Наша фантастика № 2, 2001

Но вернемся немного назад. Мы — люди. Мы — ойкумена. А что же остальные? За эпохой великих географических открытий, открывших Америку и Австралию, но заодно «закрывших» Рифейские горы и остров Ги-Бразиль, последовала эпоха реактивных самолетов и лайнеров. Думаю, я не ошибусь, если скажу: субъективно наш нынешний глобус гораздо меньше, чем один Арденнский лес с его чудовищным вепрем, лес, где скрывались сыновья Аймона, где Святой Губерт стал отшельником… И этот мир вдруг опустел. Мы — люди; какими бы мы ни были разными, это все-таки «мы». И страшнее нас зверя в природе нет. Негде в мире поселить дракона; да что там дракона — иные человеческие цивилизации, по-настоящему иные, те, что не вошли в число «нас» — это те, которые мы же и уничтожили. Например, инки: археологам только и остается теперь, что восстанавливать облик их общества по крохам, да кусать локти, до которых удастся дотянуться. Этим самым «нам» вдруг стали нужны какие-нибудь «они». Собеседник. Другой. Иной. Отсюда, мне кажется, и всплеск интереса к Востоку, и толпы контактеров, которые судорожно ищут каких-нибудь зелененьких человечков в летающей тарелке без закуски. И если посмотреть НЛО-шные газеты и прочие брошюры, там почему-то все больше пишут о Контакте, а не о Страшной Угрозе С Марса. О разговоре, а не о войне. О диалоге.

Или вот те же драконы. Раньше вот вроде были — а теперь нету. Дронтов истребили, тарпанов перебили, вот и драконов тоже!.. Извели зверушку, р-рыцари! Попробуйте представить, что вот теперь, в наше время, завелся всамделишный дракон. И даже разорил дачный поселок. И пошел на дракона отважный рыцарь… Нет, может, жители поселка и будут «за», но ведь все остальные бедному рыцарю голову мигом свинтят. Всем миром. С уникальным реликтовым зверем надо было договориться, создать ему условия… А уж если этот самый дракон не бросается сразу громить поселки, вообще можно задуматься: а может, он на самом деле хороший, только непонятый?

Или магия та же… вкупе с магами. Нет, что вы, магии у нас и сейчас пруд пруди, и делится она, если судить по объявлениям, на черную, белую, абсолютную и стопроцентную. Но не та уж магия, не та… Ну кто сейчас хоть до Золушкиной феи дотянет или до Черного Властелина, да что там, хоть до Бабы Яги — судите сами! Стало быть, и магов туда же. К драконам. В Красную книгу.

Новый век больше не хочет бить по головам. Новый век хочет понимать и договариваться.

Но… Все-таки, о чем же говорил Солженицын? Думается, вот о чем. В одной из книг Честертона есть замечательная формулировка: можно бояться зла, потому что оно далеко, а можно — потому что оно близко. Можно ужасаться преступлению, потому что твердо знаешь, что сам никогда не смог бы совершить подобного, а можно — потому что знаешь, по какой узкой грани ходишь ты сам. Точно так же по-разному можно и оправдывать зло. Можно искать оправданий другому, объяснений его поступкам, а можно в другом человеке оправдывать себя. Если допустимо заниматься некромантией и быть «хорошим», если допустимо быть «хорошим» людоедом, то почему — попроще, потише, помельче — нельзя лгать, предавать, просто трусить, наконец, оставаясь по-прежнему хорошим? Если взяться оправдывать зло, почему бы не начать с себя?

