Сказки о сотворении мира (СИ)

— Есть, — подтвердила Мира. — То есть, было.

— Ну, а рядом киоск с журналами и открытками…

— Ну…

— Смотрю — знакомая рожа! Прямо на всю обложку… на заднюю. Или это не Даниель?

Мира замерла перед стендом.

— Даниель.

— Что я говорил!

— Именно Даниель… — Мира взяла журнал в руки.

— Он какую-то зубную пасту рекламирует? — спросил Артур.

Загорелый молодой человек с обнаженным торсом в раздутой ветром рубахе, похожей на парус, улыбался им с обложки журнала.

— Бред какой-то, — прошептала графиня. — Крем для бриться… Зачем ему это надо?

— А здесь что такое? — Артур указал на едва заметное белое пятно на брови молодого человека. — Похоже на шрам. Откуда у него шрам?

Мира сунула киоскеру купюру и забыла про сдачу.

— Не знаю…

— А я знаю!

— За мной! — скомандовала графиня. — Идем, мой пес! Я научу тебя пользоваться метро!

В тот день Артур Деев познал иной Париж. Окраины городов средь бела дня тоже оказались похожи. За пределами кольцевой он не смог отличить Париж от Москвы и сотни других больших городов, также безобразно распластанных во все стороны. Они ехали так долго, что уже должны были въехать в Лондон. Сначала на метро, потом на автобусе, потом опять на автобусе. Сначала искали офис рекламного агентства, потом звонили на фотостудию, чтобы найти человека, который делал снимок, потом блуждали по центру в поисках другого агентства.

— «День Земли» должен был быть сегодня, — негодовала Мира.

— Тогда я бы тебя не нашел, — возражал Артур. — А если бы я тебя не нашел, то не нашел бы и Даниеля.

Удача улыбнулась графине к вечеру. Улыбнулась в темноте, когда не осталось ни сил, ни надежды. Ей подали визитку с адресом и строго предупредили, что это частный клуб, что показ моделей и приватные вечеринки только для своих. Человек, говоривший с Мирой, знал Даниеля лично и советовал ждать у выхода. Восходящая звезда рекламы могла сбежать с вечеринки куда угодно, в чьей угодно машине.

— Что тебе сказали? — спросил Артур.

— Что у нас полчаса добраться до гостиницы и привести себя в порядок, — ответила Мира и пошла к метро.

— А пожрать?

— Забудь это слово!

— Я бы рад, но желудок переварит меня изнутри. Ваше сиятельство обещало сэндвич с сыром.

— Завтра тебе будет сэндвич с сыром и штрафной с ветчиной, а сегодня у меня нет времени. Хочешь, оставайся в гостинице со своими сэндвичами.

— А ты поедешь одна к голубцу? Нет, мы так не договаривались.

Любимое платье Миры Виноградовой обладало многими достоинствами: оно не мялось, помещалось в дамской сумочке и выглядело вполне нарядно как на торжественном приеме, так и на домашней вечеринке. Но главное достоинство платья заключалось в том, что его выбирал Даниель, взяв на себя обязанности стилиста. Мира пришла в ужас и заявила, что в жизни не наденет этакий вздор. Она терпеть не могла обтягивающие платья с глубокими вырезами. Но Даниель настоял: «Поверь, это будет любимая вещь в твоем гардеробе, ты забудешь о русских сарафанах, когда посмотришь на себя в зеркало». «Русскими сарафанами» Даниель называл все, что Мира выбирала для себя сама, от шляпок и шортов, до зонтиков и босоножек. С подачи Даниеля, термин «русский сарафан» в кругу парижских модников стал обозначать наряд, который портит фигуру, вместо того, чтобы подчеркивать ее достоинства. Мира действительно понравилась себе в новом платье и больше с Даниелем не спорила. Этот человек мог ошибаться в чем угодно, но относительно одежды, которая ей пойдет, оказывался прав всегда. Мира всерьез задумалась, как ей сохранить отношения с Даниелем, если трогательный тройственный союз распадется. Об этом она думала каждый раз, надевая любимое платье. Зато любимые туфли Мира выбирала сама, и они, соответственно, обладали массой недостатков. Во-первых, они занимали половину чемодана. Острые каблуки торчали во все стороны сразу, и не было случая, чтобы кто-нибудь не зацепился, не укололся или не уселся на них верхом. Туфли были ужасно неудобные и не особенно стильные, но именно они и только они подходили к любимому платью. Выбирать графине Виноградовой все равно было не из чего. Платье и туфли — все, что уцелело в хрональном катаклизме, потому что всегда сопровождало хозяйку.

