Игра во все руки

ГЛАВА IV

Темнело, когда Коршун в сопровождении двух приятелей вышел из бара. В руках он держал черт знает какую за этот вечер банку пива.

— Ну и куда мы попрёмся? — хмельным голосом спросил Ганс.

Коршун не ответил. Он уже неделю ходил мрачнее тучи, без видимых причин нервничал, психовал и срывался даже на собственных друзьях. Он не понимал, что с ним происходит, и старался пережить внутреннюю смуту с помощью алкоголя и наркотиков. И то, и другое едва ли помогало, и чаще просто распаляло внутренний огонь, грозящийся испепелить тело изнутри, сожрать его голодными языками ревущего пламени.

Но сегодня Коршун понял, чего ему действительно не хватало. Это было похоже на желание съесть сырого мяса, или испытать острые ощущения в экстремальном спорте… Сегодня в мозгу Коршуна окончательно сформировалось слово, которое полностью описывает его потребность.

Убивать.

Да-да, именно. Он хочет убивать. Как делают это солдаты на войне, как маньяки в темных парках, как пьяные мужья в прокуренных кухнях. Неважно где, неважно кого. В конце концов, он давно шел к этому, нося на плечах черную косуху, на ногах — высокие армейские ботинки с двойной шнуровкой, а на коже правого плеча — татуировку с изображением древнего символа солнца, крест с загнутыми под прямыми углами концами.

— Идите за мной, — бросил он приятелям.

Те два олуха будут страховкой, думал Коршун. Первый блин, как известно, выходит комом, а ему очень не хотелось, чтобы популярная поговорка оказалась правдой.

Сначала он держал путь в сторону Невского, но что-то заставило его свернуть к разбитому неподалеку парку. В том парке каждый день молоденькие мамаши катают в пестрых колясках своих отпрысков, бесстыдно пялясь на разминающихся в подлеске парней, настоящих парней, которые знают, кто должен по праву жить и править этим грешным миром, а кто — быть рабом или умереть. Таким парнем был и Коршун.

Они называли себя скинами. Так, впрочем, называли их почти все. Средства массовой информации этого названия не принимали, а пользовались полным — скинхеды. В переводе с языка туманного Альбиона это значит «бритоголовые». Некоторые, вовсе уж дибильные люди от масс-медиа и чиновничества называли скинов «ультраправыми», «радикалами», чем-то подобным. Иногда — неонацистами.

Как бы там не зазывали Коршуна, ему было наплевать. Он жил той жизнью, которая его вполне устраивала — тренировки, бои, драки, выпивка и наркотики. Он какой-то частью сознания понимал, что живет неправильно, но, опять же, глубоко хотел плевать. Однажды кто-то из его старых знакомых — тех, с кем он знался до того, как стал скином, — сказал, что, мол, дорогой друг, ты избрал для себя неверный путь, одумайся и не становись отбросом.

Коршун хмыкнул, вспоминая того человека. Кто же, интересно знать, теперь отброс? Во всяком случае, не я — скин — лежу в могиле с пробитой башкой.

В парке народу почти не было. Ганс смачно плюнул на одну из лавочек, оглядел пространство и уныло спросил:

— На кой ревень мы сюда приперлись?

— Будем ждать зверей.

— Зверей, мля. Они тут отродясь не ходили.

— Сегодня пройдут.

Коршун не знал, откуда у него такая уверенность. Но уверенность была, и она заставляла его стоять в тени и ждать.

Минут через двадцать его ожидания оправдались: по соседней дорожке бодро шел мужчина явно кавказской наружности и держал за руку двух малолетних детей. На своем поганом языке он что-то талдычил малявкам, не замечая трех пар жадно нацеленных глаз, скрывшихся за ветвями стриженных кустов.

Неонацисты (или истинные патриоты, как часто сами себя называли неонацисты) людей не их национальности считали зверьем. И предпочитали обходиться с ними именно как со зверьем…

Скины сели счастливому папашке на хвост и провели его до двора, а он не смог даже ничего заметить, хоть изредка и оглядывался через плечо. Во дворе уличное освещение отсутствовало. Точнее, был один-единственный фонарь, который не разгонял ночного мрака, а лишь упрямо подчеркивал его.

