Смерть за смерть. Кара грозных богов

Звон железа, что поначалу напоминал крики сонной птахи, превратился в песнь. Страшную, оглушающую, но прекрасную.

У Ловчана не было уж ни единой возможности глянуть в сторону корабельщиков, он только и успевал уходить и уворачиваться, отводить и отбивать. Сам сделал от силы пару выпадов, зато Розмич разил без передышки. Встреться такой противник в настоящей сече – даже ужаснуться не успеешь.

В бешенстве Розмич действительно был прекрасен. Глаза пылают. Тонкий лён рубахи не может скрыть мощь тела, вздувающиеся бугры мышц. Каждый шаг, каждый взмах точен и невероятно быстр. А ведь ещё столь искусен, что в последний миг придерживает клинок, не позволяет ранить товарища. Сами богини не погнушаются поглядеть на такого мужчину…

А вот Затея, как выяснилось позже, погнушалась.

Девица получила-таки нагоняй от дядьки и поклялась быть тише воды и ниже травы, по крайней мере, пока не придут в Белозеро. И хоть самой так хотелось поглядеть, что аж глаза чесались – наказа Жеданова не ослушалась. И когда дружинники одобрительно бурчали и похлопывали взмокшего Розмича по плечам, даже взглядом не одарила.

После неудачи с Затеей Розмич ходил смурной. Говорить разучился окончательно. Единственное, что мог – рычать на дружинников: кому живот подтянуть, кому меч проверить, кому броню поправить. Даже испечённая Вихрушей рыба радости не прибавила.

У искрящегося костра было не столь весело, как в прошлый вечер – Затея сидела тихой мышью, рассказы мужчин слушала будто нехотя, то и дело перешептывалась с гречанкой.

– Покуда в Царьграде были, ромейский чуток выучила, – пояснил Жедан, уловивший недоумение Розмича. Гордости купец не скрывал. – Умная она у нас. Хотя на кой бабе ум? У баб всего делов-то: замуж выйти, детей родить и за хозяйством проследить.

– А зачем же ты её четыре лета по заморским странам возил? – встрял Ловчан.

– Так ведь… – Купец пожал плечами, его взгляд заметно потеплел. – Одна она у нас. Потому и балуем. Брат для неё лучших учителей нанимал, а девка о дальних странах наслушалась и на лодью напросилась…

– Одна? – изумился Ловчан. – Как это?

– А вот так, – сказал Жедан грустно. – Обделили нас боги. И меня, и брата. Правда, у брата хоть Затея народилась, и то… три коровы ведунье свести пришлось. – Помолчав, продолжил: – А я пять свёл, и всё равно ничего. В торговле удачи хоть отбавляй, а с детьми… Прокляты мы. Попорчены.

– А жену другую брать пробовал? – осторожно поинтересовался Ловчан.

– Пробовал. Первую выгнал, вторая сама сбежала, а третья – молодая – в Белозере сидит, ждёт.

– А порча? Неужто не снять?

– Наши ведуны не смогли. Заморские тоже. Может, после этого похода… получится.

При этих словах из взгляда Жедана впервые пропала хитреца, а в самом ни следа мужской стати не осталось. Сидит на бревне – как мешок, набитый сеном. А вот слёз нет – видать, все выплакал уже.

– Покайся в грехах своих! Прими веру новую! Господь милосерд… – начал было Ултен, заслышав их разговор.

– Изыди, поп! – отрезал Жедан. – Иногда лучше спать, чем говорить. Завтра труден день…

Розмич снова взглянул на Затею, но уже иначе.

– Не порча это, – неожиданно для самого себя заключил он. – Недуг редкий. Не к ведунье идти надо, к знахарке.

– Так у меня ж всё… – заикнулся Жедан, подразумевая – покуда шевелится, к знахаркам мужики не ходят.

– Говорю же – недуг! – зло бросил Розмич и отвернулся, не понимая, какая муха его укусила и что вообще произошло.

