Принцесса и арбалет. Том 2

Госпожа Сташьяна Укенкорн постаралась — она была не только хорошей ведьмой, но и неплохой рассказчицей.

Я был прав — мы действительно оказались в Дальней стране. Только не в тех краях, где бывали раньше — а на самом-самом севере. Холодном снежном севере. Холодном, но не голодном — тут тоже есть весна, пару недель в мае, и даже лето — с июня до начала августа. Хоть теплые дни и пролетают быстро, но на щедрой земле этих широт за два месяца успевают созреть такие урожаи, что помимо себя, местные жители снабжают добрую половину Дальней страны. Тут настоящий сельскохозяйственный рай — ни поливать не надо, ни сорняки пропалывать, ни от вредителей избавляться. Все происходит само — дожди идут по расписанию, а воздух, чистый и свежий, каким-то чудом сам по себе с вредоносными насекомыми борется. Так что все, что требуется от тружеников полей — в мае посадить все и посеять, до августа подождать, в августе собрать и до сентября, пока опять не начнутся морозы, переработать и отправить на юг. После чего восемь месяцев сидеть на печи и ничего не делать.

Но есть одна беда в этом благодатном раю. Запретный лес. Что это за штука такая — никто толком не знает. Вырос он когда-то, давным-давно, вполне может быть, что в результате какого-то магического эксперимента — и с тех пор так тут и стоит. Широкий, пешим ходом его за две недели лишь можно пересечь, он служит естественной границей, ограждающей Дальнюю страну с севера. Протянувшись ровной полосой с востока на запад на сотни километров, от границы Ада до едва ли не самой Великой Реки, он не дает диким народам севера, мамонтовым всадникам и прочим любителям полакомиться тепленькой человечиной, и не только человечиной, начать всеобщий набег. Непроходимый для всадников, лишь в некоторых местах он редеет настолько, что по нему могут пробраться пешие. И все эти лесные проходы, естественно, стоят на замке — вдоль северной границы запретного леса стоит целая череда неприступных крепостей Дальней страны, чьи мощные гарнизоны стоят на службе безопасности своего отечества. Там служат лишь лучшие из лучших — и служба их настолько крепка, что тут, возле самой южной кромки запретного леса, люди и нелюди чувствуют себя в полной безопасности. Еще не разу за многие века ни одна достаточно крупная орда, да и просто отряд северных варваров, не смогла до сюда добраться — все они сгинули или от оружия доблестных стражей северной границы, или в непроходимых дебрях запретного леса.

Запретный лес свое название получил так не потому, что кому-то запрещалось под страхом смерти туда ходить. Просто все знали — в этом лесу ничего хорошего нет. Какая магия породила эту землю — неизвестно, но выжить на этом месте могли лишь считанные виды растений, среди которых не было ни одного съедобного (тут я спорить не стал, хоть и мог — Алвит-то нашел и в этом лесу съедобные корешки!). И дело было в земле. Сколько не пытались ее отвоевать, сколько не пытались вырубить хоть небольшую часть леса и привезти сюда плодородный чернозем — ничего не получалось. На самой лучшей, удобренной земле, перевезенной за невидимую границу, ничего не росло, кроме все тех же никому не нужных кустов и деревьев, которые и в пищу не годились, и на дрова, горели плохо, и даже какие-то вещи из их гнилистой внутри древесины сделать не получалось.

И такой только была самая южная часть леса (как я понял, та самая, по которой мы и пробирались). Дальше, на север, запретный лес становился еще хуже — непроходимые дебри и чащобы, острые ветки, болотистые топи, способные затянуть человека за считанные секунды — запретный лес был спасением Дальней страны. Если бы не он, то тут бы никогда не построили такой рай — северные дикари были злы и многочисленны, и вряд ли бы они устояли от соблазна захватить себе и юг материка.

