Русские инородные сказки - 6

Оазис

— А все потому, что нам чертовски не хватает гибкости, — сказал телеграфный столб.

— В самом деле? — удивился Южный Ветер. — Я бы с вами согласился — просто из вежливости, но боюсь, это было бы опрометчиво: всем и каждому ясно, что у меня маловато опыта, чтобы осмыслить данное утверждение. Я, пожалуй, воздержусь… и не просите… не умоляйте… ни в коем случае не настаивайте! Видите ли…

— Вижу, — перебил его столб, пытаясь задавить собеседника апломбом и тем самым умерить его пыл, — я прекрасно все вижу. В этих краях меня называют дальновидным.

— Так и называют?.. Дальновииидным? — засмеялся Ветер. — Да ведь это просто потому, что видно вас — издалека…

Телеграфный столб обиженно накренился. Провода загудели.

— Какая неловкость! — посетовал Ветер. — Если бы вам вздумалось пригласить меня на танец, я бы, пожалуй, отказался. Вы бы мне ноги оттоптали!

— Знаете что! — вспылил телеграфный столб. — Я тут, между прочим, по служебной надобности. Извольте удалиться. Вы не оправдали моих надежд.

— Каких именно? — фривольным тоном осведомился Ветер.

— Далеко идущих! — отрезал столб и демонстративно отвернулся. Птица с возмущенным клекотом сорвалась с насиженного местечка и канула в небе.

— Счастливо оставаться! — крикнул Ветер и, быстро набирая ход, помчался вслед за птицей. Мгновение спустя он вернулся: — Был неправ. Сожалею. Учту и исправлюсь.

— Что вы там бормочете? Говорите четко и ясно!

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ!!! — дунул-грянул Южный Ветер. Песок ближайшего бархана взметнулся и медленно рассеялся в воздухе.

Повисла тишина. Солнце тускло мерцало в зените, как адская линза. На горизонте показались крошечные, медленно ползущие тени: из Багдада шел караван — к морю. Наконец Ветер не выдержал и тихонько кашлянул. Столб медленно, словно во сне, повернулся к нему:

— Когда я был деревом…

Ветер поперхнулся пылью:

— Кем? Чем?

— Когда я обладал корнем и кроной…

— Вы бредите.

Столб пожал плечами и снова отвернулся. В глазах его блеснули слезы. Ветер, устыдившись, пошел на попятный:

— Сглупил! Не обращайте внимания. Продолжайте, прошу вас!

Столб прикрыл глаза и, казалось, позабыл и о пустыне, и о нетерпеливом своем собеседнике. Голос его внезапно окреп, будто до сих пор он спал и только теперь, по прошествии немалого времени, пробудился от сна:

— Когда я был гибким и крепким деревом, осененным праздной листвой деревом, светлым с прозрачною кроной деревом, поющим, покой-силу дарующим деревом, все было иначе.

Я обитал в Перу, на склоне холма под названием Холм Благого Предзнаменования.

Я плодоносил.

Я был истинно любящим деревом.

Корень мой уходил в землю на тридцать четыре меры — земля распахивалась навстречу, и небеса принимали меня.

Когда я был деревом, существа этого мира приходили, чтобы отведать моих плодов, укрыться под моей кроной, поглядеть на меня и показать детям, внукам, дорогим чужеземным гостям, женам и дорожным попутчикам.

Я был весьма известным и всеми уважаемым деревом.

Мыши старались рыть норы вблизи от меня, и птицы в бессчетном количестве вили гнезда в моих ветвях.

Паломники приносили мне жертвы воды и хлеба. Женщины исцелялись от бесплодия, принимая мою кору как лекарство. Дикие свиньи приходили, чтобы тереться об меня, они натирали свои щетинистые бока до блеска, и даже годы спустя бока их лоснились.

Индейцы племени кечуа назвали меня Господь Всех Деревьев и почитали в качестве племенного тотема. Раз в месяц они приходили, чтобы справить Праздник моего Имени, и я щедро вознаграждал их, даруя племени процветание. Кечуа хоронили мертвых в корзинах, сплетенных из моих волос, в такие же точно корзины укладывали новорожденных. Жених предлагал невесте листья, сорванные ранней весной. Если невеста готова была принять его, она жевала листья и глотала мой сок. Я оплодотворял ее за девять месяцев до свадьбы, и когда по прошествии следующих девяти месяцев рождался ребенок, Истинным Отцом называли меня, а того, чье семя продолжало свой путь в отпрысках, — Вторым Отцом.

