, события развивались вот каким образом. За два дня до моего приезда к Зыбчицам подошел Великий князь с остатками своего отряда, к которому примкнули и бежавшие от нас стрельцы. Горожане не пожелали допускать Бориску в город, они опасались, что подобный поступок впоследствии навлечет на них месть Цмока. Дикари! Вместо этого они выдали Бориске пана Стремку в надежде на то, что, казнив его как зачинщика, Бориска удовлетворит свой гнев и оставит их в покое…