На земле живых (СИ)

  Ему пришлось пережить неприятное мгновение. Он забыл запереть дверь, и мельком видел Эммануэля, заглянувшего в спальню и тут же выскочившего из комнаты.

  ... Ушла она перед рассветом, тихая, как дуновение ветра. У Мориса осталось странное и тёмное ощущение. В начале ночи бесстыдная разнузданность и неуёмная похотливость Лили даже возбудили его, но с течением времени он всё больше ощущал утомлённость, какую-то вялую апатию и непонятную слабость.

  Такого он не переживал никогда.

  Подняться утром он не смог и пролежал в постели почти до вечера в мутной полудреме, - благо, день был воскресный. Наконец, с трудом преодолев оцепенение полного бессилия, выполз на балкон, почти наглухо увитый виноградными лозами, вдохнул полной грудью прохладный осенний воздух и, поглядев вниз сквозь листву, обмер: Лили, а ее рыжие волосы, золотившиеся в лунном сиянии, нельзя было спутать ни с чем, сидела на узкой скамье на коленях Сирраха Риммона. Невер сжал ледяными пальцами пульсирующие виски, с тоской подумав о бутылке мозельского в сундуке, но до угла спальни было почти десять шагов. Не было сил даже позвать слугу. Кое-как, почти ползком, он снова добрался до постели, простыни которой ещё сохраняли запах Лили, и снова провалился в непроницаемый сон без сновидений.

  Что до Риммона, то Сирраху не нравились женщины, корчащие из себя недотрог. И, запуская руку под батистовую рубашку Лили, он подумал, что ломаться она не будет. А иначе, - какого чёрта было прижиматься к нему на лестничном пролете и буквально лезть в штаны на лавке в палисаднике? Лили не обманула его ожиданий, ломаться не стала, и через несколько минут они уже стояли у двери в спальню Риммона. Он не любил ни длинных прелюдий, ни сентиментальных серенад, но был силён и вынослив.

   Тем неожиданнее для него был внезапный пароксизм слабости, вдруг тяжелой и мутной волной накативший невесть откуда и обручем сковавший тело. Рот наполнился солоноватым вкусом крови, возбуждение улеглось, но голову, стремительно закручиваясь огненным смерчем, сдавила нестерпимая боль. Боже, что с ним... Он с изумлением смотрел на свои ладони, трепещущие и бледные, пытался сжать пальцы в кулаки, но не было сил, пальцы не слушались, он чувствовал себя просто полумёртвым. Он не заметил, как девица ушла, думал лишь о том, как суметь доползти до трюмо, где золотилась впотьмах бутылка коньяка, но вскоре понял, что сдвинуться с места не сможет.

   Его слуга, увидев утром хозяина, ставшего похожим на мумию, в испуге замер на пороге.

  Между тем Гиллель Хамал, заложив напоследок дверь огромным бруском засова, углубился в ветхий свиток. 'Сефиры Каббалы - смысл и тайна божественной мудрости. Кетер, Хохма, Бина, Хесед, Гевура, Тиферет, Нецах, Год, Йесод, Мальхут...' Увы, для чтения мудрых трактатов необходим не только глубокий ум, но и спокойный дух. На душе же Гиллеля спокойно не было. Мысли его разбегались, как испуганные тараканы. Что здесь происходит, чёрт возьми? Куда он попал? Безумие, просто безумие...

  Вдруг Гиллель слышал, как, царапнув тишину, в пазах замка звякнул металлический брусок засова. Хамал задрожал и скривил губы. Как же! Эту лярву только пусти, - после такой романтической встречи ему и недели не протянуть! Закрыл ли он нижний замок на два оборота? Достаточно ли придвинутого к двери сундука? Не сесть ли на него для вящей прочности? Но шуршащие шаги за дверью уже стихли.

  Гиллель был человеком светским, но тут вознёс благодарение Всевышнему.

  Тем временем в крайней комнате у входа в коридор шла неспешная и серьёзная мужская беседа.

  -Деструктивное намерение мага в отношении жертвы, Митгарт, оправдано всеми законами естественной этики и честной игры, ведь в нём просто реализован принцип силы. Причем, успех, как я заметил, зависит, скорее, от приложения немногих верных принципов, нежели от обилия нахватанной информации, - высказался Виллигут, сидя с Бенедиктом Митгартом за бутылкой шамбертена. - Большинство учебников по магии набито невероятным количеством псевдо-эзотерических знаний, - продолжал он, - там подсовывается в основном то, что a priori не может сработать, дабы отбить охоту у всех, кроме самых ленивых и бесталанных. Никто не доверяет тому, что усваивается с легкостью.

