Кто сказал: "Война"? (СИ)

— Что это ты творишь? Еще тронешь брата — глаза выдеру! Понял?

Но мальчишки, оба в один голос, закричали:

— Уйди!

— Я — вершитель, — добавил Гайи, — а он — грязный уродский дикарь. Я все равно сильнее, и размажу его по стенке.

Он снова встал и снова упал на колени, зажимая живот. Из глаз брызнули слезы. Салема тоже была готова разреветься. Ей хотелось немедленно бежать к отцу, к мастеру Ияду, да хоть к матери или тетке Рахмини, к кому угодно, кто сможет остановить все это. Только она не решалась, ведь родители велели гостей не беспокоить. Да и брат не простит предательства. С самых ранних лет между ними был уговор: взрослым тайны не рассказывать.

— Ты вершитель и трус! А я — маг. — Теперь, чувствуя свою полную безнаказанность, мальчишка смеялся в голос. — Ты мог бы меня размазать, но никогда не посмеешь — кишка тонка.

Салема, наверное, все же выдрала бы ему глаза. И волосы. И нос бы расквасила. Если бы не вмешался тот самый жуткий охранник со свирелью. Он появился как-то сразу: вот его еще нет, только звуки дудочки доносятся с той стороны дома — а вот он уже перехватил палку вредного мальчишки.

— Стыдись, Датрис, — Сказал он. — Как ты посмел поднять руку на необученного?

— А что я сделал? — Фыркнул мальчишка и дернул плечом, освобождаясь. — Он же златокудрый, вершитель! Сам так сказал.

— Вершитель, — кивнул охранник, — только ничего не умеет. Иди в дом, Датрис, или мне позвать магистра Майялу?

Мальчишка еще раз презрительно фыркнул, но послушался.

— Да не завидуй — нечему тут, — добавил вдогонку охранник и подошел к Гайи, помог ему подняться, осторожно вытер кровоточащий нос. Сначала он глянул на ладонь, принюхался и даже лизнул кровавый след, а потом присел, снизу вверх посмотрел в глаза и долго что-то там изучал. Братишка замер на месте, как примороженный, и даже рот открыл. После него настала очередь Салемы — и она тоже застыла. Страшные раскосые глаза охранника раздевали до костей, выворачивали душу, вытряхивали все сокровенные тайны… Салема не понимала, что происходит, почему и зачем это нужно, но знала: вряд ли когда-нибудь сможет забыть.

Изучив их обоих, странный парень поднялся и заговорил с братом совсем нестрашно, даже ласково:

— Тебе сейчас очень больно, но это пройдет. Вытерпишь?

Если черноволосый мальчишка, хоть и явно орбинитом не был, говорил по-орбински чисто, то речь охранника, такую же странную и чужую, как он сам, разобрать было трудно. Смысл сказанного скорее угадывался, возникал сразу, чем складывался из отдельных звуков и слов.

Гайи шмыгнул носом и кивнул. Он уже не плакал и даже не злился — был спокоен, как будто понял для себя что-то новое, принял важное решение.

— Вот и хорошо, бери сестру, и бегите домой. Только обещай: про кровь из носа ты обязательно расскажешь родителям. Если идет кровь, значит, ты можешь навредить себе или кому-то рядом. Обещаешь?

Гайи опять кивнул, а потом схватил Салему за руку и в самом деле поволок к дому. На следующий день еще до рассвета отец вместе с гостями из ордена Согласия отбыл на рудники, а назад вернулся уже без магов. Ни вредного мальчишку, ни странного охранника Салема больше никогда не видела.

Про кровотечение, как и вообще про драку, они, конечно, никому не рассказали. Только с того дня Гайи сильно переменился: мастера Ияда и его уроки ненавидеть перестал, напротив, ждал с нетерпением и всегда просил: еще один прием, еще один бой, еще один вид оружия… Теперь уже Салема и не мечтала за ним угнаться, а вскоре матушка вовсе забрала ее на женскую половину — вышивать, читать стихи, играть на арфе и готовиться к замужеству. На верховую езду и фехтование времени почти не осталось. Так и закончились ее мальчишеские забавы.

Между тем брат в пятнадцать лет впервые побил наставника на мечах, и тот сам признал поражение. Сейчас Гайяри побеждал четыре раза из пяти, но все равно считал, что Ияд из племени Хиба — самый лучший и самый сильный соперник. Правда, обыграть его в стратега Гайи удалось только пару месяцев назад.

