Полуночный Прилив (ЛП)

Он еще немного посмотрел на местность и начал пробираться вдоль стены к главным воротам. Шагнул между пилонов на дорогу, и первый же камень мостовой просел, с треском сместившись в сторону. Брюс зашатался, взмахнул руками. Удалось не упасть.

От входа в башню раздался тонкий голосок. Смех.

Он поглядел туда. Из отброшенной башней тени показалась девочка. — Я тебя знаю. Я шла за тем, кто шел за тобой. И убила его.

— Что тут случилось?

— Плохое. — Девочка, растрепанная и покрытая плесенью, подходила ближе. — Ты мне друг? Полагается, чтобы я удерживала его в живых. Но он все равно умер, и твари сейчас убивают друг дружку. Кроме того, кого выбрала башня. Он хочет говорить с тобой.

— Со мной?

— С одним из моих взрослых друзей.

— Кто? — спросил Брюс, — другие твои друзья?

— Мама Шерк, папа Теол, дядя Аблала, дядя Багг.

— Брюс помолчал. — Как тебя зовут?

— Чашка.

— Чашка, сколько людей ты убила за прошлый год?

Она склонила голову набок. — Я умею считать только до два по восемь.

— Ох.

— Много раз два по восемь.

— И где их тела?

— Я принесла их сюда и затолкала под землю.

— Всех?

Она кивнула.

— Где твой друг? Тот, что хотел потолковать со мной?

— Я не знаю, друг ли он. Иди за мной. Шаг в шаг.

Она взяла его за руку; Брюс с трудом удержался от дрожи при влажном липком касании. От дорожки, между курганами, где земля проседает под каждым осторожным шагом. Насекомых тут было еще больше, но почти все одного вида — будто сама почва Азата истощилась. — Никогда не видел жуков такого рода, — сказал Брюс. — Они такие… большие.

— Старые, тех времен, когда родилась башня, — отвечала Чашка. — Яйца в портящейся почве. Эти вот коричневые, как палочки, с головами спереди и сзади — самые жалкие. Едят мои пальцы, когда я слишком долго сижу. Их трудно раздавить.

— А вот те желтые, колючие?

— Они меня не тревожат. Едят только мышей и птиц. Сюда.

Она остановилась около кривого кургана, на котором росло одно из самых больших во дворе деревьев. Кора была необычной — серые и белые полосы; сучья не торчали, а извивались в разных направлениях.

По бокам могильника ползли извилистые корни, покрытые корой, более походившей на змеиную чешую.

Брюс нахмурился: — И как мы будем общаться, если я тут, а он там?

— Он в ловушке. Он говорит, что ты должен подойти поближе и думать ни о чем. Говорит, как во время боя.

Брюс вздрогнул. — Он говорит с тобой СЕЙЧАС?

— Да, но он говорит, что этого недостаточно, что я не знаю достаточно… слов. Слов и вещей. Он должен тебе показать. Говорит, ты уже такое делал.

— Кажется, я должен раскрывать свои тайны?

— Нет, немного тайн. Он говорит, что сделает то же в ответ. Чтобы вы могли доверять друг другу. Хоть как-то.

— Хоть как-то. Дает слово?

Она кивнула.

Брюс улыбнулся: — Хорошо, я сочту его честным. Попробую сделать, как он требует. — Он сомкнул глаза. Рука Чашки оставалась в его ладони — маленькая, плоть странным образом отделена от костей. Он заставил себя оторваться от этих мыслей. Ум сражающегося на самом деле не пуст, скорее одновременно отстранен и задумчив. Концентрация определенной структуры, зависящей, в свою очередь, он законов прагматической необходимости. Зоркая, расчетливая, полностью лишенная эмоций, когда обостряется каждое из чувств.

Он сразу же почуял себя на знакомой, ободряющей почве.

И был поражен мощью потянувшей его воли, сражаясь с нарастающей паникой, понимая, что перед такой силой он бессилен. Затем он сдался.

Небо над головой преобразилось. Тошнотворный, крутящийся зеленый свет окружал рваную черную рану, достаточно широкую, чтобы проглотить луну. Облака извивались, мучимые прорывающимися через них объектами, бесчисленным множеством тел, каждое из которых, казалось, сражается с воздухом — словно сам мир деятельно боролся с вторжением. Эти тела вылетали из раны, пронизывая слои неба.

