Костры Сентегира (СИ)

Под конец этой речи фосфоресценция грота померкла. Озеро втянулось, будто в воронку, вернулось в прежние берега, и оба человека увидели на гладком сером песке радужные извивы огромных рептилий. Змеи самого различного вида и цвета, иные, как казалось, с лапками и зачатками крыльев, выходили из подземного водоворота и скользили по песку, оставляя борозды, с лёгким шипением поднимали головы, смотрели — причем взгляд их явно был более пристальным, чем у простых особей. И — они явно слышали голос Кардинены, а не только ощущали вибрацию воздуха: по обеим сторонам головы у них находились как бы крошечные чешуйчатые раковины.

А когда голос утих, с десяток самых ярких и крупных созданий поплыли вверх по склону навстречу женщине и мужчине.

— Теперь не шелохнись и не пикни, храбрец, — прошептала Кардинена, — а то, чего доброго, навек замолкнешь.

Живая масса обвилась вокруг ног Сорди и тотчас перекинулась на плечи — он со стеснением в груди подумал, что это будет похоже на ледовую глыбу и вмиг опрокинет его навзничь. Однако от змей исходило тончайшее сухое тепло, одевая его грудь и спину, они, по всей видимости, опирались на хвост, чтобы не тяготить человека сверх меры, известной одним лишь скальным ползунам, не имеющим ног и обладающим мощью и лёгкостью движения, которыми с этого мига будут одарены их духовные чада на дороге вечной и принадлежащей вечности, в которой нет ни живых, ни мёртвых, но есть только идущие — те, кто принял Путь, стал Путём и следует ему так же точно, как лучшему в самом себе…

Наверное, Сорди опять зачаровало, и надолго. Ибо когда он очнулся, слегка вздрогнув, ни на берегу, ни в тёмной воде, неподвижной, как и прежде, не было ни души. Только он и Кардинена, которая уже не держала его руки, а возилась, сворачивая нечто у самых своих ног в тугой рулон.

— Нас простили, — сказала она. — А свой змеиный накосник ты получишь, когда я его чуток обомну, просолю и вымочу в растворе едкой травки. Потом бы еще прикоптить маленько на индейский манер. Работа не очень долгая, если умеючи: вот только таскать придётся за собой в мешке. Ты не возражаешь, надеюсь?

— Нет, — еле ответил Сорди. — Я снова могу спрашивать?

— Можешь.

— Я ведь умер? Ты меня приняла в совсем ином Динане?

— Угм. Ты слышал, что перед смертью часто очень хочется пописать? До конфуза сильно? Ну вот, сие и было последним твоим деянием на том свете, а конкретно тебя спасать мне пришлось уже в этом. В смысле от голодного обморока, который за тобой и сюда последовал. Что до меня самой — я ведь из тех, кто свободно проникает в разные миры. Такая уж уродилась.

— После смерти попадаешь в ад или рай, но это место не похоже ни на то, ни на другое.

— В чистилище ты, значит, не веришь, как и положено истому правоглавцу. Ладно, суть не в ярлыках. Ибо, как говорит святой Даниль, некоторые люди попадают в рай по обетованию и застревают там на веки вечные… а есть такие, кои сами есть свой рай, и эти свободны. Похоже, тебя прибило именно к тому берегу, к какому нужно. Вообще-то здесь нет ничего, никаких частей суши, кроме Большого, иначе Великого, Динана: а это остров или даже континент посреди океана, где собираются персоны вполне исключительного склада. Скажем, которые в прежней жизни не долюбили. Или не додрались, что для них почти то же самое. Ты в себе соответствующих задатков не замечал?

— Я — не знаю, правда. Но мои бывшие собратья — неужели и они…

— Признаться, я тоже сему удивляюсь. Такие постные, такие целомудренные и вообще неубиенцы. Своими руками, имею в виду. Впрочем, всякая тварь нужна для своей цели, даже если сама цель ей неведома. Может быть, и не они сами были важны — один ты.

Каковы были цель и смысл того, что произошло между ними и змеем, думал тем временем Сорди. Показать ему, что он, в своём праведном или неправедном возмущении, нисколько не лучше тех, кто зарубил Иштена? Что в глубине души он такой же зверь, каннибал и адское исчадие? Или, напротив, — достоин того, чтобы помочь ему, Кардинене — да, в какой-то мере самому Большому Змею — совершить ритуал посвящения в ученики, соблюдая все подобающие тонкости? Кто знает?

