Хрустальный грот. Полые холмы

— Тебе повезло. Я чуть не заколол тебя сзади.

— Об этом я не подумал. — Я вернул кинжал в ножны. — Было бы жаль расстаться с жизнью за кражу у такого, как он?

— Ты бы удивился, если бы узнал, что снимают с мертвецов. Все — от куска веревки до сломанной пряжки сандалий. — Он мотнул головой в сторону крепости. — Он спрашивал о тебе.

— Я иду к нему.

— Говорят, что ты все предсказал. Это правда, Мерлин? И Генореу тоже?

— Я сказал, что Красный Дракон одолеет Белого, — произнес я. — Но думаю, что это еще не конец. Что сталось с Хенгистом?

— Он там. — Он снова кивнул на цитадель. — Когда сломался саксонский строй, он попытался прорваться в крепость, и его схватили у самых ворот.

— Это я видел. Выходит, он внутри? Все еще жив?

— Да.

— А Окта? Его сын?

— Удрал. Он и его кузен — кажется, Эоза — ускакали на север.

— Значит, это еще не конец. Он послал за ними погоню?

— Пока нет. Сказал, что у нас много времени. — Он смерил меня взглядом. — Ведь так?

— Откуда мне знать? — не стал обнадеживать я его. — Как долго он думает оставаться здесь? Несколько дней?

— По его словам, три. Чтобы похоронить мертвых.

— Что он сделает с Хенгистом?

— А как ты думаешь? — Он коротко рубанул ребром ладони. — Если хочешь знать, поделом ему. Они там в крепости держат совет, но едва ли кто назовет это судом. Граф еще не высказался, но Утер жаждет его смерти, а священники желают закончить день показательным кровопролитьем. Ладно, мне опять пора за дело. Посмотрим, удастся ли поймать еще кого-нибудь из этих мародеров. — И уже уходя, обернулся и добавил: — Мы видели тебя на горе во время битвы. Люди говорили, что это — знамение.

Он ушел. Хлопнув крыльями, с карканьем опустился ворон и уселся на груди только что убитого мною человека. Я окликнул факельщика, чтобы тот посветил мне остаток пути, и направился к воротам крепости.

Я еще не успел добраться до моста, когда впереди показались мечущиеся огни факелов, а среди них вышагивал связанный белокурый великан, должно быть, сам Хенгист. Воины Амброзия выстроились в каре, в образовавшееся пустое пространство которого ввели вождя саксов и, очевидно, заставили опуститься на колени, потому что грива льняных волос исчезла за тесно сомкнутыми рядами британцев. Затем я увидел Амброзия, ступавшего по мосту; по левую руку от него шел Утер, а справа — неизвестный мне человек, облаченный в забрызганные грязью и кровью одежды христианского епископа. Остальные толпились за ними. Епископ что-то хмуро шептал на ухо Амброзию. Лицо Амброзия застыло в так хорошо знакомую мне холодную бесстрастную маску. Мне показалось, он произнес:

— Вот увидишь, они будут удовлетворены, — а затем коротко бросил еще что-то, что заставило наконец епископа умолкнуть.

Амброзий занял свое место. Я видел, как он кивнул капитану. Раздался приказ, за которым послышался свист и глухой шлепок. По рядам собравшихся прокатился вздох, но вряд ли кто-то назвал бы его криком удовлетворения. Хриплый голос епископа торжествующе произнес:

— Так сгинут все язычники, враги единого истинного Бога! Бросьте его тело на растерзанье волкам и коршунам!

И тут же холодный и спокойный голос Амброзия возразил:

— Он отправится к своим богам в окружении своей армии, так, как это заведено у его народа. — И обернулся к капитану: — Извести меня, когда все будет готово, — я выйду.

Епископ снова разразился криками, но Амброзий отвернулся, словно его и вовсе не было, и, сопровождаемый Утером и другими военачальниками, широкими шагами пересек мост и скрылся в крепости. Я отправился следом. Перед моей грудью, преграждая дорогу, стража скрестила копья, но затем — гарнизон крепости состоял из бретонцев Амброзия — меня узнали, и копья раздвинулись.