Перед ним стоял богатый город, возвышавший над равниной ярусы террасных садов и мостов. Группа башен в дальнем конце достигала неимоверной высоты. От городских стен во все стороны, насколько видел глаз, тянулись фермы и поля; и повсюду Брюс видел плывущие над землей странные тени.

Оторвав взор от этой сцены, он заметил, что стоит на платформе из красного песчаника. Вниз шли, сотня за сотней, широкие ступени, достигавшие обширного пространства, окруженного множеством раскрашенных синей краской колонн. Взгляд направо — и Брюс узрел крутой обрыв: он был на пирамиде с плоской вершиной. Вздрогнув, финед осознал, что рядом, слева от него, появилось что-то. Призрачная, едва видимая фигура, никаких деталей. Стоявший был высок; казалось, внимание его приковано к небу, к ужасной темной язве.

Объекты сейчас достигли земли и ударялись, тяжко, однако не со скоростью свободного падения. С нижней площади послышался громкий треск; Брюс увидел, что туда приземлился массивный камень — скульптура. Нелепый, звероподобный мужчина, бугрящийся толстыми мышцами, держащийся обеими руками за свой член, будто за меч. Плечи и голова были бычьими. Вокруг его бедер обернута другая пара ног, женских; теперь Брюс разглядел, что со спины у существа имелось и женское тело, раздробившееся при падении о мостовую. Рядом валялись десятки ломаных глиняных табличек — слишком далеко, чтобы различить, есть ли на них письмена, но Брюс подозревал, что они там есть. Таблички были раскиданы сместившимися рядами, так, будто их аккуратно раскладывали в воздухе, в полете.

Куски зданий — отесанные блоки камня, балки, стены из кирпича, штукатурка и обрешетка. За ними — оторванные конечности, лишенные крови куски коров и лошадей, стадо каких — то коз, каждая вывернула наизнанку, окружена облаком кишок. Темнокожие люди — или, по крайней мере, части человеческих тел и конечностей.

Небо полнилось большими, бледными фрагментами, падающими медленно, как снег.

А через рану проходило нечто огромное. Оно извивалось среди молний и, казалось, вопило от боли. Нескончаемые, оглушающие вопли.

В разуме Брюса раздались тихие слова: — Мой дух, отпущенный, чтобы блуждать и, наверное, чтобы быть свидетелем. Они воевали с Каллором; это была достойная причина. Но… то, что они совершили…

Брюс не смог оторвать глаз от воющей, сверкающей молниями сферы. Он мог различить в ней руки, и ноги, и пылающие арки, окружившие их, словно цепи. — Что — что это такое?

— Бог, Брюс Беддикт. В своем королевстве он вел войну. Там были боги — соперники. Искушение…

— Это было видение прошлого?

— Прошлое живет, — отвечала фигура. — Нет способа узнать… находясь здесь. Так мы меряем концы и начала — для всех нас день вчерашний был сегодняшним днем, и завтра будет то же. Мы не сознаем. Или сознаем, но выбираем — ради спокойствия души, ради удобства — не видеть. Не думать. — Рука сделала смутно различимый жест. — Кто-то говорит, было двенадцать магов, кто-то — что семь. Неважно, ведь они сейчас станут прахом.

Тяжелая сфера теперь завывала, с ужасающей скоростью несясь к земле. Брюс понял, что она раздавит город.

— Вот так в попытке изменить положение дел они истребили себя и свою цивилизацию.

— Значит, они проиграли.

Фигура промолчала.

А падающий бог ударил; ослепительная вспышка, сотрясение, пославшее трещины через всю площадь и заставившее задрожать пирамиду. Дым, поднявшийся столбом и сразу простершийся во все стороны, поглотивший своей тенью мир. Ветра ринулись от места падения, пригибая к земле деревья, ломая ряды колонн. Окрестные леса запылали.

— В ответ на растущее отчаяние, смешанное с бурлящей злобой, они призвали бога. И умерли от усилия. Значит ли это, что они проиграли? Нет, я говорю не о Каллоре. Я говорю об их беспомощности, родившей желание перемен. Брюс Беддикт, если бы их духи стояли бы рядом с нами, там, в мире будущего, где осталась наша плоть — видя, что принесли их деяния — признали бы они, что лучше было обречь гибели все самое дорогое им?