И если первую из двух упомянутых тенденций вполне можно приветствовать, то относительно второй возникают серьезные сомнения: а стоит ли этому радоваться? Но источник у них один, и обе они находят зримое отражение в литературе. Если первая больше касается динамики образа зла, врага, то вторая более проявляется в изменении образа героя (о чем нужно начинать уже совершенно отдельный разговор). Тем не менее обе они порождены процессом субъективизации взгляда на мир и, в самом широком смысле этого выражения, либерализации общества. И дело тут не в Боге, не в христианстве, как таковом, хотя немедленно на память приходит известная максима, приписываемая Достоевскому: «Если Бога нет, то все дозволено». И тут же Данинское: «Дьявольщина, хотя Бога и нет, но всем нам, современникам безбожия, не только не „все позволено“, а позволено так мало, точно дюжина действующих вовсю богов удерживает нас от своеволия!» Мне думается, дело тут не в религии, как таковой, а в отработанных, созданных веками ценностях и категориях морально-этических норм, соотносимых с христианством лишь постольку поскольку все мы — христиане, атеисты, неоязычники — воспитаны в рамках европейской культуры, построенной на христианстве. А значит… Значит, во всех исканиях, философских ли, литературных ли, в обыденной морали и добродетели заложено четкое «хорошо» и не менее четкое «плохо». Добродетель абсолютная, безотносительная к каким-либо внешним факторам (вспомним уже прозвучавший вопрос Карамазова). Но тогда тот, кто не признает мое «правильно» и не поступает «хорошо» по-моему, — плохой? Но это вступает в противоречие с интегративным, объединительным путем развития общества. Единственным возможным путем из известных, поскольку антагонистический вариант противостояния «своих» и «чужих» для нынешнего человечества аналогичен самоубийству. С другой стороны, объявив добродетель «вещью относительной», остается только сделать ручкой общечеловеческим ценностям.

Именно за счет «фантастичности» фантастической литературы, ограниченной в отличие от всех остальных жанров не рамками «как оно было или могло бы быть на самом деле», а единственно лишь рамками нашего воображения: «все, что можно себе представить», эта дилемма прослеживается в ней необыкновенно ярко. И все-таки из читаемых всеми (не стану говорить — массовых) жанров именно фантастика свободна сказать «пойми врага», что выгодно отличает ее от детективов, построенных по принципу «посади врага», боевиков, чей принцип — «убей врага», или триллера, основой которого является принцип «убей много врагов».

ЛЮДИ УСТАВШИХ МИРОВ

(о творчестве Владислава Крапивина)

Вам никогда не хотелось уйти из нашего полного забот и сует, агрессии и нетерпимости реального мира в какой-нибудь другой? В мир, куда не могут проникать недобрые люди, где в силу самой структуры пространства зло просто невозможно? Если станет совсем невтерпеж и возникнет такое желание — поищите где-нибудь неподалеку пустырь или заброшенный завод. Вдруг вам действительно откроется проход в Безлюдные пространства!

Безлюдные пространства — это не пространства, в которых нет людей. Это просто места, уставшие от человеческой злобы, от ненависти, переполнившей все вокруг. Ведь «пространства в разных измерениях должны отдыхать от людей. Тем более, что люди постоянно делают глупости: воюют, природу портят. Второй раз пустынные пространства вредных людей на себя не пустят… Потому что каждое Безлюдное пространство сделалось живым. Люди ушли, а оно как бы сохранило человеческую душу…» — так объясняет происхождение Пространств ученый, которого все зовут Стариком. Это параллельные миры, которые пытаются соответствовать основному значению слова «мир». Ведь мир — это прежде всего отсутствие войны. Наверное, именно поэтому эти пространства расположены, как правило, на территории заросших травой полуразрушенных военных объектов. Но это только первый слой, своеобразный предбанник, через который можно попасть в действительно странные миры. Там перепутались время и расстояние, сон и явь, сказка и реальность.

Впрочем, впервые мы попадаем в Безлюдные пространства отнюдь не через заброшенный пустырь. Нас приводит туда четвероклассник Лесь Носов по прозвищу Гулькин Нос, герой повести «Дырчатая Луна». А вход расположен на берегу моря, в развалинах античного города, сильно напоминающего Херсонес. Надо только в нужный момент переступить через тень от остатков древней колонны — и можно очутиться в Бухте, О Которой Никто Не Знает. В этой бухте время замирает, и уже чувствуется дыхание Безлюдных пространств. До которых отсюда рукой подать.