Пряди о Боре Законнике

Я снял с валуна «студень» и, завернув его в любезно предложенный плащ, понёс в шатёр Папанов. Стояна и Крепыши пошли следом.

Кстати говоря, не знаю, что сотворила друидка, но и Орм, и Стейн активно шли на поправку. А, может, дело в природе Крепышей? Ведь недаром же говорят, что заживает, как на гибберлинге?

Стояна накормила меня сытным ужином, и мы с ней уселись у вечернего костра. Довольный (вернее, удовлетворённый) собой, я уставился на друидку, вдруг понимая, что всё же люблю её… По своему, не так, как остальных своих женщин, но всё же люблю.

Кажется, Стояна заметила, как я смотрю на неё. В её глазах заблестел уже знакомый мне огонёк.

Милая девчушка… С ней мне хорошо, с этим надо согласиться.

А вот все те тяжелые мысли, терзающие душу… тогда, на побережье… после того, как мы прогнали астральных демонов… все эти мысли казались нереальными… не пойму, отчего меня порой буквально «скрючивает» от переполняющей желчности? Откуда она? Откуда это угнетённое состояние? Что же гложет душу? Неужто это результат обряда Прозрения? Или же приступы черной меланхолии?

Правда, сейчас такое ощущение, будто ничего и не было. Будто всё, что там думалось, это лишь мрачный сон.

Вечернее солнце уже зашло за скалы. Небо окрасилось в густые золотые цвета.

Я отвёл взгляд от горных вершин, и поглядел на Стояну.

Она замерла, глядя вверх… на эту красоту. Её тоненькие пальчики поигрывали с взлохмаченным кончиком косы… Вокруг стояла нереальная, прямо-таки звенящая тишина. На какую-то секунду друидке показалось, что мир просто замер… остановился… А с ним остановилось и время.

Перед внутренним взором одна за другой сменялись картинки старых воспоминаний.

Вон стоит небольшая лачужка на берегу лесного озера. На северо-западе виднеются синие вершины древних гор… Как же они назывались?

Стояна закрыла глаза, но это ничем ей не помогло. Единственное, что вспомнилось, так это предутренние часы, когда острые пики белоснежных вершин начинали окрашиваться в ярко-алый цвет. Будучи ещё маленькой девчонкой, Стояна заворожено глядела на них… как вот сейчас…

А ещё вдруг вспомнилось, что у матери была толстая длинная коса… и волосы цвета вороньего крыла. Они переливались под лучами солнца, порой создавая эффект некого свечения.

Мать была красивой женщиной. Высокой… стройной… Про таких говорят: «Кровь с молоком». Звали её Ладой… Ладой Молчановой. Было у неё ещё и прозвище — Рыся.

Стояна вдруг обрадовалась. Ей вспомнились те далёкие… очень далёкие чувства безмятежности и глубокой любви, которые переполняли душу… охватывали всё её естество. Она помнила мягкие руки, гладившие её маленькую головку… тихий мелодичный голос, напевавший грустные песенки… И Стояна, будто маленький котёнок, ластилась и обнимала большую мать-кошку.

Сердце тоскливо защемило… Бор опять будет думать, что я ворчу из-за своего положения. И никто не знает… и никогда не узнает… что у меня на душе…

Бор… от него тоже веяло если не спокойствием, то… то неким его подобием. Он был словно стеной, за которой можно было укрыться от житейских невзгод… и ещё от одиночества.

Потерять его, своего Бора… От столь страшной мысли Стояну охватил дикий животный ужас.

Нет… нет… этого не будет… Не должно быть! Сарн, ты слышишь? Не должно!

Неожиданно для себя, Стояна вдруг поняла, что увлёкшись собственными мыслями, она пропустила тот факт, что у костра примостились Папаны. Друидка перестала созерцать горы и увидела сидящими друг против друга Бора и Эйвинда. Позади последнего виднелись остальные члены его «ростка».

Северянин несколько хмуро глядел на гибберлингов.

— Завтра-послезавтра ожидается прибытие судна, — говорил старший брат. — И вы сможете отправиться на Корабельный Столб. Если пожелаете…

— Пожелаем, — кивнул Бор.

На дружественную беседу он особо настроен не был. Честно говоря, ему сейчас просто хотелось спать. Кивнув головой Эйвинду, и всё ещё не понимая цели разговора, Бор сказал:

— Вы отчего-то напряжены. Что-то случилось?

