Шардик

Мост был невысокий, и Кельдерек уже собирался перемахнуть через перила (хотя толку-то что, просто охота продлилась бы дольше), когда внезапно все мужчины, и впереди и позади него, разом завопили и бросились кто куда. Подобно тому как ночная тьма, неотвратимая и неодолимая, кладет конец любому сражению, так же и Шардик положил конец этой драматической сцене, когда вышел из леса и остановился подле тропы, щурясь на солнце и неуклюже возя громадной лапой по раненой шее. Медленно, словно превозмогая боль, медведь подошел к кромке воды и стал пить всего в паре шагов от дальнего конца моста. Потом, с мутными глазами, сухим носом и торчащей шерстью, он тяжело прохромал обратно, в укромный сумрак дремучей чащи.

Однако Кельдерек по-прежнему неподвижно стоял на мосту, напрочь забыв о разозленных крестьянах, которые могли вернуться в любой момент. Еще до столкновения с ними, на четвертый день своего путешествия, он чувствовал полное изнеможение, причем не только телесное, но и душевное: совершенную неуверенность в будущем и отчаянное желание хоть немного передохнуть, какое испытывают солдаты проигрывающей битву, но еще не разгромленной армии, хотя и понимают, что любая передышка даст преимущество только врагу. Икру правой ноги у него свело болезненной судорогой, две из нанесенных Молло ран, в плече и бедре, мучительно пульсировали. Но гораздо тяжелее физической усталости и боли Кельдерека угнетало сознание, что он не выполнил задачу, которую себе поставил: поймать Шардика прежде, чем тот достигнет гор. Он ясно видел над деревьями ближние склоны, зеленые, коричневые и темно-лиловые в свете утреннего солнца. До них лиги две-три, не больше. Шардик наверняка уже тоже увидел горы и доберется до них к наступлению темноты. Теперь на охоту за старым медведем, хорошо изучившим людей и дошедшим до полного отчаяния за годы плена, придется потратить многие недели или даже месяцы. Ничего не попишешь: ортельгийцам предстоит приложить огромные усилия, чтобы исправить то, что не должно было произойти.

Сегодня утром он чудом избежал неминуемых побоев, а скорее всего, даже смерти, ибо вряд ли суровое правосудие крестьян пощадило бы ортельгийца. И кто теперь поверит, что он король Беклы? Вооруженный бродяга, вынужденный добывать пропитание попрошайничеством или грабежом, на каждом шагу рискует жизнью. Да и какой смысл сейчас продолжать преследование Шардика? До мощеной дороги не больше полудня пути — возможно, гораздо меньше. Настало время вернуться в Беклу, собрать своих подданных и составить план дальнейших действий. Поймали ли Эллерота? И какие известия пришли из армии в Тонильде?

Кельдерек двинулся на юг, решив какое-то время идти вдоль речки и повернуть на восток, только когда деревня останется далеко позади. Вскоре шаг его замедлился, стал менее решительным. Примерно через тысячу шагов он остановился, хмуря брови в напряженном раздумье. Теперь, когда он и впрямь покинул Шардика, ситуация начала представляться в ином, пугающем свете. Последствия возвращения в Беклу непредсказуемы. Его королевское звание и власть были неотделимы от Шардика. Если он доставил Шардика на поле битвы в Предгорье, то Шардик возвел его на престол Беклы и удерживал там. Более того, удача и сила ортельгийцев напрямую зависели от Шардика и от странной способности самого Кельдерека подходить к медведю и стоять перед ним, оставаясь целым и невредимым. Может ли он без опасения вернуться в Беклу с сообщением, что бросил раненого Шардика и теперь не знает, где тот, да и жив ли он вообще? В нынешней военной ситуации как это подействует на людей? И что они с ним сделают?

Через час Кельдерек вернулся обратно к мосту и пошел вверх по течению реки к северной окраине леса. Следов он нигде не обнаружил, а потому спрятался в зарослях и стал ждать. Только далеко за полдень Шардик вновь показался и продолжил свой медленный путь — теперь, вероятно, воодушевленный запахом гор, приносимым северо-западным ветром.