Сразу за воротами крепости находился просторный прямоугольный двор, где оживленно суетились люди и всхрапывали и били копытами лошади. Против ворот несколько широких ступеней вели через двор к дверям в большой зал и башню. Свита Амброзия как раз поднималась по лестнице, но я свернул в сторону. Мне не было нужды спрашивать, где разместили раненых. Лекари трудились в длинном двухэтажном строении с восточной стороны двора: догадаться об этом мне помогли доносившиеся оттуда крики. Меня с благодарностью приветствовал старший лекарь по имени Гандар, который обучал меня в Бретани: он во всеуслышанье возвестил, что не видит пользы ни в колдунах, ни в священниках, но ему очень пригодится еще одна пара умелых рук. Гандар приставил ко мне двух или трех помощников, отыскал для меня кое-какие инструменты, дал ящик с мазями и притираниями и почитай что втолкнул меня в длинное помещение — по виду немногим лучше, чем крытый сарай, — где разместили до пятидесяти раненых. Обнажившись до пояса, я принялся за работу.

Около полуночи, когда самое тяжкое осталось позади, походный лазарет начал затихать. Я трудился в дальнем конце лазарета, когда слабое дуновение воздуха от входа заставило меня оглянуться: я увидел появившегося в дверях Амброзия. В сопровождении Гандара и двух своих командиров он тихо шел вдоль рядов раненых, останавливаясь у каждого и о чем-то негромко спрашивая.

Когда процессия достигла меня, я зашивал рану на бедре: рана была чистой и зажить должна была без труда, но порез был глубоким и рваным, и, ко всеобщему облегчению, мой пациент лишился чувств. Я не поднял головы, и Амброзий молча ждал, пока я закончу накладывать стежки. Затем я потянулся за повязкой, приготовленной мне помощником, и перевязал рану. Закончив, я встал на ноги, и помощник подал мне таз с водой. Я окунул руки и, подняв глаза, увидел, что Амброзий улыбался. Он еще не успел снять посеченного и забрызганного кровью панциря, но выглядел свежим и бодрым, готовым в случае необходимости начать еще одну битву. Я видел, что раненые смотрели на него так, словно черпали силы из одного только его присутствия.

— Мой господин, — произнес я.

Он склонился над впавшим в беспамятство ратником.

— Как он?

— Удар прошел мимо кости. Он поправится и будет благодарить судьбу за то, что удар не пришелся на несколько дюймов левее.

— Я вижу, ты хорошо потрудился.

Затем, когда я осушил руки и со словами благодарности отпустил помощника, Амброзий протянул мне руку:

— А теперь добро пожаловать. Думаю, мы тебе многим обязаны, Мерлин. Я говорю не о твоем искусстве лекаря, я говорю о Генореу и о сегодняшнем сраженье. Во всяком случае, армия так считает, а если солдаты решили, что что-то приносит удачу, то это и есть удача. Что ж, я рад видеть тебя в добром здравии. Полагаю, у тебя есть для меня новости.

— Да, — бесстрастно ответил я, потому что нас окружали люди, но я увидел, как улыбка, оставшись у него на губах, исчезла из глаз. Он заколебался, но затем тихо попросил:

— Друзья, оставьте нас.

Они вышли. Мы смотрели друг на друга поверх тела лежавшего в беспамятстве британца. Рядом стонал и метался солдат, и еще один закричал было, но захлебнулся криком. В лазарете отвратительно пахло кровью, стылым потом и болезнью.

— Какие же это новости?

— Они касаются моей матери.

Думаю, он уже знал, что я ему скажу. Он медленно заговорил, тщательно отмеривая слова, будто каждое из них имело свой вес и он должен был ощутить его.

— Люди, приехавшие с тобой… привезли мне вести о ней. Она занемогла, но была на пути к выздоровлению, сказали они, и теперь находится в Маридунуме в безопасности. Это неправда?

— Это было правдой, когда мы покидали Маридунум. Если бы я знал, что болезнь смертельна, я бы не оставил ее.

— Смертельна?

— Да, милорд.

Он молчал, опустив взор на раненого, но не видя его.

Тот зашевелился. Скоро он очнется, вернется к боли, зловонию и страху смерти.

— Может, нам стоит выйти на свежий воздух? — предложил я. — У меня здесь больше нет дел. Я пришлю кого-нибудь к этому человеку.

— Да. Тебе следует одеться. Ночь стоит холодная. — И, не двигаясь с места, произнес: — Когда она умерла?