Мира оделась, села краситься перед зеркалом.

— Я тебя такую красивую одну из дома не выпущу, — заявил Артур. — Мужики и так на тебя оборачивались, а теперь лапать будут…

— Там корпоративная вечеринка! Туда не то, что с собаками… даже без собак не пропустят.

— Подумаешь! Подожду у входа.

— Тогда мне придется привязать тебя к тротуару корабельной цепью, — предупредила Мира.

Простые нравы исторической части Парижа поражали Артура необычайно: к Мире постоянно подходили мужчины, что-то спрашивали, чему-то улыбались. Ни в одном другом городе так часто к красивым женщинам на улицах не подходят. Мира говорила, что они туристы и отказывалась переводить разговор. Препятствовала выполнению профессиональных обязанностей телохранителя. Не то чтобы Артур ревновал. Кто он такой, чтобы ревновать мадмуазель? Он только укреплялся в желании срочно учить французский. Иногда это желание заглушало чувство голода и чувство меры.

— Я пойду с тобой, — заявил он у двери клуба.

— Посмотри на себя в зеркало, — рассердилась Мира. — Хочешь, чтобы на нас показывали пальцами?

Мимо них прогарцевала мадам в идиотской шляпке. Ее молодой кавалер был одет в точности как Артур.

— Стой здесь, — приказала Мира и прошла за парочкой.

Дефиле закончилось, вечеринка только начиналась. Народ собрался у столиков, шампанское поставили посреди фойе. Мира приняла бокал от учтивого мосье, опекавшего сразу нескольких дам. На почве голода и усталости ее в момент развезло.

— Мне нужен Даниель, — объяснила она мосье. — Даниель… стилист, — повторяла графиня, шатаясь на каблуках, пока одна из опекаемых дам не указала на дверь за подиумом.

Мадмуазель приняла еще один бокал. «Помоги мне, Господи, — прошептала она. Шампанское пенилось во рту, спазмы в горле не давали ему провалиться. Графиня сделала решающий глоток и поставила фужер на подоконник. — Помоги мне, Господи, — обратилась она к фонарю за окном. — Если ты мне сейчас не поможешь, потом будет поздно!»

Лестница вела в гардероб и гримерку, заставленную вешалками и стульями. В полумраке Даниель снимал с лица грим, промывая губку в миске с раствором. Судя по цвету жидкости, он был загримирован шутом для домашнего представления. Его волосы были покрыты сеткой, под халатом не было ничего такого, в чем можно без стыда предстать перед дамой.

— Салют, — поздоровалась Мира и села рядом на подлокотник кресла.

— Салют, — ответил Даниель, едва взглянув на нее.

— Посмотри мне в глаза. — Даниель обернулся, остатки краски были размазаны по лицу, в глазах застыло недоумение. — Узнаешь? — спросила Мира, задыхаясь от волнения. — Узнай меня, Даниель, пожалуйста…

Молодой человек поднял брови.

— Ницца! Прошлое лето…

У Миры провалилось сердце. Ком застрял в горле. Она смотрела на Даниеля, пока его образ не размыло слезами. Графиня пожалела, что мало выпила.

— Гитлер капут, — прошептала она и пошла к выходу.

— Эй, постой! «Мезон де прованс»… Ты училась в Сорбонне! Я вспомнил! — Мира потеряла дверь, запуталась в занавеске. — Я знаю тебя, — Даниель бессовестно схватил графиню за руку. — Подожди, я ведь точно тебя где-то видел.

Графиня обернулась.

— Откуда у тебя шрам? Тоже не помнишь?

— Шрам?

Она подвела Даниеля к трюмо и указала на белую полосу, рассекшую бровь.

— Когда ты его заработал?

— Это не шрам.

— А что это?

— Сейчас так модно. Я сбрил… Так делают.

— Чертов флорентиец, — выругалась Мира. — Кто так делает? Что ты мне голову морочишь? — она вынула из сумочки зеркальце. — На, приглядись, здесь самый настоящий шрам.

Пока Даниель изучал бровь под лампой, Мира брала себя в руки. Она была не против добавить что-нибудь покрепче шаманского, но испугалась, что утром не вспомнит, каких глупостей наговорила накануне незнакомому человеку.