Поколение сменялось поколением, округа преображалась: человеческие селения строились, приходили в забвение и разрушались, реки разливались, возвращались в свои русла и пересыхали, созвездия над головой меняли свой ход, а я все стоял — крепкий, непоколебимый, могучий — дни и ночи напролет беседуя с далеким твоим пращуром, Северным Ветром…

— Вот те на! — воскликнул Южный Ветер. — Стало быть, спесивый, сбрендивший старикашка — твой старый кореш! Если все сказанное — правда, мы с тобой — почти кровные родственники, так что — с тебя причитается! Я до сих пор время от времени навещаю дедулю, чтобы поставить ему рюмку-другую. Уж и сам не знаю зачем. Ничего путного в последнее время он уже не рассказывает, не то что прежде…

— Вы… ты говорил с ним? Он помнит меня?! Он упоминал обо мне?!! — закричал телеграфный столб. Электрические провода натянулись как струны.

Ветер задумчиво пошелестел, наматывая круги:

— Старикан и в самом деле говаривал о Старом Индейском Дереве, с которым он век или два играл…

— …в кости! — закончил столб. — Мы резались в кости, причем он всю дорогу проигрывал.

— Еще он говорил, что ты — жулик каких мало!

— Это я-то? Ерунда! Поклеп! Посуди сам: как я могу жульничать? Мне, извини за вульгарный натурализм, просто НЕЧЕМ жульничать. Это он вечно пытался дунуть исподтишка, чтобы повернуть кости нужной стороной кверху, да только судьбу не обжулишь! Он мне и по сей день должен.

— Вот как? — засомневался Ветер. — Что-то на него не похоже… Я, помнится, как-то раз задолжал одному деятелю упряжку быков, и старикан мне все уши прожужжал: долг, мол, святое… Особенно — карточный долг… Ну, теперь я ему это припомню…

— А ведь ты мог бы за него рассчитаться, — тихонько сказал столб.

— Еще чего! — захохотал Ветер. — Пусть старикан раскошелится, он богаче любого из нас. Купит-продаст кого хочешь…

— Мне его деньги ни к чему…

— Ты меня заинтриговал, — признался Южный Ветер и подлетел поближе. — Чего же тебе надобно?

Столб угрюмо вздохнул и позвенел проводами:

— Видишь эти чертовы кандалы?

— Тоненькие висюльки, которые уходят за горизонт? Я все хотел спросить: что это за хреновины такие и зачем вы, столбы, ими обматываетесь с головы до ног?

— Сдуй их.

— Не понял…

— Ты ведь можешь дунуть как следует?

— Не вопрос…

— Дуй.

Южный Ветер набрал горячего воздуха и дунул — сперва легонько, потом посильнее. Столб накренился, но провода не поддались.

— Ого! — закричал Ветер. — Ну держись…

И он дунул по-настоящему. Песчаные языки поднялись на такую высоту, что птицы — одна за другой — падали вниз, словно пустыня слизывала их с неба. Далекий караван, успевший за время беседы проделать немалый путь, разметало по сторонам: верблюды сели в песок, люди потеряли друг друга из виду и бродили в темноте, выкрикивая имена богов и посылая им проклятия на всех языках мира. Немногочисленные пустынные животные поспешили укрыться от ветра, а те, кто не успел, припали к земле, пережидая внезапное бедствие.

Электрические провода натянулись до отказа. Звук, который они издавали, сопротивляясь, напоминал человеческий вопль. Наконец с оглушительным звоном они лопнули, и телеграфный столб покатился по земле как спичка.

— Ну вот, — сказал Южный Ветер, весьма довольный собой. — Это было нелегко, но мы справились… Что-нибудь еще?..

— Да, — с трудом выговорил запыхавшийся, изрядно потрепанный столб. — Теперь поставь меня ровно…

— Как скажешь, дружище…

— И прощай…

Буря окончилась так же внезапно, как и началась. Пыль улеглась, и сквозь ее завесу, быстро рассеивающуюся, вновь показалось солнце. Ветер поднялся над пустыней, принимая в свои объятия встревоженных птиц, баюкая их и покачивая на воздушных волнах. С высоты его полета пустыня выглядела как прежде. Животные спешили по своим делам, растения стряхивали песок, поднимаясь из земли, как велел им инстинкт, выжившие после катаклизма люди вставали на ноги, чтобы привести в порядок поклажу, разыскать верблюдов и похоронить мертвецов.