А вот Нарайна любимому братику не обыграть ни сейчас, ни через год, никогда — в этом Салема была уверена.

*4*

Так, за размышлениями, Салема незаметно добралась до центра Орбина.

Вечноцветущая площадь встретила журчанием фонтанов, ароматом цветов, плеском голубиных крыльев и очень редкими прохожими — до обеда было еще далеко, для веселья и прогулок — слишком рано. Зато на Купеческой с раннего утра царили шум и толкотня. Особенно тесно было в передней части, где мясные и молочные лавки чередовались с пекарнями, винными погребками и лотками зеленщиков. Хозяйки и кухонная прислуга закупали продукты на день, и от корзин и тележек, от шумных навязчивых торговцев и прижимистых по бедности покупателей было не протолкнуться. Тут Салема еще раз порадовалась, что верхом: там, где паланкин давно бы завяз, лошадь проходила легко — ей не нужна была целая свободная улица, а попасть под копыта коня или хлыст златокудрого всадника никому не хотелось.

В лавках, торгующих роскошью, посетителей почти не было — Салема быстро купила и шелк с бисером, и притирания, выслушала сплетни о дрязгах в Форуме, о похоронах, свадьбах и супружеских изменах. А с болтушкой Миррой даже присела на чашечку шиварийского высокогорного чая и за чаем поохала о том, какой же смелый и красивый у нее брат, как страшно за него все переживают, а особенно — и это, конечно, шепотом на ухо — славнейший избранник форума Айсинар Лен… а бедняжка Райяна-то все время с детьми и с детьми, и совсем ее не видно, а он мужчина хоть куда, и молодость опять же, все эти семинаристские глупости… да-да… А еще, не слыхала ли славная Салема, поговаривают, что скоро может быть война. Как кто говорит? А вещатель-то наш, Озавир умгарский миротворец… почему умгарский? Так потому что сам кнез Вадан его миротворцем и называет. Глупости? Ну, может и так, чего только люди не наболтают, особенно дамы. Дамы-то они, знаешь, славная, слышат щебет — и думают, что соловей, да-да…

К третьей чашке от сплетен и тревожных мыслей распухла голова. Салема поблагодарила Мирру за угощение, забрала покупки и переулками отправилась в сторону семинарии. Солнце почти поднялось в зенит, и если она собиралась встретиться с Нарайном, сейчас было самое время вернуться на Вечноцветущую.

В конюшни Салема заезжать не стала. Спешилась прямо у ворот, черномазому мальчонке, сыну одного из младших конюхов, кинула повод, добавив медную монетку, а сама чуть не бегом побежала через площадь. Утренние занятия заканчивались как раз в полдень и до вечерних у семинаристов оставалось немного свободного времени. Ученики разбредались кто куда: кто-то шел на базар, чтобы перекусить свежим пирожком с лотка или основательно пообедать в харчевне, кто-то спешил в библиотеку доучивать урок, кто-то просто слонялся с приятелями по городу. Стоит запоздать — и на площади никого не останется. Салема успела вовремя: она как раз минула сад и каскад фонтанов, когда семинарский колокол отбил окончание занятий и целая толпа мальчишек вывалилась из арки входа. Первыми были, конечно, малыши — ватага орущих надоедливых задир. Где-то среди них были и ее младшие братья: только зазевайся — заметят, а потом непременно проболтаются дома. Салема шмыгнула в тень ближайших азалий у малого фонтана, но тут же об этом пожалела. Из-за густых ветвей площадь совсем не было видно, и, если она будет тут прятаться, Нарайн запросто уйдет по своим делам. Пока она раздумывала, что хуже: разоблачение или упущенное свидание, кто-то успел подкрасться сзади. Салема услышала лишь шелест веток, а потом теплые объятия укутали со спины, и долгий поцелуй чуть ниже уха заставил ее смутиться. Хотя кто бы это мог быть, как не ее нахальный братец?

— Гайи? — Она вывернулась, шутливо отбиваясь. — Отстань! Что ты тут делаешь?

— Я-то? Учусь, если помнишь, а вот ты что? — ответил брат и тут же понимающе усмехнулся. — Хочешь Нарайна подкараулить?