Однако были существа, для которых запретный лес был родимым домом — москгожи. Откуда они взялись — очевидно, что никто не знал. Они просто были. На первый взгляд хоть и большие, но совершенно не опасные человеку, они были проклятьем этих мест. Безмозглые комки слизи, не способные причинить вред другим живым существам, они рождались где-то в глубинах запретного леса, выползали оттуда и перемещались по ведомым только им самим траекториям, поедая все, до чего они могли дотянуться. Прямого вреда они человеку не могли нанести — даже если бы на их пути оказался годовалый ребенок, не успевший вовремя отползти в сторону, москгож бы его, скорее всего, обполз стороной. А даже если бы и нет — пару секунд неприятных ощущений перетерпеть, и, кроме покрывающей тебя слизи, никакого больше вреда от москгожа не будет.

Однако имени она были основной бедой этих мест. Именно из-за двух москгожей несколько десятков лет назад погибли тысячи жителей дальней страны — не напрямую, а от голода. Безмозглые моллюски, медузы, непонятно каким образом прижившиеся в негостеприимном запретном лесу, москгожи не удерживались в его пределах никакой магией, а потому нередко покидали его пределы, передвигаясь, в том числе, и на юг. Туда, где были основные сельскохозяйственные угодья Дальней страны — житница государства. Что происходило дальше — легко себе представить. Если даже в запретном лесу, где питательности в листве никакой, эти твари умудрялись вымахать размером до крупного дома, то, попав на пшеничное поле, они начинали есть. Есть, есть и есть — при этом биология этих существ позволяла им переваривать неограниченное количество пищи, при этом становясь все крупнее, позволяя быстрее передвигаться и еще быстрее поглощать пишу. Когда два совсем мелких, размером с крупного рекхтара и весом в полтора-два килограмма, однажды под вечер выползли из леса и попали на поле — этого никто не заметил. Зато уже под утро по полям и садам Дальней страны со скоростью быстрого пешехода ползли два огромных слизистых кита — многотонные чудовища обгладывали все, что им попадалось на пути, и остановить их было невозможно. Никакое холодное оружие не могло причинить им вреда, огонь разве что доставлял мелкие неприятности — и лишь когда через несколько суток прибыл отряд магов, удалось тварей убить. Но урожай того года погиб — а второго вырастить, естественно, не успели. С тех пор москгожам больше не удавалось нанести такого вреда.

Что спасало людей от тотального уничтожения этими, в общем-то совершенно безобидными, тварями — это, во-первых, их малочисленность. Во всем запретном лесу одновременно, по каким-то заумным и, наверняка, неверным подсчетам, водилось не больше нескольких тысяч особей этого вида — и все же большей частью они предпочитали бродить кругами по лесу, лишь изредка показываясь на его северных и южных границах. А во-вторых, слава эволюции, или кому-то другому, но, ощупывая себе путь, москгожи ориентировались исключительно на тип земляного покрытия. Так, например, они никогда не выбирались на север, где была лишь обледеневшая каменистая земля, не способная дать ничего даже такой всеядной туши. На западе и на востоке, там, где шли пологие каменистые холмы, москгожи тоже не путешествовали, как и не умели они плавать, переползая лишь самые мелкие ручейки. Естественно, что, зная об этом, была сконструирована самая примитивная, и в то же время весьма эффективная система защиты — та самая дорога, что вела вдоль леса. Неспроста она была столь широкой и не имела ни единой щербинки, в которую бы могла забиться грязь, из которой бы в свою очередь выросла травка. Предназначенная не только и не столько для того, чтоб по ней ходили, хоть и для этого, конечно, тоже, в первую очередь дорога сложила естественной границей для москгожей. Слепые твари, умеющие распознавать лишь то, что нащупали их усы, если и доползали до дороги, то, попробовав "на вкус" ее покрытие, делали для себя вывод, что дальше для них начинается негостеприимная местность, ну и сворачивали в сторону. Именно угроза москгожей и стала одной из причин, по которой в Дальней стране так хорошо оказалась развита дорожная промышленность — раз уж научились делать такие дороги, то почему бы их провести не только вдоль окраины государства, а и по всей его территории? Мастера есть, техника отработана — вот и славилась теперь Дальняя страна своими дорогами, самыми дорожными дорогами мира.