Повесть о Золотом Государе

Тут же загрохотал гром, налетели молнии, — зимние дожди начались на месяц раньше срока, и наутро колеса деревянного идола застряли в грязи.

Мятежники стали предаваться грабежу.

Среди повстанцев начались раздоры.

Правительственных войск не было.

Сам Бажар колдуном не был. Рехетта дал ему одного из небесных кузнецов, Аюна. Как-то Бажар переправлялся через реку. Был самый дождь, Бавар подъехал, видит: Аюн в палатке забавляется с девицей. Бажар рассердился:

— Войско не может переправиться, а ты развратничаешь.

Аюн засмеялся, махнул рукавом: вместо девицы стал кусок бамбука. Тогда Бажар велел связать Аюна и опустил по пояс в воду:

— Сумеешь до вечера осушить реку, — помилую, не сумеешь — казню.

Аюн реку выпил, и войска переправились как посуху. Бажар, однако, все равно его казнил. С этого времени, говорят, Бажар и Рехетта стали недолюбливать друг друга.

Еще объявилось суеверие: братья длинного хлеба. Говорили, что не только имущество, но и жены должны быть общими. Сбрасывали о себя одежду, совокуплялись на глазах у всех. Каждый из них считал богом сам себя, и Рехетта не мог этого стерпеть, ибо считал, что богами бывают лишь избранные. Говорили: бог не может красть, потому что богу и так принадлежит все. Забирали добро не только у богачей, но и у бедняков, сопротивлявшихся убивали как святотатцев.

Даттам взял отряд и загнал их в озеро. Те не защищались, потому что веровали в неуязвимость, только кричали: «Я бог, я мир сотворил, его без меня не будет!» Многие сильно визжали. Ну, чего ты визжишь! и отец твой, и мать твоя отправились туда, а ты все-таки визжишь…

В деревнях священные деревья увесили в честь Мереника лентами и трупами. Жгли ведомости и чиновников. Сотник Маршерд как-то спросил Даттама, отчего он больше не заговаривает о совете выборных.

Даттам помолчал и ответил:

— Я хотел передать власть из рук неудачников в руки народа, а теперь неудачники — все.

Между тем ему просто понравилась власть.

Однажды вечером Даттам усышал, как его люди пели песню о будущем. В песне говорилось, что в будущем не будет ни твоего, ни моего. Пели так:

Там ни будет ни гор, ни равнин,

Все покроет песок золотистый,

В реках — мед, а в каналах похлебка —

Только ложку носи, не зевай.

Ну а рис будет зреть не в полях,

А в амбарах, мешках или чанах,

Там, где множатся нынче одни

Казнокрады, жучки и приписки.

Деревянная роспись карнизов

Оживет и протянется вниз

Виноградом, хурмой и орехом,

Каждый сможет сорвать и сожрать.

А кто хочет невиданных фруктов

Или нежного мяса фазана

Нарисует их прямо в пыли, —

И картинка тотчас оживет…

И надо же было такому случиться, что Даттам узнал песню: а это была песня из древней комедии. Эта комедия была написана более чем две тысячи лет назад одним из придворных поэтов лахельского княжества после того, как поэту приказали осмеять крестьянских бунтовщиков.

Даттам прибежал к Рехетте в палатку и потребовал повесить того, кто нашел эту песню. Рехетта страшно удивился:

— Почему?

— Потому что народ, который поет эту песню, так глуп, что не может отличить насмешки от правды, но книжник, который выискал эту комедию, знал, что к чему.

Пророк усмехнулся и сказал:

— Правда не была бы правдой, если б над ней не смеялись… А песню отыскал я — это самый древний из текстов о правде.

Даттам вышел молча, только шваркнул в терновый куст соглядатая у выхода.

— Вредно, — говорит, — народу подслушивать книгочеев… Яблоко познания — покрыто кожурой невежества.

Даттаму показалось удивительным, что самый старинный текст о времени, в котором не будет ни богатых, ни бедных, написан поэтом, который хотел посмеяться над этакой глупостью. Он стал проверять по книгам — оказалось, действительно так.

