Алмазный венец севера

— Странный ты кадет, — вислоусый унтер поправил Ларке положение руки при отбое и кивнул — правильно, мол, продолжай. — Занимаешься в охотку, я-то вижу. Не считаешь оружие и доспехи своими злейшими врагами. Если хочешь, можем с тобой позаниматься на совесть… да по морде видно, хочешь.

Правда, затем унтера предупредили — если вздумаешь лезть со своими педрильскими штучками, руки-ноги переломают. Похохатывающий Ларка утёр пот и с самой честной физиономией заверил — ничего такого не будет. И не обращая внимания на взгляды кое-как, лишь бы для виду работающих с оружием остальных кадетов, продолжил превращать вертящийся столб с приделанными крепкими поперечинами в щепу. Занятное дело, почти как работать молотом — блок щитом, выпад.

Блок щитом, выпад… он так сосредоточился, что едва услышал окрик унтеров.

— Хорош изгаляться, орлы и орлицы! Проваливайте мыться да на ужин!

Сержант, всюду следовавший за своим отрядом словно хорошая наседка за выводком, прогавкал понемногу уже становящуюся привычной команду — и потная, отдувающаяся толпа кое-как построилась да проследовала за ним. При виде новобранцев встречные чины кривили такие рожи, словно им наступили на мозоль… но до бани девятый отряд добрался без помех и, что самое главное, без потерь.

Четверть часа на помывку, это по мнению Ларки оказалось чуть ли не роскошью. Да к тому же, вместо настоя на корне мыльнянки здесь употребляли мыло — таковое дело он прежде и видал-то всего пару раз…

— Подвинься, здоровый, — в закуток, где парень с наслаждением уже смывал с себя честный пот да здешнюю пыль, скользнула чернявая девица.

В принципе, в Каменке бани тоже были общими — и никто ничего такого в том не видел. В них мыться положено, или же хворость в парилке выгонять — а любиться куда приятнее и удобнее потом, на широкой заждавшейся постели. Тех же, кто таких простых истин по дурости или по первости не понимал, изгоняли надвор нещадно — и ходили те грязными, пока в голове соображение не появлялось…

Ларка мазнул взглядом по тощей фигуре кадетки и отвернулся. Оказалось, напрасно.

— Замри, — девица оказалась совсем рядом — в слишком уж опасной близости.

Прижалась всем горячим телом так, что её бешено стукотящее сердечко едва синяки на рёбрах парня не поставило. А нахалка мало того, ещё и погладила по щеке этак нескромно — а потом резко, с видимым облегчением отстранилась.

— Не соврал, значит, — она запунцовела так, что то видно было даже в полумраке. А сама с круглыми как у перепуганной мыши глазами прилежно уставилась на ту часть тела Ларки, что досталась в наследство от отца.

— Ну и как, удостоверилась? — парня отчего-то разобрала такая злость, что он едва не пролил воду из шайки.

— Прости… если совсем невмоготу, можешь… но мне это удовольствия не доставит, — девица виновато потупилась и отвела взгляд в сторону. Но по затаившемуся дыханию и отчаянно закушенной губе Ларка отчётливо понял — та уже готова вылететь отсюда с таким заполошным воплем, что в армейскую баню сбегутся не то что здешние офицеры… сам король на коне прискачет.

— Ну, и зачем тебе это? — парень напоследок облился почти ледяной водой, и девица с визгом отпрыгнула от холодных брызг.

А всё же, та оказалась отчаянной — на Ларку уставились огромные, чёрные, почти бездонные глаза.

— Вечером в трактире ничего хмельного не пей. И ещё, переселяйся в нашу комнату — иначе свяжут ночью сонного и… своим сделают, — еле слышно выдохнула чернявая на ухо и исчезла из закутка едва ли не раньше, чем парень успел что-то осознать.

Хм-м, выходит, от страха сердечко стукотело? Он вспомнил её роскошную светловолосую подругу и с отвращением сплюнул от представленных совместных картин.

Ну, полковник, ну удружил!..

Оказалось, чудесам нет предела. После бани и ужина унтер в самом деле повёл отряд в питейную. Ларка поначалу дивился — всюду чистота, да зеркала. А потом подумал, что как ни обставляй меблями да бархатом, а кабак он и есть кабак. И припомнив предупреждение девицы, хмыкнул. Уж враки всё насчёт "пьян да умён — два уменья в нём". Настоящий мастер не пьёт, да и по бабам не особо ходок. Весь жар души в дело уходит.

