Роза огня

Горячая вода успокоила боль от ушибов. Роза внимательно осмотрела глубокие царапины на руках и ногах, размышляя о том, что могла бы избегнуть многих неприятностей, если бы вовремя подумала о том, чтобы призвать на помощь сильфов. В его состоянии — а он явно находился в наркотическом трансе, — Дюмон никогда не смог бы приказать саламандрам вступить в сражение с духами Воздуха.

« К несчастью, такое просто не пришло мне в голову. В конце концов, я научилась повелевать сильфами всего месяц назад. Я все еще остаюсь новичком в магии «.

Что, интересно, подумает господин Пао о ней — подмастерье, имеющей дело с духами Воздуха, когда она явится в его лавку и попросит о помощи?

« Воздух и Огонь — союзники, но Воздух и Земля — противоположности… Хотя и не такие смертельные враги, как Вода и Огонь. Как старый китаец отнесется ко мне теперь?»

Должно быть, просто улыбнется и скажет что-то любезное и загадочное — типично китайское. Что-нибудь насчет «инь» и «ян» или насчет драконов, танцующих в облаках.

Роза быстро оделась, но не стала надевать одно из приготовленных для посещения Оперы платьев: оба они были слишком открытыми, и ей не удалось бы запудрить синяки: особенно пострадали ее руки в тех местах, где отпечатались железные пальцы Дюмона, а царапины выглядели так, словно Розе пришлось продираться через кусты терновника. Из сундука она достала юбку из тяжелого черного шелка и черную блузку с высоким воротом и длинным рукавом, расшитую стеклярусом.

«Будет казаться, что я в трауре. Ну и пусть! В определенном смысле это так и есть».

К тому же и самая нарядная шляпка Розы была черной, а густая вуаль давала возможность скрыть от нескромных взглядов ссадины и царапины на лице даже в ярко освещенном ресторане.

Метрдотель и официанты оказались услужливы, но не назойливы; может быть, такое действие оказал на них траурный наряд Розы. Ее провели к уединенному столику, накрытому на одну персону, быстро подали еду, которую Роза заказала, после чего не тревожили. Только один раз ее уединение оказалось нарушено: к ней приблизился молоденький рыжеволосый официант с подносом для пожертвований.

— Мы подумали, мэм, что вы или мистер Камерон захотите сделать взнос в фонд Палас-отеля на восстановление города, разрушенного Везувием, — застенчиво сказал он, протягивая ей газету со снимком вулкана, окутанного клубами дыма и пепла.

— Разрушенного Везувием? — переспросила Роза и растерянно покачала головой. О чем, интересно, говорит этот молодой человек? — Разве в Италии случилось извержение?

Официант вытаращил на нее глаза, словно увидел перед собой дикарку, только что покинувшую пещеру; Роза испугалась, что он заподозрит неладное и начнет сплетничать с другими слугами, а потому поспешила объяснить:

— Я только что приехала из поместья мистера Камерона. — Ее рука непроизвольно коснулась золотых часиков, висевших на цепочке у нее на шее. — Это очень уединенное место, туда даже газеты не доставляются. Пожалуйста, расскажите мне, что случилось. Если несчастье серьезное, я немедленно уведомлю мистера Камерона.

Паренек облегченно улыбнулся; у Розы промелькнула мысль, что сначала он усомнился в ее здравом рассудке.

— Началось извержение вулкана Везувий, мэм. У него вся вершина разлетелась на части. Целый город залит лавой, сотни человек погибли, тысячи ранены. На одном только рынке погибли две с половиной сотни — их засыпало пеплом. Ужасное несчастье, мэм, и по всему городу теперь идет сбор пожертвований. Палас-отель учредил специальный фонд, и нам, официантам, поручено собирать деньги.

Последние слова он произнес неуверенно. Роза обнадеживающе улыбнулась, хотя улыбаться разбитыми губами ей было больно, и порылась в сумочке. Она ничего не вынимала из нее с прошлой поездки в город, да и не тратила тех карманных денег, которые получила от Камерона. Наверняка найдется, что дать пареньку!

Извержение Везувия… Роза вспомнила свой сон — пламя, содрогающаяся земля, гибнущие люди… Не было ли это предчувствием произошедшей теперь в Италии катастрофы?

Рука Розы коснулась толстой пачки банкнот, и девушка замерла, глядя на находку.

