Лесной маг

— Ну, вот мы и добрались, — радостно сообщил лейтенант Хитч. — Геттис. Твой новый дом. И мой старый.

— Он больше, чем я ожидал, — ответил я, когда немного пришел в себя.

— В полку служит около шестисот солдат. В лучшие дни их число доходило едва не до тысячи, но чума и дезертирство берут свое. Полковнику с трудом удается удерживать в строю более пятисот солдат. Летом мы рассчитывали на подкрепления, но чума заполучила их первой. Спасибо, что помог мне добраться сюда. Давай, что ли, спустимся и посмотрим, сумеют ли местные доктора меня подлатать. Если нет, надеюсь, у них найдется достаточно настойки опия, чтобы меня это не заботило.

Мы выехали на Королевский тракт и по нему двинулись к Геттису.

Я пришел к выводу, что грязнее очень старого города может быть только совсем новый. В старых городах обычно твердо установлено, куда следует складывать мусор. Конечно, грязи не становится меньше, но она собирается в одном месте, обычно в менее престижном районе. Здесь такого заведено не было. Но и естественным развитие Геттиса назвать нельзя. Обычно рост городского населения поддерживается крестьянскими хозяйствами, а удачное расположение привлекает новых жителей, что, в свою очередь, поощряет торговлю. Здесь же сначала в крепость пришли солдаты, а следом за ними ссыльные поселенцы, не умеющие жить в дикой местности. Бесплодность их усилий была очевидна. Когда-то поля были вспаханы и, возможно, даже засеяны, но сейчас казались лоскутным одеялом из камней, потрескавшейся почвы и сорняков. Покосившиеся ограды кривыми линиями исчерчивали землю. Одичавшие цыплята копошились в грязи и бросались врассыпную при нашем приближении. Мы проезжали мимо открытых мусорных ям, вырытых прямо на обочине дороги. Стая стервятников ссорилась над ними из-за свежих отходов. Птицы и не думали улетать от нас, лишь расправляли крылья и угрожающе каркали, отпугивая нас от своей отвратительной добычи. Меня пробрала дрожь. Стервятники теперь всегда напоминали мне о том жутком свадебном жертвоприношении. Изредка на глаза нам попадалась домашняя скотина и даже небольшое стадо из восьми овец с мальчишкой-пастушком. Но на каждое свидетельство успеха приходилось никак не меньше дюжины провалов.

Вокруг форта теснились старые хижины и поспешно сколоченные новые жилища, втиснутые между развалинами прежних построек. Воздух был полон запахов и звуков тесно живущих людей. По грязным разбитым улочкам катились повозки, шагали пешеходы. Костлявая женщина в выцветшем платье и рваной шали, крепко держа за руки двух маленьких ребятишек, торопливо куда-то шагала по продуваемому всеми ветрами переулку. Дети были босыми, один из них громко плакал. Хитч кивнул в их сторону:

— Семья арестанта. Свободные рабочие живут в этой части города. По большей части бедны как мыши.

На следующем перекрестке я, к своему удивлению, увидел двух спеков, сидящих на земле скрестив ноги. Они носили широкополые, плетенные из коры шляпы и какое-то отвратительное тряпье и умоляюще протягивали к прохожим испещренные нарывами руки.

— Пристрастились к табаку, — пояснил Хитч. — Только табак может заставить спека выйти из леса. Они не выносят прямого солнечного света, сам знаешь. Раньше их было куда больше, но прошлой зимой многие начали кашлять и умерли. Считается, что мы не должны продавать спекам табак, но все этим занимаются. За табак можно получить любую вещь из тех, что мастерят спеки.

— Это место — еще худшие трущобы, чем Излучина Франнера, — заметил я. — Если Геттис когда-нибудь станет настоящим городом, все это придется сровнять с землей.

— Геттис никогда не станет городом. Долго это не продлится, — возразил Хитч. — Спеки будут сопротивляться до последней капли своей магии. Вот почему Геттис не будет процветать. Спеки танцуют, чтобы погубить город. Они танцуют вот уже пять лет. Ни один город не в силах этому противостоять. Он будет чахнуть, умирать и постепенно вернется в землю. Подожди пару дней, и ты сам это почувствуешь.