36. Шардик потерян

К полудню следующего дня Кельдерек был на грани полного истощения. Голод, смертельная усталость, недосыпание источили тело, как жук истачивает кровлю, ржавчина — железную цистерну или страх — сердце солдата: отнимая все больше и больше, оставляя все меньше и меньше прочности, чтобы противостоять действию земного притяжения, ненастья, опасности и страха. Когда же и как наступает предел? Возможно, какой-нибудь инженер, прибывший наконец с инспекцией, с удивлением обнаруживает, что может проткнуть пальцем исщербленные, бумажно тонкие листы железа. Возможно, злая шутка товарища или метательный снаряд противника, пролетевший совсем рядом, вдруг заставляет того, кто еще вчера был достойным солдатом, зарываться лицом в ладони, рыдая и лепеча, что малое дитя; точно так же гнилые обрешетины и стропила, изъеденные древоточцем, в конце концов превращаются в щепки и труху. Зачастую никаких событий, ускоряющих катастрофу, не происходит, и медленное разрушение — водяной цистерны в пустыне или морального духа удаленного малочисленного гарнизона — продолжается само собой до тех пор, пока не остается уже ничего подлежащего восстановлению. Короля Беклы больше не существовало, но ортельгийский охотник еще не понял этого.

Шардик достиг предгорий вскоре после рассвета. Местность здесь была дикая и пустынная, и чем дальше Кельдерек шел, тем труднопроходимее она становилась. Он поднимался все выше, пробираясь через густые заросли деревьев или между нагромождениями валунов, где часто видимость впереди ограничивалась двадцатью-тридцатью шагами. Иногда, движимый безотчетной уверенностью, что именно этим путем проследовал медведь, Кельдерек выходил на открытые участки склонов — для того лишь, чтобы спешно спрятаться в каком-нибудь ненадежном укрытии, когда Шардик, тяжело хромая, выбредал из леса позади него. И почти каждый раз в таких случаях он мог лишиться жизни. Однако в Шардике произошла перемена — перемена, которая с течением часов становилась все очевиднее для Кельдерека, к чьим страданиям прибавилось сначала чувство острой жалости, а потом и настоящий страх, что же будет дальше.

Подобно тому как в великолепном особняке знатного семейства, где некогда по вечерам десятки окон сияли огнями, к парадным дверям подъезжали экипажи с родственниками и друзьями и все вокруг свидетельствовало о богатстве и власти, но где ныне медленно угасает сокрушенный горем овдовевший вельможа, чей единственный сын погиб на войне, и в темных комнатах горят лишь несколько свечей, зажженных в сумерках дряхлым слугой, уже не способным ни на какую другую работу по дому, — так же и в Шардике теперь еле мерцали остатки силы и ярости, дающие лишь бледное представление о былой свирепой мощи. Конечно, никакое нападение громадному медведю не грозило — кто отважился бы напасть на него? — но у него уже едва хватало сил самому прокормиться, во всяком случае, так казалось. Один раз, наткнувшись на свежий труп волка, он предпринял жалкую попытку его съесть. Кельдереку показалось, будто у зверя ослабло зрение, и немного погодя он начал этим пользоваться, следуя за ним ближе, чем он сам или самая проворная из девушек осмеливались в прежние дни на Ортельге. Близость к Шардику придавала ему сил, хотя надежда встретить в горной глуши кого-нибудь, кто сможет помочь или доставить в Беклу сообщение, неуклонно таяла.

Во второй половине дня они достигли крутосклонной долины на могучем хребте, тянущемся на восток над лесами, и по ней продолжили своей медленный таинственный путь. В какой-то момент, очнувшись ото сна наяву, в котором боль представлялась роем мух, облепивших тело, Кельдерек увидел прямо перед собой на фоне неба медведя, пристально смотрящего с высокой скалы на Бекланскую равнину далеко внизу. Исполинский зверь неестественно горбился, а когда наконец двинулся с места, весь скособочился и тяжело припадал на одну переднюю лапу. Однако, когда Кельдерек сам взобрался на скалу, Шардик уже переходил через широкий уступ горы внизу, на прежнем расстоянии от своего преследователя.