Пачка была по крайней мере в дюйм толщиной. Держа сумочку на коленях, чтобы ее не было видно из-под скатерти,

Роза просмотрела купюры. Ни одной меньше десяти долларов

Она не обнаружила. На дне сумочки, отдельно от пачки, рассыпались мелкие деньги — то, что оставалось после предыдущей

Поездки в Сан-Франциско.

Как пачка оказалась в ее сумочке? Уж не Ясон ли положил ее туда?

Наверняка он. Как иначе могло такое случиться? Как ни умны были саламандры, Роза не думала, будто им хватит сообразительности догадаться, что человек может нуждаться в деньгах для покупок.

Она достала две бумажки — десять и двадцать долларов — и протянула официанту, глаза которого при виде их полезли на лоб.

— Вот, — сказала Роза, — десятка — от меня, двадцать — от мистера Камерона. Это самое малое, что мы с ним можем сделать.

Официант, заикаясь, поблагодарил девушку за щедрое пожертвование и отправился обходить другие столики. Роза отделила от пачки две бумажки, а остальные деньги спрятала в кармашек сумочки, чтобы ненароком не вытащить.

«Не такая уж я гусыня: даже здесь нельзя быть уверенной в собственной безопасности, если станет известно, что при мне такая крупная сумма».

Роза заплатила за ужин, оставив щедрые чаевые, и попросила швейцара найти ей экипаж для поездки в Оперу. Тот, вероятно, предупрежденный портье, а может быть, просто в ожидании щедрого вознаграждения, раздобыл для нее коляску, несмотря на большую конкуренцию. Хотя день был будним, по Миссион-стрит, овеваемой прохладным вечерним ветерком, к зданию Оперы уже стекались толпы театралов. Хорошая погода многих побудила выйти из дому в поисках развлечений. В «Колумбии» все еще шли «Дети в стране игрушек», Джон Барри-мор блистал в пьесе Ричарда Хардинга Дэвиса «Диктатор», в «Орфеуме» давали водевиль, не говоря уже о более низкопробных представлениях на Пиратском берегу; впрочем, к полуночи театры должны были закрыться, за исключением кабаре в сомнительных районах.

Швейцар помог Розе сесть в коляску и рассыпался в благодарностях, получив ожидаемую щедрую плату.

Роза не обратила особого внимания на толчею; хоть ее и окружала суматоха, девушка чувствовала себя в странном одиночестве, словно ее существо частично пребывало в каком-то ином мире, словно в Оперу ехала лишь часть нее.

Поездка от Палас-отеля до Оперы была недолгой. Вскоре Роза вышла из коляски и присоединилась к трем тысячам любителей музыки — счастливцам, которым удалось достать билеты на дебют великого тенора в Сан-Франциско.

Роза вошла в ложу Камерона и попросила служителя частично задернуть занавеси. Сегодня ей не хотелось никого видеть, да и быть на виду тоже. Честно говоря, больше всего девушка стремилась к тому, чтобы остаться наедине со своими мыслями, однако уединение номера в отеле было совсем для этого не подходящим.

Когда свет в зале погас, а оркестр заиграл первые такты знаменитой увертюры, Роза откинулась в кресле. Однако сегодня музыка не оказала на нее обычного действия, не заставила забыть о себе, не перенесла в мир, где события целой жизни укладывались в три-четыре часа. Даже невероятно красивый голос Карузо не мог улучшить ее настроения, хотя, стоило ему открыть рот, как он обрел благородство и даже величие. Маленький толстенький итальянец с напомаженными волосами с легкостью превратился в испанца Хозе, солдата и несчастного любовника. Может быть, эффект портила его партнерша, немецкая певица, обычно блистающая в операх Вагнера в доспехах валькирии или в золотых кудрях Эльзы Брабантской. Она впервые выступала в роли Кармен, которая явно ей не подходила. Музыка, преобразившая Карузо, не помогла ей стать искусительницей-цыганкой. Певица явно чувствовала себя так же не в своей тарелке, как и сама Роза. Она трясла юбками, словно вытряхивала из них блох, а вовсе не старалась соблазнить Хозе, показав ему на мгновение изящную ножку. Что же касается драки с другой работницей табачной фабрики, то она походила на потасовку сварливых фрау из-за кочана капусты, а не на схватку двух горячих испанок, готовых схватиться за ножи. Слушатели были так же недовольны, как и Роза, и, вероятно, по той же причине: когда пел Карузо, в зале царила мертвая тишина, но стоило появиться примадонне, как начинались шепот, шуршание программок, скрип кресел, говорившие о том, что певица не в силах удержать внимание аудитории.