Тропы в тумане (СИ)

— Брат мой… — на Моргиан вдруг снизошло вдохновение, и она стала между ними, — Юности свойственны упрямство и горячность! В молодые годы действуют не разумом, а сердцем, зачастую вообще не задумываясь о последствиях…

Получилось не менее двусмысленно, чем у Мордрета. Гвенхивар просто позеленела.

Артур побледнел, выпрямляясь, как перед смертельно опасным противником. Даже Мордрет удивленно смотрел на мать, не понимая, к чему она ведет.

— Но очевидно, что все участники прискорбного инцидента имели добрые намерения!

Имело место недоразумение! А там, где было лишь стечение обстоятельств, не стоит искать чьей-то вины!

Артур согласно склонил голову, после недолгих размышлений. Его устроило такое решение, и он постарался не выдать облегчения. Вертя на языке очередную колкость — на счет доброты намерений — Мордрет с ехидной усмешкой переводил глаза с Гавейна на Ланселота, соревновавшихся в угрожающих взглядах. Жаль, что никто не смотрел на Гвенхивар — обычно нежный, взор ее голубых глаз, направленный на сына Артура, наполняла такая жуткая ненависть, что даже Ланселот не мог бы назвать ее красивой в этот момент!

Артур и впрямь был вполне доволен тем, как разрешилось это неприятное, оскорбительное, скандальное разбирательство. Он мог сохранить при себе и жену, и друга — их вина так и не была доказана, и Гавейна, которого любил как сына, и даже Мордрет был оправдан…

Но все же еще один вопрос требовал разрешения: как только рассеялась напряженность последних дней, Артур осознал, что как бы не был он благодарен Моргане за ее предложение, но видеть ее постоянно — по-прежнему невыносимо.

Не прошло и пары дней, как он вызвал ее.

— Сестра моя, я удивлен тому, что все еще вижу вас в Каэр Меллоте! — хмуро бросил король, избегая смотреть на нее.

— Разве место матери не рядом с сыном, особенно когда ему грозит опасность? — Моргиан прикусила губу, но Артур уже разозлился.

— Как вы могли убедиться, вашему сыну ничто не угрожает здесь. И потому я приказываю вам немедленно вернуться туда, откуда вы так поспешно бежали! — крайнее раздражение вновь начало овладевать им.

Что вполне можно было понять учитывая напряжение, в котором он пребывал последнее время. А тут еще сестра — ее он желал видеть в последнюю очередь! Она и ее сын одним существованием портили ему жизнь.

Но и Моргиан была уже не в силах выносить упреки. В том, чего он не может простить ей, виновны были оба, хотя бы по той простой причине, что для того чтобы зачать дитя — необходимы двое!

— Я бежала потому, что наш сын умирал от раны, нанесенной вашим близким другом! — непреднамеренный намек получился более чем прозрачным.

Артур побагровел.

— Вы уедете немедленно! Или вас отвезут силой! — прогремел он.

— Как вам будет угодно! Я тоже не жажду оставаться под вашей крышей! — полное безразличие Артура к бедам сына привело Моргиан в неистовую ярость, на какую она и не почитала себя способной.

Остудила ее лишь мысль о том, что ее окончательный разрыв с братом может сказаться на Мордрете, — и без того он не купается во всеобщей любви.

— Я немедленно оставлю Каэр Меллот, — холодно сказала Моргиан и удалилась с горделивым достоинством.

Она уже почти собралась, когда Мордрет влетел к матери без предупреждения и стука. Его колотило от бешенства, а глаза сыпали искрами.

— Он отсылает тебя, да?! Отсылает, как пойманную на воровстве девку! Как он смеет?! Как он смеет распоряжаться тобой, будто ты рабыня?!

Ошеломленная буйством, которого никогда у него не видела, Моргиан потянулась к его лицу, но Мордрет перехватил ладони и прижал их к сердцу.

— Мордрет, Артур — король! — как бы сильно не разочаровал ее брат, но Мордрету здесь жить. Моргиан не могла допустить, что бы обида сына, переросла в нечто большее, открыв путь осуществлению злополучного предсказания Мерлина.