В этот год из-за дождей наружу вылезло необыкновенно много дождевых червей, красных и багровых.

Даттам услышал, как кто-то говорит, что эти черви заколдованы наместником и ночью превращаются в скорпионов, и велел повесить говорившего, как правительственного шпиона. Тот перед смертью сказал юноше:

— А все же черви наместника ползают там, где увязают твои машины.

Даттама эта фраза очень поразила. Он сидел всю ночь и на следующее утро он велел делать червей из деревянных колодок, так чтоб колесо носило с собой собственную гать. Называли это «деревянными гусеницами».

Через три дня машины на гусеницах взяли столицу провинции. Секретарь наместника покончил с собой, перед этим приказал поджечь государственные склады, и оставил записку: «Если Рехетта волшебник, пусть кормит людей нарисованным рисом…»

Жители вывесили повсюду мерениковы флаги, вместе с повстанцами восстанавливали справедливость. Грабили лишь неправедно нажитое, делили поровну, однако, сообразно степени участия в восстании. В управе наместника были дивные ковры, шитые жемчугами. Рехетта разрезал ковры на кусочки с одной жемчужиной и раздал поровну. Некоторые носили эти жемчужины при себе, потому что считали, что в них сидит по маленькому Рехетте, а некоторые зарывали в землю и говорили, что, когда настанет час, из жемчужин вырастет дерево справедливости с золотыми лепешками.

В садах при управах выловили и съели ручных белок и рыб, что, по древнему поверью, приносит удачу.

Храмов, однако, не тронули. Бажар было окружил со своими всадниками местный храм Шакуника и потребовал у монахов Небесную Книгу. Эконом вышел, развел руками.

— Волшебные вещи, — они как цифры, сила и смысл их зависит от местоположения. В ваших руках Небесная Книга заполнится лишь проклятиями…

Бажар смирился. Крупных правительственных войск все не было.

Учредили чины, упорядочили декреты.

Вместо простонародного «возвращение к старому» стали употреблять книжное «революция». В Анхель тайком из столицы явился знаменитый книгочей Хаш, представил доклад: «Тысячи лет Небесный Кузнец Мереник плавит золото солнца в тигле востока, дабы солнечный свет служил нам примером общего достояния; тут никто не может ни получить больше других, ни отнять у ближнего…»

Бажар смеялся над новыми чиновниками:

— Обсуждают до третьего лада, как правильней: «избранные и неизбранные,» или «уничтожаемые и уничтожающие»…

А Даттам сидел с ними по ночам над казенными числами.

В народе Даттама обожали, он теперь умел приказывать людям, как раньше — шестеренкам.

Надо было узнать, что происходит во дворце, а как? Рехетта поступил с необычайной жестокостью. Он велел привести к себе наместника, взятого в плен, вырезал ему сердце и кровью окропил соломенного человечка. Соломенный человечек, однако, не знал, что он умер — только почувствовал, что его воля теперь — это воля Рехетты. Колдун приказал:

— Пойдешь в Небесный Город, узнаешь у наследника, что творится, к вечеру вернешься. Но смотри — если наследник поднимет при тебе яшмовую печать — сразу же беги.

Соломенная кукла в тот же день явилась в столице. Наследник Падашна спешно вызвал человечка к себе. Узнав о взятии Анхеля, пришел в ужас. Стали беседовать. Наследник Падашна сказал:

— Государя пока не тревожили рассказами о мятеже, однако он отпустил на его подавление шесть миллионов. А теперь, знаете ли, эти деньги куда-то пропали. Не знаю, как отчитаться. Я думаю, надо написать, что Рехетта сражается колдовством и наслал град, погубивший стотысячное войско, собранное на эти деньги.

А секретарь поддержал:

— Вы, когда предстанете перед государем, скажете, что Рехетта делает войско из бобов и резаной бумаги, а так народ властями доволен.

Тут же составили обманный доклад, наследник поставил подпись, секретарь привесил к бумаге багряную кисть и принес печать. Только наместник увидел печать: