Белая змея

Лет через десять или двенадцать Эруд станет Верховным жрецом. В этом Пандав была почти уверена. Не допущенная до настроений во внутренних кругах храма, она без труда угадывала их замыслы по косвенным признакам. Новое мышление Иски, новая статуя в Женском дворе сами по себе раскрывали природу перемен и стоящих за ними людей.

Дома Теис безмятежно играла с заботливой девушкой-служанкой, но, увидев мать, подбежала к ней.

— Как он? — она положила ладошку на живот Пандав, где, как ей сказали, спал другой малыш.

— Ему хорошо.

Теис прижалась ухом к матери, чтобы услышать, не скажет ли он вдруг что-нибудь. Сама она с каждым днем говорила все лучше и лучше. Она не хотела, чтобы на нее посягали.

Лето поднялось по золотой лестнице во дворец нестерпимой жары и мелкой пыли. Когда оно спустилось назад, пошли дожди. Затем с моря налетела белокрылая зима, и на юге Иски снова пошел снег, как и в прошлом году — случай, едва ли отмеченный во всей предыдущей истории.

Приходили известия о землетрясениях на севере и востоке. Говорили, что в Дорфаре молния снесла купол с храма Анак — в Анкире или всего лишь в Куме. Еще дальше к востоку попал в бурю флот Шансарского Кармисса из пятидесяти судов, и не спасся ни один человек. Ходили слухи о чуме в Корле, но приход снега покончил с этими пересудами.

Самой дикой являлась, пожалуй, история из Таддры о белом драконе, рыскающем в джунглях запада.

Для многих это была плохая зима, наполненная знамениями, ложными тревогами и жестокостью морозов.

Но в усадьбе Эруда горели огни. Они одевались в меха и жарили орехи, и даже сверчок продолжал петь в тепле.

Она почувствовала боль среди зимней ночи. Теис в свое время запоздала, этот же торопился в мир.

Пандав видела во сне, что ее дети выросли. Девушка, одетая в яркое платье, стояла на крыше. Теперь над бассейном раскинуло крону дерево, растущее в кадке, а на нем висела клетка с щебечущей птицей, которую выкормила Теис. Дочь выглядела лет на восемнадцать. Ее волосы, хотя и стянутые повязкой из глиняных бус, почти достигали земли. Блестящая грива делилась на двенадцать тонких косичек, и каждая кончалась сверкающим золотым кольцом. Пандав сделала вывод, что дочь уже замужем.

Сына ее нельзя было спутать ни с кем. Такой же черный, как она, в ее глазах он обладал красотой бога, но унаследованной не от матери. Не стал он, как решила она во сне, и копией Регера. Но глаза его были глазами Регера Лидийца. Спокойный и улыбающийся, он подошел к ней и вложил в ее руки подарок — живую дышащую огненную танцовщицу в прыжке, вырезанную из темного дерева.

— Это тебе в честь праздника Даров. Праздника Ках, — сказал он и добавил, не умоляя и не тревожась: — Она нравится тебе, мама?

Его переполняло счастье. Оно проглядывало не в улыбке, но откуда-то из внутренней глубины глаз. Он был совершенством.

Потрясенная, она повертела танцовщицу в руках, а Теис, заглядывая ей через плечо, сказала:

— Мама, это же ты!

И неожиданно ее тело исчезло, а ее душа, да, именно душа, стала танцевать огненный танец, выжигая всю бессмыслицу тела… Но в этот миг все ее естество сотрясла волна острой боли.

Он рано начал и торопился в мир. Изнемогая, она вспомнила и выкрикнула нужную фразу:

— Ках, помоги мне!

И Ках помогла. В жизнь вырвалась черная, как уголь, голова ее сына. Затем вышли тело и ноги, и Пандав увидела, что родила превосходное живое существо.

Когда Эруд вопреки запретам вошел в комнату, то поднял мальчика на руки и поклялся:

— Твой цвет, закорская женщина. Но глаза — мои. Взгляни, видишь? Мои глаза, мой пол — мужчина, по воле богини!

Изнуренная, Пандав откинулась на подушки. Эруд сунул ей в руку золотые серьги — так же, как вложили туда во сне какой-то другой подарок, но его образ ушел от нее в родовых муках. Затем ей дали ребенка, и она покормила его. К нему перешли глаза Лидийца — точнее, ланнца, но, к счастью, Эруд спутал их со своими. Он станет заботливым отцом. Это будет его сын во всем, кроме плоти и крови.

Она убедит Эруда, что ребенок должен носить искайское имя — старое имя нагорий, которое на искайский лад звучит как Райэр.

Сын задремал у нее на груди. Его лицо было безмятежным и совершенным. Луна выглянула из-за перистых облаков, и в спокойных очертаниях детского личика Пандав увидела невозмутимое лицо спящего мужчины шестнадцати или двадцати пяти лет. Но таким ему лишь предстояло сделаться.