Пока чародея не было дома. Чародей-еретик

— Спокойствие, спокойствие, любезный брат Альфонсо. Если они удовлетворят свои желания без кровопролития, они будут радоваться сильнее.

Выражение лица брата Альфонсо осталось настолько мрачным, что можно было не сомневаться: сейчас он скажет какую-нибудь очередную гадость. Но архиепископ опередил его. Он радостно вскричал:

— Смотри! Еще один отряд! — Однако он тут же нахмурился и более пристально вгляделся вдаль. — Но это странно… Ни гордо реющих знамен, ни сверкания доспехов…

Брат Альфонсо прищурился:

— Это мулы, милорд, а не боевые скакуны. Все до одного мулы, кроме первой лошади… Верховая лошадь… Дамское седло…

— Это леди Мейроуз! — вскричал архиепископ, и лицо его озарилось радостной улыбкой. Несколько секунд он любовался стройной фигурой своей духовной дочери, затем развернулся к двери.

— Эй, ключник! Брат Анхо!

Монах вошел и поклонился:

— Слушаю, господин мой.

— К воротам подъезжает леди Мейроуз со своей свитой! Впусти их и проведи ее сюда!

Брат Анхо вытаращил глаза:

— Господин мой! Женщина… в стенах…

— Делай, как тебе приказано, слышишь? — с неожиданной яростью вскричал архиепископ. — Или стоит напомнить тебе об обете повиновения? Впусти ее и проводи сюда!

Брат Анхо побледнел, сглотнул подступивший к горлу ком, попятился, поклонился и исчез.

Брат Альфонсо наблюдал за этой сценой, едва заметно усмехаясь.

— Ах, как хорошо, что она приехала! — воскликнул архиепископ, потирая руки. — Вот только не пойму, что стало причиной ее визита?

Это выяснилось буквально через несколько минут, когда брат Анхо вновь появился на пороге — бледный, с поджатыми губами.

— Милорд архиепископ, леди Мейроуз, — объявил он и, отступив, дал дорогу даме.

— Леди Мейроуз, как мило с вашей стороны навестить меня! — Архиепископ взял протянутую руку дамы и поцеловал ее. — Чему я обязан такой великой радости?

— Тому, что на лугу перед вашей обителью мало-помалу собираются войска, ваше преосвященство, — с улыбкой отвечала Мейроуз. — Мы с бабушкой подумали о том, что воинов следует получше кормить, вот она и послала меня к вам с тем провиантом, какой нам удалось собрать.

Если у брата Альфонсо и были сомнения на тот предмет, кто кого уговорил — бабушка внучку или наоборот, он оставил их при себе. Он только ослепительно улыбнулся, когда архиепископ, сделав широкий жест, указал на него и проговорил:

— Мой секретарь, брат Альфонсо.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, миледи, — с поклоном проговорил брат Альфонсо. — Я столько слышал о вас от милорда архиепископа.

— А я — о вас, досточтимый брат! Я часто гадала, каков же тот столп силы, который способен поддерживать весь вес мира, лежащий на плечах его преосвященства!

— Ах, у вас поистине позолоченный язычок! — с искренней улыбкой отозвался брат Альфонсо. — Однако у меня нет сомнений, что и вы также оказываете недюжинную поддержку милорду архиепископу.

— То малое, на что я способна, я с радостью дарю его преосвященству, — отвечала леди Мейроуз. — По правде говоря, я ощущаю величайшее волнение. Ведь я нахожусь в стенах святой обители, где живут те, кто готов подняться на борьбу за правое дело!

— Да будет так во веки веков, — набожно проговорил брат Альфонсо. — Правда, сейчас наша главная забота — труды и подсчеты, без которых не выжила бы наша святая обитель в этом скорбном мире.

— Славно сказано, брат, — с удивленной улыбкой проговорила леди Мейроуз. — Надеюсь, мне еще удастся с вами потолковать?

— Всенепременно, всенепременно, — кивнул брат Альфонсо и, дойдя до двери, поклонился. — Вы позволите мне удалиться, милорд?

— О… то есть я… — У архиепископа пересохло во рту при мысли о том, что, как только секретарь уйдет, он останется наедине с прекрасной молодой женщиной. А леди Мейроуз кокетливо, с вызовом улыбнулась ему, и архиепископ ощутил прилив раздражения. — Да-да, — поспешно проговорил он. — Займись делами, которые я тебе поручил.

