Отражение глаз твоих [пишется]

Блестящие глазки встретились с глазами Светлейшего.

Дракон некоторое время смотрел, не произнося ни слова, после чего указал пальцем вниз.

Светлейший кивнул. Так незаметно, что, пожалуй, сторонний наблюдатель (если бы таковой случился поблизости) ничего бы и не заметил.

Дракон прикрыл глаза.

— Как он появился здесь? — спросил он неожиданно голосом, почти точно имитирующим голос самого Даллатера. Тот едва не подавился сигарой.

— Я увидел его на берегу моря, — ответил человек, проделав весь ритуал раскуривания новой сигары. — По всему было видно, что он намерен свести счёты с жизнью. Я просто попался ему на глаза… и вот он здесь.

Дракон кивнул, и, впервые за всё время своего пребывания в Хранилище, ловко вспрыгнул на подлокотник стоявшего рядом кресла, после чего перебрался на его спинку. Сесть в него, как положено, он не мог — без риска утонуть в нём по самое горло.

— Ты говорил, что более не вторгаешься в чужие судьбы, — произнёс «медвежонок» голосом, обладателя которого Даллатер похоронил сорок два года назад. Он вздрогнул и вновь едва не проглотил сигару. Выбросив её прочь (она ударилась о стену и рассыпалась в прах), он встал и — также впервые за множество лет — расстегнул верхнюю пуговицу своей сорочки. Сердце его стучало, а в горле пересохло.

— Я… — глаза подсказывали ему, что напротив сидит не то, что произносит эти слова, но разум отказывался верить глазам. Светлейший тяжело опустился в своё кресло и опустил ладони на лицо. Спустя несколько минут он отнял их.

В комнате никого не было.

Маленький паршивец, подумал он, не без злости — не опасаясь, что майм услышит его мысли. Что он о себе возомнил? Какое право он имеет лезть в чужую память?… Тут и выяснилось, что сигнал экстренной связи горит уже несколько секунд, а уши режет звуковой сигнал той же самой связи. Расстегнув вторую пуговицу, Светлейший взял из воздуха переговорную трубку.

— Даллатер, — молчание. — Сегодня будет только шесть матриц. — Вновь пауза. — Больше достать не удалось. — Не нужно было обладать развитым воображением, чтобы понять — у говорившего был весьма виноватый вид.

— Не беда, подождём до завтра, — произнёс Даллатер отрешённо и дал отбой.

С той стороны не сразу сообразили, что с их начальником что-то неладно.

А Светлейший нарушил ещё одно правило, которому следовал уже более сорока лет.

По знаку его руки открылся хитроумный замок и показался сокрытый неведомо где и как до времени погребок — весь уставленный исключительно редчайшимими и драгоценнейшими сортами вин.

Первую бутылку он выпил прямо из горлышка, почти не ощущая вкуса. Не помогло.

Теммокан не знал, какие диковинные события сейчас происходят над ним… или где-то там ещё, где оставались остальные полсотни комнат и коридоров Хранилища. Ему было не до этого. Он искал глазами, нет ли где «пустого» килиана — записать то, что долетало до его ушей. Беседовали двое.

Он вскоре понял, что надо двигаться, чтобы постоянно слышать голоса. Стоило отклониться хотя бы на полшага от правильного положения, как голоса звучали тише.

И ни одно слово не было ему знакомо.

Но оба голоса принадлежали людям, это несомненно. Теммокану довелось повстречать множество не-людей, и он успел наслушаться, как звучат нечеловеческие голоса. Проклятье, что же делать?… Само по себе это событие, возможно, и не являлось таким уж существенным — в конце концов, в столь древнем мире странствовало немало призраков — но здесь, в закрытой от всей остальной Вселенной комнате… В конце концов его осенило.

Ему, правда, оторвут за это голову… но что же делать!

Он поспешно добыл свой амулет — на вид обычный, отводящий несчастья и призыващий удачу — и, решившись, отломил один из уголков, самый нижний.

Амулет засветился по краям ярко-синим пламенем.

"Друг до гроба" очнулся от сна.

Теперь самое важное — не потерять концентрации.