— Он вправе ожидать, что его приказы будут исполнены, — спокойно и ласково убеждала она, — Не оспаривай это право и его власть! Не настраивай его против себя, твое положение сейчас и так шатко… И не давай воли своему гневу.

Мордрет со всей силы саданул кулаком о стену, но все же сделал над собой усилие.

Он давно уже не был мальчишкой, но было очевидно, что ему больно расставаться теперь, когда они с матерью наконец поняли друг друга. Так больно, что он почти не владел собой, услышав эту новость.

— Но он не прав!

Моргиан оставалось только догадываться, чего стоило ему это признание, ведь он, как и все — когда-то боготворил короля и отца, а теперь постоянно был вынужден сталкиваться с несправедливостью справедливейшего.

— Артур король, но он тоже не более, чем человек.

Уже вернувший себе самообладание, Мордрет улыбнулся ей, как обычно очень сдержано, но в этот момент они были как никогда близки.

— Мне будет очень не хватать… твоей мудрости! — хотя он сказал и не совсем то, что хотел, оба поняли друг друга, и ворчливо добавил — Надеюсь, писать тебе не запрещено!

— Думаю, нет ничего преступного в том, что бы писать матери, — в тон ему ответила успокоенная и растроганная Моргиас и поцеловала в макушку, когда он склонился к ее руке.

Часть 3

По-прежнему Моргиан находилась далеко от сына, но как изменилась ее жизнь, — это было сродни воскресению! Все дни ее были наполнены ожиданием его писем, к которым часто прилагался какой-нибудь подарок. Несколько раз он даже приезжал сам или она выезжала ему навстречу, и сердце ее заходилось от гордости… Войдя в пору, Мордрет расцвел дерзкой, смущающей красотой, заставляющей дам искать опору для ослабевших ног, а рассудительная, выдержанная манера держать себя побуждала быть внимательным к нему солидных мужей, тем более, что прислушаться было к чему.

Мордрет полностью посвятил себя каждодневным насущным нуждам, и если победы Артура обеспечивали безопасность для страны, то его сын в тоже время заботился о ее процветании. И это полностью устраивало Моргиан: хотя она знала, что Мордрет излишней горячностью не страдает, является хорошим умелым воином, но каждый раз, когда ему приходилось сражаться, сходила с ума от беспокойства.

По-настоящему она была счастлива, когда могла быть полезна ему, хотя бы советом, или какой-нибудь информацией. Редко кто из сыновей в таком возрасте уделяет много внимания матери, тем более, если их разделяет расстояние. Тем более, если она в опале, хотя Артур уже не приказывал охранять ее так тщательно, и она жила фактически в свое удовольствие.

Но письма были ее главным сокровищем: Моргиан помнила наизусть каждое, — столько раз она перечитывала их. Но каждый раз на смену радости от долгожданного известия приходила тревога и печаль. Наверное, в письмах Мордрету было легче быть откровенным, хотя и при встречах он больше не отгораживался от нее, — но, поверяя мысли мертвой вещи, ты лишь немногим более открыт, чем оставаясь наедине с собой…

Казалось, она могла радоваться, что ее сын занимает положение, которого достоин — не столько по крови, сколько по духу. Как бы трудно ему не было — он мужчина, а мужчине, тем более обладающему внутренней силой, мало для счастья уверенности в любви. Как всякий мужчина он жаждал дела и успеха в нем. Но — между строк читалось, что за долгие годы он так и не стал Каэр Меллоту своим. Он не принадлежал ни городу, ни Круглому Столу. Он слишком выделялся. Он был чужим, но это было только пол беды. Ведь Мордрет сам привык противопоставлять себя всем и вся. Он не пытался ни заслужить, ни завоевать любовь тех, кто окружал Артура и самого короля, а уважение которое к нему питали — было подобно уважению к опытному и искусному бойцу, с которым опасаешься встретиться на ристалище.

Что стоят все наши думы и мечтания, — вздыхала Моргиан, — если из-за них мы, порою не замечая того, втаптываем в навоз изумительнейший алмаз? Возможно, не каждый ювелир возьмется, и еще более редкий мастер сможет огранить его так, что бы драгоценность засияла во всем своем дивном блеске, — но разве это умаляет достоинство камня, а не тех неумелых рук, что его держат?