«Меня сподобили, — вдруг подумал Сорди внятно и вполне чётко, как будто желая передать кому-то другому свою мысль. — Или, если по-простому, спровоцировали на неподобающее деяние».

Но вслух этого не произнёс. Только снова сказал:

— В последний раз спрошу, ладно? Змей умер для этой земли. Иштен умер для этой земли. Каков смысл во всём этом?

— Не умрёшь — не поднимешься. Многого ли стоит жизнь, если ты на нее обречён? Не покажется ли она тебе — рано или поздно — чужой и скучной? И вообще: жил, умер, потерял, нашёл — какая разница, мой человечек. Мой чела…

IV

— Вот теперь мы можем уходить отсюда. Что могли — сделали, — сказала Кардинена без капли иронии.

Ну да. Причастились тьме и смерти, подумал про себя Сорди. Змеи издавна числились в психопомпах, проводниках на тот свет. Может быть, оттого он сам и понял, кто он есть: живой покойник. Труп, обречённый на вечные скитания.

Тем временем снаружи настало утро — жемчужно-серое, прохладное. Сорди выскользнул навстречу ему с куда большим изяществом и легкостью, чем накануне проникал в пещеру с озером: даже сам слегка удивился. И еще больше — тому, что бессонная ночь и переживания никак на нём не сказались.

Туман спускался с неба вниз, ложился на тропу, заставлял искать в себе броду. Впереди и по бокам колыхались непонятные тени — куда больше, чем, на взгляд мужчины, должно было здесь быть. Перед ногами молочные струи вились, изгибались зловеще.

— Опасно, — заметила Карди. — В такую погоду и на ровном-то месте жди невиданного. А пережидать внутри нам не велят. Вот, возьми снова конец поясного шарфика, что ли. Не теряй и не отставай.

Так, в короткой связке, они двигались порядочное время, пока женщина не сказала с неохотой:

— Тебе, пожалуй, интересно, куда мы побрели в этакую муть? Да в те места, куда и собирались. Теперь уж точно придется успеть дотемна.

На этих словах тропа явно свернула под гору, причём резко.

— Пояс отдай обратно. Спускайся задом, держись руками за кустики, — послышалось спереди. — Внизу будет полегче, хоть это вроде как против законов физики.

— Прости, не понял. Причём тут физика?

— Туман обыкновенно в расщелинах скапливается, а не наверху, — донеслось еле слышно — будто и звуки начали пропадать вслед за образами. Кажется, Карди говорила еще что-то, но слушать вскоре стало некогда. Приходилось следить, чтобы жёсткие стебли какой-то ветвистой травки крепко сидели на корнях, корни — в земле или скальной щели, а подошвы ботинок надёжно упирались в торчащие из склона бугры. «Нога должна камень хорошо чуять», — вспомнил Сорди. Вроде как это свойство само собой прорезается: или просто обувка понизу сносилась от здешней почвы?

Напоследок он не выдержал — сорвался и заскользил, срывая с насиженных мест всякую известковую мелочь. По счастью, до дна было недалеко — он приземлился, удачно спружинив обеими ногами, прямо на ровную землю.

— А ты стал ловок, — отметила Карди, становясь с ним рядом и расправляя чуть задравшийся в полёте плащ. — Будь здесь не тропа, а просто большой камень, — и то сумел бы притормозить.

— Думаешь?

— По ухватке вижу.

Вижу. Сорди машинально повторил фразу, оглядываясь по сторонам. Вижу…

Тумана как не бывало. Сухая редкая поросль горных скатов как-то враз стала густой и жирной — стоило ему сделать шаг вперёд, как трава оплела не только щиколотки — колени. Замшелые стволы дубов и вязов стояли в ней едва ли не по пояс. Душный и влажный воздух приносил запахи прели, как осенью, когда небо стоит близко к земле.

Только не было этого самого неба. Далеко вверху могучие ветви сплетались намертво, сочащийся оттуда сумрак казался иззелена-серым, навстречу ему вырастал почти белый и как бы узорчатый мох, горбились осклизлые грибные шапки. Рядом с широкой тропой растекался ручей без берегов, мыл в себе длинные русалочьи пряди: водоросли или трава? На подтопленных ручьём местах нагие древесные скелеты постукивали белыми ветвями без коры, еле выгоняя робкую зелень из самой вершины хлыста. Осока, что вырастала здесь вместо подлеска, ниспадала книзу, купалась в блестящей маслянистой черноте тихой воды.