Наследие. Трилогия (ЛП)

Он замолкает и окидывает взглядом мой труп. Камень лежит в луже крови, на расстоянии ладони от моего плеча. Нахадот положил меня на пол очень осторожно, однако голова все равно завалилась на сторону. Рука согнута и поднята, словно в последней попытке взять Камень. Воистину, это ирония судьбы: смертная женщина погибла при попытке овладеть силой богини. Смертная женщина — и любовница бога.

Наверное, Итемпас с удовольствием отправит меня в особо жуткую преисподнюю.

— Настало время нашей сестре умереть окончательно, — говорит Итемпас.

Я не могу понять, смотрит он на Камень или на меня.

— И пусть принесенная ею зараза исчезнет вместе с ней — тогда мы вернемся к прежней жизни. Разве ты не тосковал по тем дням?

Декарта настораживается. Он единственный из трех присутствующих здесь смертных понимает, что Итемпас имеет в виду.

— Я все равно буду ненавидеть тебя, Темпа, — выдыхает Нахадот. — Даже если во всей вселенной останемся только мы с тобой.

И он в мгновение ока оборачивается ревущим черным вихрем и бросается в атаку, а Итемпас вспыхивает режущим глаза белым пламенем. Они схлестываются с таким грохотом, что стекла церемониального зала разлетаются вдребезги. Смертные вопят, их голоса тонут в вое холодного разреженного ветра. Все падают на пол, а Итемпас с Нахадотом вылетают наружу и уносятся ввысь. Но тут мое внимание обращается к Симине! Она смотрит на кинжал, которым меня убили, кинжал Вирейна, — он лежит не так далеко от нее. Релад валяется на полу, оглушенный, среди осколков стекла и обломков разбившегося постамента. Симина хищно прищуривается.

Сиэй взревывает, в его свирепом кличе бьется эхо Нахадотова вопля. Чжаккарн поворачивается к Курруэ, и в руке у нее возникает дротик.

А в центре — всеми позабытые, никому не нужные — лежат мое тело и Камень.

*

Ну вот мы и снова встретились.

Да.

Ты хоть поняла, что сейчас произошло?

Я умерла.

Да. Рядом с Камнем. А в Камне заключена моя сила. Все, что от нее осталось.

Вот почему я все еще здесь? И вижу, что происходит?

Да. Камень убивает живых. А ты мертва.

Так значит… я могу ожить? Как удивительно… И как удачно, что Вирейн меня убил.

Я предпочитаю думать, что это судьба.

Так что же нам делать?

Твое тело должно измениться. Оно более не сможет носить в себе две души, ибо этой способностью обладают только смертные. Я создала вас такими и одарила качествами, которых у нас самих нет, но я и думать не думала, что вы окажетесь такими сильными. Ты настолько сильна, что сумела одержать надо мной верх, несмотря на все мои старания. Достаточно сильна, чтобы занять мое место.

Что? Нет, ни за что. Не хочу я становиться тобой! Ты — это ты. А я — это я! Я на это немало сил положила!

И победила. Но моя сущность, то, чем я являюсь, необходима этому миру — иначе он погибнет. И если я не способна вернуть миру свою сущность, это должна сделать ты.

Но…

Я ни о чем не жалею, дочка. Младшая сестра. Достойная наследница. И ты не жалей. Я лишь хочу…

Я знаю.

Правда знаешь?

Да. Они ослеплены гордыней, но под ней все равно теплится любовь. Трое должны снова воссоединиться. Я сумею это сделать.

Спасибо.

Спасибо тебе. Прощай.

*

У меня есть целая вечность на размышления. Я мертва. У меня сколько хочешь времени. На все.

Но я никогда не отличалась терпением.

*

Внутри и вокруг стеклянной комнаты, в которой больше нет стекла и которая, наверное, уже не может называться комнатой, кипит битва.

Итемпас и Нахадот сражаются в небесах, которые некогда мирно делили. И стали они подобны пылинкам в вышине, темным потекам на рассветном своде, будто ночное небо смешалось с утренним и растеклось слоями. Темноту пронзает яростный раскаленный луч белого света, он словно тысяча солнц, и мрак разлетается осколками. Бессмысленный бой. Ведь сейчас день. Нахадот должен был бы уже крепко спать внутри смертного тела, если бы не воля Итемпаса — тот временно выпустил его из тюрьмы. И как выпустил — так и заточит обратно, в любой момент. Наверное, он просто наслаждается битвой.

