Убей страх: Марафонец

Но, повторим, об ответе говорить рано, а пока Чернов стоял под палящим солнцем на проезжей дороге и выбирал направление пути. Или всё-таки иначе: направление Пути? Буква — она многое меняет…

Чернову не хотелось бежать в населённые пункты, не хотелось встречаться с людьми, потому что, понимал он, слух о появлении Вефиля уже расползся по земле Гананской, вопросов сей слух породил несметное число, а чужой бегущий человек в этом случае вполне может навести обывателей на известные былинные ассоциации. Бежит? Значит — Бегун… Ну не лежала у Чернова душа — разговоры разговаривать! Поэтому выбор оказался единственным: гора Синал. Там, полагал Чернов, если и есть жители, то вряд ли они живут кучно, а отдельно расположенные крестьянские хозяйства легко и обойти стороной. Точнее — обежать.

Принял решение и порулил в гору. Бежать было привычно, но удовольствия — даже не чуть-чуть. Зной, дорога вверх, мелкие камни, то и дело подворачивающиеся под ноги, отсутствие цели в конце дистанции (ну наступит же он когда-нибудь!) — всё это мешало, расхолаживало, невольно заставляло беречь себя любимого, не выкладываться, как делал он — и не раз! — нацеливаясь на Сдвиг. А сейчас на что?..

Ответ ворочался в загадочных глубинах подсознания, хотел на свет, а осторожный Чернов не пускал его, думал о холодных зимних Сокольниках, где иней лежит на ветках голых деревьев, а серая голодная белка пытается достать из-под снега что-то съедобное и совсем не боится бегущего мимо чудака…

И тут чудак, то есть Чернов, услышал звук. Далёкий-далёкий — он тянулся вниз с вершины горы, словно там, в сизой дымке, стоял… кто?.. ну, олень, например, или маленький трубач из песни Окуджавы… стоял и непрестанно дудел. И олень, и трубач — это звук именно трубный, а такой и доносился до Чернова. Более того, становился отчётливей и громче, будто число оленей и маленьких трубачей непрерывно росло, и трубили они громко и слаженно, но — на одной, довольно заунывной ноте.

Уж со стольким непонятным, невиданным и неслыханным в подлунных мирах сталкивался Чернов на Пути, что какие-то фантастические по сути, но всё же ординарные по форме и посему не страшные звуки с вершины горы были ему — так, семечки. Он лишь припустил шустрее, потому что любопытство — хоть и сгубило английскую кошку, — всегда вело вперёд людей любопытных и любознательных, к каковым Чернов себя относил. Он уже подустал, и дыхалка начала сдавать (путь в гору — это вам не стадионные круги…), но не снижал темпа, тем более что на горе происходило вообще необъяснимое с точки зрения земного восприятия. Сизая дымка, венчавшая Синал, споро густела, синела изнутри, в ней возникали частые яркие сполохи то ли огня, то ли каких-то красно-жёлтых турбуленций, всё это медленно спускалось вниз, закрывая гору, и Чернов невольно притормозил, поскольку всё-таки стало не по себе. Да и передохнуть, продышаться стоило. Подумать тоже. Вообще-то думать было особо не о чём. Вариантов действий — всего два. Либо опрометью нестись назад, в Вефиль, а сверх того — уже самому трубить тревогу и уводить вефильцев из явно опасной зоны. Может, в безобидном Синале проснулся вулкан и Вефиль погибнет, как в земной истории Чернова — Помпея. Мало ли что на сей раз пришло в голову Главному Вулканологу… Второй вариант — ровно наоборот: бесстрашно нырять в турбуленций, продираться к источникам трубных звуков и искать там причину столь высокой природной активности. Чернов и не раздумывал: его зверски интересовала означенная причина, несмотря на живущую в нём всё же осторожность, замешенную на разумном «не по себе», то есть всё же страхе. Но зверский интерес во все времена оказывался сильнее любого страха, почему прогресс и не стоял на месте.

Ощущая себя двигателем прогресса, Чернов вдохнул, выдохнул, ещё раз вдохнул-выдохнул и побежал вверх. То есть буквально — продышался.

Он быстро оказался в бело-синем мареве, которое ничем, кроме цвета, не отличалось от обыкновенного тумана, хотя, если честно, Чернову не доводилось видеть такой густоты туманы в земных условиях, а здесь, в Пути, он уже второй раз попадает в неё: на берегу безымянной реки, протекающей по разложенным на плоскости мирам, тоже имел место нехилый туманище. Любимая деталь Режиссёра, так?.. Чернов бежал, по сути, вслепую, чувствовал, что — вверх, и этого ему было довольно. Он здраво понимал, что так или иначе, но попадёт туда, куда ему назначено попасть.