  - Хотя все постоянно ищут короткие пути, дармовщину и чудеса, - лениво проговорил Митгарт, то ли соглашаясь, то ли оспаривая собеседника. - Мне представляется, что суть обаяния магии - просто в попытке подняться над моралью, объявив её вздорной ошибкой.

  - В морали самой по себе ничего заведомо ошибочного нет, она даже необходима для получения большого наслаждения, произведённого рациональной распущенностью, - заметил, придвигаясь к Митгарту, Виллигут. - Нелепой и ошибочной мне представляется только мораль, основанная на устаревших и затасканных принципах...

  'Законы механики основаны на принципах ещё более архаичных и обветшалых, что, однако, не даёт оснований считать их нелепыми', - вяло подумал Митгарт, но спорить не стал. Он апатично разлил остатки вина по стаканам, залпом выпил и поднялся.

  - Пора, поздно. Мы засиделись. Завтра коллоквиум по-греческому. Я возьму это и почитаю на досуге, - Он не заметил взгляда, которым проводил его Виллигут, и тяжело ступая по каменным плитам пола, пошёл к себе, унося старый свиток пергамента, основательно изгрызенный по краям мышами.

  ...Когда за спиной Виллигута через несколько минут заскрипела дверь, он подумал, что вернулся Митгарт, но, радостно обернувшись, увидел на пороге рыжую бледную девицу, которая нагло пялилась на него ещё на лекциях. Нелепо раскачивая бедрами из стороны в сторону и глупо закатывая глаза, она подошла к нему вплотную. Он молча смотрел на кривляку, пока она не позволила себе прикоснуться к нему. Резким ударом Генрих отшвырнул её, а затем, распахнув дверь, грубо вытолкнул грязную тварь в коридор.

  Чёрт его знает, что творится в Меровинге!

  Возвратившийся к себе Бенедикт Митгарт был мрачен и, положив принесённую от Виллигута рукопись на стол, задумался о делах - куда как не блестящих. Семья была разорена, между тем сестрица - на выданье. Проблема представлялась неразрешимой. Он мутным взглядом смотрел серое набрякшее небо за окном. Начал накрапывать дождь.

   То, что Бенедикт и Хелла - родственники, сказал бы каждый, увидевший их, - слишком уж очевидным было фамильное сходство. Но если грубость черт брата в какой-то мере искупалась его мужественностью, то сестру маленькие серо-зеленые глаза и длинный хрящеватый нос, нависавший над жабьими губами корытообразного рта, делали похожей на готическую горгулью. Бенедикт сам, глядя на неё, часто поёживался, с тоской думая о моменте, когда сестрица неизбежно заявит ему: 'Дай мне мужа, не то я подожгу дом'. Такое не раз слышали патриархи рода Митгартов от своих дочерей и сестёр. На его беду, после смерти отца старшим из Митгартов был он, Бенедикт.

  Между тем, приданого у сестрицы не было.

  Развалившись на диване, Бенедикт развернул свиток и погрузился в чтение. 'Это знание не имеет равных, оно позволяет превращать Сатурн, Марс, Юпитер, Луну и Меркурий в чистое золото, и обладает способностью помогать созреванию растений и превращать всякие камни в рубины и бриллианты. Тебе следует сначала использовать металлический агент, каковым является королевская сатурния, а затем привести в действие Меркурий, после чего ты сможешь растворить и превратить в ликёр Солнце и Луну, и выделить из продукта их гниения семенной навоз. Этот Меркурий является чудесным кадуцеем, о каковом мудрецы говорили в своих книгах. Он, и только он, способен растворить Солнце и Луну до их подлинной природы и служить для приготовления Философской Тинктуры, трансмутирующей все металлы в золото...'

  Сколько же нужно золота, чтобы пристроить сестрицу? Сам Митгарт не женился бы на такой и за мешок бриллиантов. Впрочем, за мешок... Бенедикт почесал макушку. За мешок - женился бы. Ха, да за мешок бриллиантов он женился бы и на чёртовой бабушке!