Эти слова были не более странными, чем многое из того, что Хитч говорил мне за последнюю пару дней. Хотелось бы только знать, насколько ему можно верить. Его истории и предостережения иногда казались мне надуманными и больше походили на горячечный бред. Теперь Хитч знал обо мне больше, чем я рассказывал кому-либо еще, а я о нем — куда больше, чем мне хотелось бы. Тем не менее он оставался для меня чужаком. Интересно, какое бы он произвел на меня впечатление, если бы лихорадка не туманила его разум.

Горожане бросали на нас любопытные взгляды. Ссутулившийся в седле Хитч привлекал внимание не меньше, чем толстяк на огромной лошади. Вскоре я обнаружил, что Утес обладает одним неоспоримым достоинством — люди уступали ему дорогу. Даже на запруженной толпой рыночной площади перед нами все расступались. Перебежчик с Хитчем следовали за нами.

Постепенно мы добрались до старой, благополучной части Геттиса. На главной улице теснились магазины и склады. Их владельцы учуяли выгоду, которую можно получить в этом городе подонков, и отправились за ней на восток. Дома их поддерживались опрятными, с застекленными окнами, крытыми крылечками и водосточными желобами. Ближайшие боковые улицы также были прямыми, а дома на них — добротными, пусть даже и не столь ухоженными.

— Здесь живут семьи каваллы, — объяснил Хитч. — Эта часть города построена довольно давно. Еще до того, как спеки выступили против нас.

На скамье у таверны сидели четверо мужчин в форме каваллы. Они курили и о чем-то беседовали. Все были худыми, с запавшими глазами. Я посмотрел на них и вдруг ощутил то, о чем знал уже довольно давно. Чума с завидным постоянством проносилась сквозь этот город, и большая часть солдат ею уже переболела. Мы проехали мимо пекарни, и нас окатило теплом от выпирающих прямо на улицу огромных глиняных печей. Аромат свежего хлеба так сильно ударил мне в нос, что я едва удержался в седле. Я вдруг с невероятной ясностью ощутил вкус теплого мякиша на языке и золотистого тающего масла, легкий хруст корочки на зубах. Стиснув зубы, я поехал дальше.

«Позже, — пообещал я своему урчащему желудку. — Позже».

Мы подъехали к частоколу из обтесанных бревен. Дожди и ветер посеребрили дерево, в трещинах прорастали мох и мелкие травинки. Кое-где бревна обвивал плющ. Со временем растительность поглотит эти стены. Кто бы ни подпустил их к форту, он сделал глупость. Ворота были открыты, но часовые показались мне опытными солдатами, чего так недоставало Излучине Франнера. Я придержал Утеса, Хитч поднял голову и выехал вперед.

— Пропустите нас, — хрипло потребовал он. — Я ранен, и мне необходим врач. А он — со мной.

К моему удивлению, этого оказалось вполне достаточно. Они не отдали лейтенанту честь и не стали задавать ему вопросы, лишь молча кивнули и пропустили нас внутрь. Хитч с Перебежчиком выехали вперед, мы с Утесом следовали за ними. Кое-кто из солдат оглянулся нам вслед, но никто не остановил. Никого не удивило, что лейтенант Хитч тяжело ранен. На меня косились с куда большим интересом.

Внутренняя часть Геттиса разочаровала меня ничуть не меньше, чем внешняя. Вместо подтянутых солдат я видел мужчин в пропыленной форме, рукава их мундиров протерлись, а обшлага обтрепались. У некоторых волосы отросли еще длиннее, чем у меня. Я не заметил, чтобы кто-то куда-то спешил или проводил строевые занятия. В городе не чувствовалось готовности к бою. Люди на улицах выглядели вялыми и нездоровыми. Я готовился сносить жадное любопытство их взглядов, но они смотрели на меня едва ли не с тупым равнодушием.

Лейтенант Хитч держался до самых дверей лазарета. Это здание выглядело лучше прочих построек внутри форта. Я спешился, сменив неприятные ощущения от верховой езды на другие, от стояния на собственных ногах, и подошел помочь Хитчу.

— Я справлюсь сам, — проворчал он и едва не рухнул на землю.

Я успел его подхватить, и Хитч тихонько застонал от боли. Обхватив его за талию так, чтобы его здоровая рука лежала у меня на плече, я повел его в лазарет. Мы вошли внутрь и оказались в побеленном помещении с длинной скамьей вдоль одной из стен и единственным письменным столом. Бледный молодой солдат с удивлением взглянул на меня. Форма сидела на нем отвратительно; куртка, сшитая на довольно широкоплечего человека, странно болталась на впалой груди. Он не выглядел способным командовать здесь, но больше никого в помещении не было.