Вот — слово сказано: назначено. Ответ, который хотел на свет, извините за невольную рифму, созрел и нахально заявил о себе уже не в подсознании, а в самом сознании. Короче, Чернов на сто процентов был уверен, что в конце нынешнего забега, на вершине, он должен встретить некоего Царя Горы, который послан ему для дальнейших и, желательно, окончательных объяснений. Как он, этот Царь, назовёт себя — Зрячий, Избранный, Умный, Логичный — было, в сущности, не важно. Все минувшие беседы с драконами, младенцами, былинными старцами и прочая, именовавшими себя Зрячими и даже бывшими оными, являлись всего лишь способом получения информации — рваной, разрозненной, не всегда понятной, но из которой всё же стоило попробовать сложить некий паззл. Пусть не целиком, но хотя бы в той мере, что разрешит предположить, не более чем предположить: что же всё-таки видел Чернов в Вечном своём Пути по смертным мирам, коли прибегнуть к высокопарным формулам.

Помнится, была в детстве зачитанная до стёртых букв книжка — «Что я видел», про мальчика Алёшу по прозвищу Почемучка. Мальчик жил в деревне, ехал в город, а по ходу нехитрого сюжета подробно знакомился с тем, что его окружает: поезд, самолёт, автомобиль, метро и так далее — вплоть до автомата с газировкой. Мальчику Алёше повезло больше Чернова: всё, что он видел, объяснялось ему (ну и читателям, соответственно…) с завидными подробностями, и картина мира Почемучки была чёткой и зримой. Чернов вполне мог представить себя Алёшей, которому никто ни хрена толком не объясняет. Ему вон даже Книгу Пути почитать не предложили, а попроси он её у Хранителя, отказ был бы резким и категорическим. Хорошо — оказия выпала: сам в неё заглянуть успел… Поэтому — коли уж пошли литературные ассоциации, — ему больше подошла бы сейчас книга под названием «Живи с молнией», тоже читанная, но уже в отрочестве. Чиркнули чем-то по чему-то, осветили на миг картинку: что успел увидеть, то — твоё. Чернов увидел безнадёжно мало, но закадровый, так сказать, текст Зрячих позволил ему самостоятельно начать делать выводы. Не исключено — неверные. Не исключено — слишком, что ли, земные или, жёстче, приземлённые, в чём его уже упрекали было. Но почему информация Зрячих, будучи рваной, всё ж позволяла Чернову поступательно развивать эти приземлённые выводы, выстраивать их в опять же рваную, но всё же цепочку?.. Здесь очень хотелось сделать вывод: пусть Чернов мощно недопонимает, но всё, что понял и сформулировал сам для себя, — в какой-то мере верно. А сейчас ему местный Царь Горы отмерит до кучи ещё чего-нибудь, и Чернов вернётся в свои Сокольники, обогащённый в недоступных смертному глубинах памяти доморощенной (сиречь собственной…) теорией (или всё же гипотезой?..) о том, что хотел Сущий, творя последовательно свет, твердь, сушу, светила и так далее — до человека.

Книга Бытия, глава первая.

Стихи первый тире тридцать первый.

Но тут Чернов наконец-то решил чётко сформулировать прежние подозрения, к месту лучше было бы вспомнить другую книгу, которая, кстати, не раз вспоминалась во время Пути — Книгу Исхода, потому что в её главе девятнадцатой была и гора, и густое облако над вершиной, и трубный звук, и, извините за кощунственные параллели, явление Господа старцу Моисею. Очень ясно вспомнил всё это Чернов и немедленно услыхал не трубное, а вполне человеческое:

— Не много ли на себя берёшь, Бегун?

Человеческое прозвучало на языке родных осин, и произнёс его опять же человек, одетый так же, как и Чернов: в длинную белую гананскую рубаху, белые штаны чуть ниже колен… Ну прямо только из Вефиля или из царской столицы Асор. Был человек не стар, лет сорока, чисто — вот уж не по-ганански! — выбрит, тоже не по-ганански коротко стрижен, подтянут, сухощав. Человек улыбался Чернову, стоял, утопая по колено в синем дыме-тумане, но всё остальное, пардон за вольность стиля, было видно преотлично, словно туман в этом месте образовал некую лакуну, чтобы два интеллигентных персонажа могли побеседовать друг с другом, не напрягая зрения. Ну, точно: повторялась ситуация! Чернов и Зрячий в облике былинного старца беседовали тоже стоя по колено в тумане… А что до русской мовы, решил Чернов, так многоязычье в смертно-вечной обслуге Сущего практиковалось широко, вон и Чернов сам был не чужд оному. Плюс вежливость хозяина: с русским гостем — по-русски. В том, что бритый крендель — здешний хозяин, Царь Горы, Чернов не сомневался.