Брат Альфонсо снова поклонился и исчез за дверью.

— О милорд, — рассмеялась леди Мейроуз. — Уж не хотите ли вы, чтобы я решила, будто архиепископ боится девушек?

Архиепископ тоже расхохотался, однако поведение Мейроуз злило его чем дальше, тем больше. Он взял ее за руку и подвел к окну. Неспешно переговариваясь, они стали вместе наблюдать за учениями.

Дверь в приемную осталась открытой. Брат Анхо оторвал взгляд от молитвенника, увидел, что архиепископ стоит у окна, на всеобщем обозрении, рука об руку с женщиной, и похолодел.

Дебаты в некотором роде протекали на двух уровнях: речевом и безмолвном. Катарина и Туан слушали только споры о роли Церкви, а Бром О’Берин, способный расслышать чужие мысли, вел незримый и неслышный бой, собирая разведывательные данные.

— Ты не станешь отрицать того, что ты — священник? — спросила Гвен, настороженно ожидая, как отзовется на ее вопрос сознание подстрекателя.

— Зачем же отрицать? Я горжусь этим.

Никакой реакции. Самые обычные, скучные мысли, наполняющие разум человека с утра до ночи, и более ничего. Пустота. Вакуум. Гвен нахмурилась и предприняла еще одну попытку.

— Я — Гвендилон, леди Гэллоугласс. С кем я имею честь беседовать?

— Меня зовут отец Перон, чадо.

Ага, значит, он собрался относиться к ней покровительственно. Что ж, Гвен Отлично знала, как проигнорировать такую манеру.

— Признаться, я озадачена, святой отец, — проговорила она. — Как вы можете называть их величества «еретиками», когда они держатся той веры, которую исповедовали всю свою жизнь?

— Все течет, все изменяется, чадо. Меняются условия в мире — должна меняться и Церковь. Вот почему Христос дал апостолу Петру власть соединять и разъединять в Раю то, что связано или разъединено на Земле. Это для того, чтобы Церковь при необходимости могла что-то изменить.

Глаза проповедника яростно горели. Гвен казалось, что он стремится прожечь ее взглядом насквозь. Ее словно жаркой волной обдало. Однако она выдержала удар и парировала:

— Но ведь вы только что отреклись от наместника апостола Петра.

Священник покраснел. К религиозному пылу примешалась злость.

— Папа не ведает о том, что происходит в Грамерае. И те перемены, которые он насаждает на других планетах, здесь неприемлемы.

Его злость, казалось, приобрела физическую форму, и Гвен на миг ощутила себя ребенком, в которого вперил взор суровый учитель. Она мысленно содрогнулась, но внешне этого не показала и постаралась сосредоточить свое внимание на единственном участке сознания отца Перона: том, где гнездился страх перед загробной жизнью.

— Но откуда вы знаете, что Папа ошибается, святой отец?

— Оттуда, что так говорит милорд архиепископ.

Если разум этого человека и имел некие резервы для проявления эмоций, на это не было и намека. И там, где по идее должны были находиться мысли, царила пустота.

Гвен сдвинула брови. Не мог же этот страстный пыл затмить всякие следы воспитания и богобоязненности?

— А сами вы об этом судить не можете?

— Я дал обет повиноваться воле милорда архиепископа. Его мудрость в таких вопросах несравненно выше моего жалкого ума.

— О нет, вы дали обет повиноваться воле аббата, но не архиепископа.

В глазах священника мелькнула тень усталого отчаяния, но разум остался чист.

— Хоть он и стал архиепископом, но продолжает оставаться аббатом, и если он говорит, что то или иное для Грамерая хорошо, то это воистину так.

— Даже если он противопоставляет себя Папе?

— Даже тогда.

— Тогда получается, что он — еретик?

Отец Перон побагровел и обрушил на Гвен всю свою ярость — будто молотом ударил по наковальне:

— Нет, это король — еретик, если не желает прийти в лоно истинной Церкви.

Тупик. Гвен помедлила и сменила тему:

— Королева правит страной в той же мере, что и король. Почему вы говорите только о его величестве.

— Господь — наш Отец, чадо, и Он правит всеми. Потому правители должны быть мужчинами. Когда правят женщины — это отвратительно.