Теммокан двигался, словно лунатик, не обращая внимания ни на что, кроме голосов. По счастливой случайности путь, на котором голоса доносились особенно отчётливо, не пересекался ни со стеллажами, ни со стеной.

Когда зазвучал сигнал тревоги, Даллатер уже успел немного успокоиться. Поначалу он подумал, что, наконец, сигнализация сработала на Дракона — но тут же стало ясно, что добрых чудес сегодня не предвидится. Сигнал был иным. Настолько иным, что Светлейший вовсе не ожидал его услышать. Да и не слышал он его прежде, в стенах Хранилища. "Друг до гроба", как мрачно окрестили его те, кому доводилось прибегать к его услугам, был весьма своеобразным "зрячим камнем". В нормальном состоянии он «спал», удерживая в своей хрустальной памяти чуть более минуты того, что видел и слышал его обладатель. Однако, когда носителя его тяжело ранили, убивали или подвергали серьёзной опасности (которую тот мог ощущать и осознавать), «друг» просыпался и начинал во всех используемых диапазонах передавать сигнал бедствия и свои координаты. И записывал, записывал, записывал… чуть более десяти минут.

Порой оказывалось слишком поздно. Порой «маяк» наводил на несчастную жертву вовсе не спасателей. Но это была, хоть и не очень надёжная, но соломинка — держась за которую, можно было надеяться выкарабкаться из бездны.

Даже исчерпав свой ресурс, "друг до гроба" оставался в высшей степени прочным объектом. Упади на него скала — ему и тогда ничего бы не сделалось. В кратере вулкана он чувствовал бы себя вполне приемлемо — если бы мог чувствовать.

Жаль только, что подобные амулеты стоили целое состояние и владеть ими могли лишь избранные из избранных.

…Даллатер не сразу понял, что означают странные координаты, которые передавал «маяк» — и лишь спустя десяток секунд осознал, что так могло «представляться» какое-нибудь из хранилищ.

Выхватив (из воздуха) какое-то оружие, Светлейший ударом плеча распахнул дверь своего кабинета и помчался вниз, куда не так давно он отвёл Теммокана. Проклятие, подумал он, неужели так и начинается конец света?… Охрана еле поспевала за ним, а уж эти ребята не сидели в креслах по многу лет, презирая упражнения и теряя форму…

Они силились вспомнить хоть что-нибудь из прошлого и не могли. Всё, что можно было припомнить, они записывали. Стало понятно, что жившие здесь люди имели отношение к торговле. Нашлось несколько относительно пустых амбарных книг и — хвала богам — огрызков карандашей. Карандаши были дорогими, угольными. Чернил же не осталось никаких. Неммер не могла припомнить, как называется язык, на котором она пишет. Кто научил её грамоте. Откуда берутся те или иные слова — память была дырявой, но дырявой весьма избирательно.

Хонн пришёл к тому же выводу. Читал он со второго слова на третье, но что поделать!

Первым делом она срисовала оставшиеся на ладони метки и, при помощи Хонна, восстановила их в зеркальном отражении.

Получилось странно.

— Это не буквы, — заявила она уверенно. — И не цифры, — несколько менее уверенно. — Что бы это значило?

Хонн некоторое время смотрел на начертания на «драгоценности» (судьбу её и загадочные свои слова он пояснять не торопился), шевеля губами. Поворачивал всё это то так, то этак. Безуспешно.

— А у тебя на… — он замялся, — …теле нет ничего подобного?

— Нет, — тут же ответила Неммер, чуть нахмурившись.

— Ты уверена? — спросил «мальчишка» без тени усмешки.

— Да, — ответила Неммер, поджимая губы и зачем-то встала с табурета. Встал и Хонн.

Не переставая смотреть ей в глаза.

— Раздеваться я не собираюсь, — произнесла она сухо. — Тем более, ты… — теперь замялась она, — подсматривал за мной всё это время. Так что… — она замолчала. Хонн не отводил взгляда.

— Я не подсматривал, — так же сухо, с совершенно взрослыми интонациями ответил Хонн. — Во всяком случае, не занимался этим… целенаправленно. — Непривычные слова приходили с некоторой задержкой и словно бы оттуда, откуда их нельзя было извлечь простым усилием воли. Сошлись на том, что Хонн осмотрит её голову.