Мешает оно, понимаете?

Правда, зачем-то унтер выстроил всех напротив стойки и заставил ругаться — да в своё удовольствие. Досталось и ему, и офицерам, и даже (тс-с!) самому королю. Зачем — а чтоб в пику светленьким, коими запрещались всякие злоупотребления. Ларка тихо посмеялся, не без удовольствия напоследок проорав вместе со всеми, что мы дескать, силы Тьмы, и вообще за нами будущее — и наконец, оказался допущен к стойке.

Так он и сидел в уголке, коротая вечер за кувшином молока и блюдечком семечек. Руки ощущались непривычно пустыми, зато в голове от сегодняшних учёных лекций просто-таки гудело. Поглядывал иногда на сгрудившуюся в центре компанию, где играли на раздевалки — на жалованье или что-то ценное запрещалось — да потихоньку наливался молоком. Хоть и жидковатое, не в пример горному… но всё ж лучше пива или крепких зелий.

— Слышь, новенький — не хочешь счастья попытать? — Ларка криво ухмыльнулся и отрицательно покачал головой. Уж таких вертлявых бестий, которым карты к пальцам сами словно липнут, он повидал и доверия к ним не испытывал ни малейшего.

— Без меня.

Потом двое подвыпивших доходяг из девятой комнаты подсели с кувшином, принялись выспрашивать насчёт былого. Но кузнец отвечал немногословно, с неохотой. Да и кому хочется душу выворачивать перед всякими-разными?

— Не, ну ты нас прям не уважаешь, — рыжий уже чуть косил спьяну глазами, но всё так же упрямо пытался Ларке налить.

А тот со смешком отводил руку, убирал свою чарку — словом, изображал из себя напрочь непьющего парня. Вообще, всяко оно в прошлом бывало, конечно. И всё же, кажный день мозги себе задуривать какой резон? Такие ни долго, ни счастливо не живут. А уж в таких суровых горах, как Медные — и подавно. И без того до старости едва каждый второй дотягивал… у Ларки мимовольно проплыло перед взором пепелище с отвратительно шевелящимся, словно серые и чёрные гусеницы, пеплом и он опомнился.

— Так, парни, не нарывайтесь. Что-то не нравится? Вон, пустые столы ещё есть, ступайте себе, — он демонстративно взял со стола пустую оловянную чарку и с лёгким хрустом скомкал в кулаке словно бумагу.

Медленно разжал ладонь, предъявил смятые обломки — и улыбнулся. Вот он я, какой простой парень! Рыжий даже передёрнулся да в лице переменился. Его товарищ, правда, не впечатлился, но с шумными протестами всё же позволил себя увести подальше.

Правда, ненадолго. Через четверть часа оба вернулись и, дыша перегаром, нависли над одиноко сидящим кадетом.

— Слышь, ты… — рыжий хоть и принял ещё на грудь, и вовсе не легонько, но последовавшее за этим грязное ругательство произнёс без запинки.

Ларка откинулся к стене и для вящего эффекта даже спрятал руки за спину. Ну, дуралеи — им бы просто и без затей заехать для начала ему в физиономию. А там уж, дальнейшее известно. Фигушки вам, не начну первым… надо будет ту чернявую отблагодарить…

Почти висящий на плече рыжего напарник тоже проварнакал что-то этакое — правда, его намного не хватило. Ругань быстро стала тише и невнятнее, под конец совсем уж сведясь к неразборчивому бормотанию.

— Ну и? Что дальше?

Рыжий озадаченно хлопал глазами и сквозь застящие разум пары что-то никак не мог ничего взять в толк. Да за половину таких слов его бы уже долго и с упоением мутузили — но этого-то слона как прошибить?

— Э-э… — он ещё немного поизгалялся, на вдохновении пройдясь по Ларкиной родне.

Правда, не угадал ни сколечки — тот даже усмехнулся. Отца своего он не помнил, тот сгинул ещё до рождения сына. По слухам, вроде повстречался батя на горной тропе с незалёгшим на зиму косолапым, да что-то не поделили. Да и мать не совсем чтобы помнил — в сенной горячке сгорела раньше, чем сквозь сугробы в Каменку смогла ведьма или Ольча пробиться. Зимой-то в горах не шибко находишься…