Симина завладела кинжалом Вирейна. И набросилась на Релада, желая выпустить ему кишки. Он сильнее, но она вооружена — и готова на все ради власти. Релад в ужасе, наверное, он всю жизнь боялся, что все этим и закончится.

Сиэй, Чжаккарн и Курруэ кружат в смертельном танце финтов и уверток. Посверкивает оружие, взблескивают когти. У Курруэ в руках пара бронзовых мечей. Однако исход этого боя тоже предрешен: Чжаккарн — воплощение битвы, а Сиэй безжалостен, как может быть безжалостен только ребенок. Но Курруэ хитра, и ее поманили вожделенной свободой. Она намерена дорого продать свою жизнь.

А Декарта идет к моему телу. Останавливается и с трудом опускается на колени. Оскальзывается в крови и едва не падает на меня, лицо искажается гримасой боли. А затем становится строгим и суровым. Он поднимает глаза к небу — там сражается его бог. Потом он смотрит на Камень. Вот он, источник силы клана Арамери — и материальное воплощение их долга перед миром. Возможно, он полагает, что, исполнив долг, он напомнит Итемпасу о ценности человеческой жизни. Возможно, в нем еще теплится искорка веры. Возможно, он так поступает просто потому, что сорок лет назад убил свою жену — и все ради того, чтобы доказать преданность. Поступить сейчас иначе — значит признать, что ее смерть была напрасной.

Он тянется к Камню.

Но тот исчез.

Только что лежал здесь, в луже моей крови, — и исчез. Декарта хмурится и растерянно оглядывается. Рана в моей груди — он видит ее через прорванную ткань лифа — затягивается на глазах. Края смыкаются — и вот уже ничего не напоминает о сквозном ранении. Но прежде чем кожа срастется, Декарта замечает отсвет серого света. Внутри меня.

И тогда меня тянет вперед и вниз…

Да. Довольно с меня болтаться в бестелесном виде. Время оживать, Йейнэ.

*

Я открыла глаза и села.

За моей спиной Декарта удивленно ахнул. Остальные не замечают, как я поднимаюсь на ноги.

— Ч-что, во имя всех богов, з-здесь…

Он открывает и закрывает рот. Он изумленно таращится.

— Не всех богов, — жестко отвечаю я.

А поскольку я — это все же я, я наклоняюсь к самому его лицу и отчетливо выговариваю:

— Только меня.

И тогда я прикрыла глаза и дотронулась до груди. Там ничего не бьется — сердце пробито и умерло. Но там что-то есть. Что-то, дающее жизнь телу. Я это чувствую. Камень. Средоточие жизни, родившееся из смерти, исполненное колоссальной силы. Семя.

— Расти, — шепчу я.

29

ТРОЕ

Всякое рождение сопровождается болью.

И я тоже родилась через боль.

Наверное, я закричала. Думаю, в тот миг случилось многое. Небо закружилось, и в голове смутной чередой замелькали образы дня и ночи и снова дня — и все это за один миг. И если это правда, то кружилось очевидно не небо. И мне показалось, что где-то во вселенной несчетное количество новых видов явили свое существование — на миллионах планет. Но я уверена, что из глаз у меня брызнули слезы. И там, где они упали, пол покрыли мох и лишайники.

Правда, я все равно не уверена во всем до конца. Где-то далеко-далеко, в измерениях, которые недоступны для смертных слов, я тоже менялась. И сознавала эти изменения — в полной мере.

Но когда все завершилось, я открыла глаза и увидела новые цвета.

Комната расцвела ими. Переливающийся перламутр стен Неба. Высверки золота на осколках стекла на полу. А в небе — голубой, но не прежний бледно-голубой, а насыщенный бирюзовый — я неимоверно удивилась оттенку этой лазури. Никогда, никогда — за всю жизнь — я не видела ничего подобного.

А потом я вдохнула запах. Тело изменилось, стало чем-то иным — и превратилось из тела в телесную оболочку, правда, все еще человеческую по форме. Да и чувства у меня оставались вполне человеческими. Но что-то стало другим, это точно. И когда я вдохнула, я почувствовала бодрящий, резкий аромат разреженного воздуха, к которому примешивался металлический вкус крови, пропитавшей одежду. Я дотронулась до нее и лизнула пальцы. Соленый, металлический, горько-кислый вкус. Конечно, я же в последние дни была очень несчастна.