— Эй, черножопый! — выкрикнул Коршун. — Тебе, тебе говорю!

Мужчина повернулся, заметил три силуэта позади и поспешил взять девочку на руки. Было видно, что он испугался и торопится поскорее добраться домой, в безопасность квартиры, где отмороженные расисты его не достанут.

Но было уже поздно. Отмороженные расисты обступили его и нехорошо скалились.

— Ребята, успокойтесь. Я всего лишь иду домой! — нервно попросил мужчина с легким акцентом. Видимо, он жил в России и говорил по-русски давно.

— Ты, мразь чуркменская, не знаешь, что здесь тебе делать нечего? — зарычал Ганс.

— Я домой…

— Молчать! — рявкнул Коршун. И ударил.

Нога скинхеда стремительно взлетела в воздух, и обутая в тяжелые ботинки ступня врезалась мужчине в плечо, заставив того упасть. Заваливаясь набок, мужчина вывернулся, чтобы девочка, которую он держал на руках, не шлепнулась об холодный асфальт. Двое других скинов тут же подскочили и начали отвешивать чудовищные по силе пинки, не разбираясь особо, по каким частям тела бить.

Мальчик лет восьми, который гулял с мужчиной, с плачем набросился на скинхедов. Он успел ударить одного — ударить по-детски легко. Однако скинхед от этого удара рассвирепел так, будто, по меньшей мере, получил стальным ломом по хребту. Он развернулся, сверкнул темными глазами и схватил мальчика за шиворот.

— Ты что творишь, чурка малолетняя!

Ребенок плакал и пытался вырваться из грязных, пахнущих сигаретным дымом рук скинхеда.

— Сейчас я тебя проучу!

Скинхед размахнулся и кинул мальчика в сторону дерева.

— Ах вы!.. — Мужчина, которого по-прежнему пинали, резко дернулся и умудрился-таки встать на ноги. Работая кулаками, он пытался достать ублюдка, кинувшего мальчика в дерево. Несколько раз его кулаки достигли цели — скины со стонами отлетали, но против троих отмороженных уличных бойцов он не смог устоять…

За беспределом, учиненным неонацистами, наблюдали…

В тени дома стоял едва заметный силуэт человека. Длинный черный плащ почти касался наледи, широкополая шляпа, надвинутая на лоб, скрывала лицо; лишь две холодные, колкие искорки глаз блестели, отражая свет единственного фонаря во дворе. Человек не торопился принимать участие в происходящем, он вообще казался приросшим к стене, мертвым.

Он видел, как один из скинхедов несколько раз подряд пнул мужчину по голове, как мужчина в последний раз выгнулся и превратился в безвольное, безжизненное тело. Он видел, как другой скинхед размахнулся и превратил лицо маленького мальчика в месиво, и как мальчик рухнул наземь уже мертвый. Он видел, как третий скинхед пытался вытащить девочку из-под днища автомобиля, куда она успела заползти. Приятели нациста, разобравшись со своими жертвами, с гиканьем и улюлюканьем принялись помогать и даже хотели перевернуть автомобиль.

Он мог бы дождаться исхода зверства, но жажда мощными волнами подталкивала его вперед. Бесшумно отделившись от стены, он направился к опьяневшим от азарта скинхедам, попутно вытаскивая из складок плаща компактный пистолет-пулемет. Привычно щелкнув предохранителем, он бесшумно и молниеносно покрыл расстояние до подонков, расстрелял двоих практически в упор, а третьему впился в шею…

Он смутно помнил, что когда-то был боевиком клана Негельнос, клана вампиров. Помнил, что еще не так давно вряд ли принял бы участие в подобном зверстве, скорее всего просто обошел бы стороной место расправы подонков над ни в чем не повинными людьми. Но в последнее время что-то изменилось в нем. И не только в нем; что-то изменилось в мире… Теперь неконтролируемая жажда человеческой крови толкала его на все новые и новые убийства, однако убивать хотелось лишь подонков.

Хм…

Странно это, подумалось вампиру, когда горячая кровь мощной струей потекла в его глотку. Странно, ибо он и сам всегда был подонком, не признающим никаких законов кроме законов Тьмы. А теперь… теперь его разумом и чувствами словно бы кто-то управлял извне. Кто-то могущественный и мудрый, сильный и беспощадный.