— Мы относимся к вам со всем уважением, — начал Эйвинд. — Думаем, что и вы весьма благосклонны к нам… к гибберлингам.

— Я так понимаю, у вас какая-то просьба.

— Совершенно верно. Во-первых, мы бы попросили вас сохранить в тайне то, что здесь видели.

— Вы про строительство форта?

— Да… про него. И про лазурит. Мы переговорили с Крепышами и остальными членами вашего отряда. Они всё поняли…

— Не утруждайтесь, я тоже всё понимаю.

Эйвинд чуть улыбнулся и в благодарность кивнул головой.

— А что, во-вторых?

— «Слеза джунов». Кроме вас её доставить на Корабельный Столб некому…

— Вы не опасаетесь, что сюда за ней могут заявиться турзы?

— Опасаемся, но, думаю, что этого не произойдёт. Если «слеза» пропадёт с острова, то ледовики просто потеряют её след в астрале.

— А тролли? Кажется, они тоже стерегли эту штуку.

— Наши дозорные не спят… Будем полагаться, что всё будет хорошо.

— Хорошо, «слезу» я тоже доставлю Старейшине.

Эйвинд кивнул и хотел подняться, чтобы уйти, но в последний момент вдруг передумал.

— Разрешите кое-что прояснить, — сказал он, оглядываясь на своих сестру и брата. — В Лиге началось брожение… К этому всё и шло: уж слишком много тех, кто тянул одеяло на себя. А коль согласия нет…

— К чему это вы говорите?

— Я объясняю о причинах секретности. Боюсь, что для Лиги гибберлинги стали тем встречным ветром, который противился усилиям и людей, и эльфов.

Бору вдруг отчего-то вспомнился Невзор с «Филина» с его высказываниями об ущербности гибберлингов.

— Если эльфийский народ хоть с каким-то пониманием относится к Исахейму, то внутри Кании много зёрен недовольства, — продолжил Эйвинд. — Часто слышатся разговоры о том, что, мол, люди дали нам свою землю (да хотя бы и тот же Ингос), а вместо благодарности… И вот тут начинаются перечисления всех наших «грешков».

— Ну, не все люди так полагают, — возразил северянин. Слушать эти речи ему было неприятно.

— Не все… Но сейчас таких становится все больше. К вам, господин Бор, мы не имеем претензий. Даже более того: весьма благодарны… И это не раболепие.

Северянин про себя улыбнулся: речь Эйвинда была слишком явно насыщена эльфийским стилем.

Кроме того, ему вдруг вспомнился вечер той первой встречи с Папанами. Тогда он умудрился порассказать немало философских речей и о подлости, и о… прочем. Такая видно его натура. А Бор… он лишь благодарный оппонент, с которым можно… да и хочется беседовать.

Так что на вопрос: «К чему весь этот разговор?» ответ напрашивался только один — простое желание выговориться.

— Я долго жил среди иных рас и племён, — спокойным тоном говорил Эйвинд. — Многие желали навязать мне… нам своё мировоззрение.

— Веру в силу Света? — уточнил северянин.

— Её тоже.

— И что же?

— Ну… я понял одно: не надо настаивать на том, что не приемлемо для других. Как там говорят в Кании: «Насильно мил не будешь»?

— Чем плоха вера в Дар Тенсеса? Разве магия Света показала свою несостоятельность?

— Несостоятельность… Ха! Смотрю на вас, господин Бор, и снова удивляюсь. У вас хорошо подвешен язык. Такие выражения, бывает, и от благородного мужа не часто выслушаешь. А насчет Дара Тенсеса: лично я в него верю. Но признаю силу Света. Однако не более…

— Отчего же?

— Забывать традиции предков — последнее дело. Гибберлингов собирает воедино мысли об Исе, Великом Древе…

— Но его уже нет.

— Возможно… Но вера осталась. Фродди прав, говоря, что Ису можно воссоздать заново… например, тут, на Новой Земле.

— В чём же задержка?

— Я же уже говорил: в людях… в эльфах… У них иные планы насчёт нас. А в головах только лишь война на Святой Земле. Извините, господин Бор, но теперь мы не считаем это чем-то первоочередным. Наши товарищи отдали немало жизней, пролили немало крови за чужую веру, и взамен мы желали бы такого же отношения и к себе. Но этого не происходит… Я не говорю о вас лично. Таких… людей… да и эльфов очень мало. Быть на равных — вот к чему должна призывать Лига. И это справедливо.