Спал в эту ночь, как девица перед свадьбой, – тревожно, урывками. И мамка с батькой снились, и порубленные враги. А под утро коркодила привиделась – разинула пасть, щёлкнула острыми зубищами и уплыла…

Дальше, как и обещалось, идти стало тяжелей. И даже попутный ветер не мог облегчить тягот, свалившихся на плечи корабельщиков. Река то петляла, то мелела, то сужалась. А пороги в этот раз испугали даже бывалых людей Жедана. Вдобавок с третьего дня зарядил дождь. Не сильный, но мерзкий – такой только жабам в радость.

Дюжина Розмича не роптала, трудилась в полную силу, никаких поручений не гнушаясь. Жедан забыл нагловатый тон, каким встретил воинов на пристани Алоди. Был до тошноты вежлив, и когда дело дошло до бечевы – первым впрягся в «петлю». Досталось и Ултену, но он, похоже, был только рад этому.

Сам Розмич уставал, как ромейский раб на триерах, но с радостью брался за любую работу – та в два счёта выгоняла из головы мысли о синеглазой Затее. Скоро на ладонях появились совсем не воинские мозоли, иные – рабочие.

Один раз, когда дождь сменило жарящее, как раскалённая сковорода, солнце, Ловчан уговорил Розмича снять рубаху и прямо так сесть на вёсла. Розмич так и не догадался, для чего это нужно, а вечером, поймав заинтересованный взгляд Затеи, смутился до одури и едва не набил морду всей вверенной ему дюжине…

Полбу сдабривали летними грибами, сухари после каторжного труда уплетали, как свежий каравай. Рыбу не удили, добывали острогами прямо у берега. Благо, даже в летнюю пору речка кишмя кишела живностью.

А раз Буй наудачу ткнул копьём в высокие, подозрительно раздвинутые камыши. Руки у воина крепкие и цепкие – отпускать древко даже не собирался, за что и поплатился. Мотнуло в сторону с такой силой, что тут же оказался в реке, завопил. На помощь ему подоспели ещё три пары рук, не менее крепких. Отпускать добычу рыболов отказался.

Огромная рыбина показала стоящим на берегу хвост – немногим уже, чем плечи Розмича, и потянула Буя ко дну. Трое помощников попрыгали в воду, разя могучего противника – острогами и топорами. Чуть сами не утопли, дно вроде бы и под ногами, да илистое оказалось. Огромную, неохватную склизкую тушу с превеликим трудом выволокли на сушу.

Глядя, как противится речная животина, решили, уж не первого ли слугу Водяного поранили. На деле оказался старый-престарый сом. Оказавшийся вне родной стихии, древний хищник пялил огромные глаза и, казалось, проклинал их. На заросшей мхом морде – лютая ненависть.

Увы, есть сомье мясо нельзя – больно старое. Таким даже подзаборный пёс в голодный год побрезгует. Зато хвастаться победой над чудищем можно до скончания века. И чтобы никто не подумал, привирают рыбари, каждый вырвал из пасти ещё трепыхающегося противника по зубу. Ултен тоже взял на память.

Глядя на такое дело, Затея побелела и спешно отошла от ярившихся мужчин. Рабыня-ромейка принялась гладить её по голове и что-то нашептывать. Розмич подошел было извиниться за невольную обиду, но был отправлен восвояси красноречивым взглядом грекини.

…Ещё стало ясно, почему Жедан так преуспел в торговом деле. Кто ж добровольно на полный опасностей путь согласится?! Лучше потеряют пару недель, но пройдут иной, лёгкой дорогой. А этот не боится ни работать, ни рисковать – за такое любой бог награду пошлёт.

А через девять дней после того, как вошли в устье, речные берега расступились, открывая взглядам бесконечное Онежское море.

– Ну, теперь передышка, – заключил старый кормщик, которому на пути пришлось тяжелей, чем остальным. Только несведущим кажется, сидеть у правила – дело плёвое, знай себе поворачивай. Кормчий должен не только видеть и понимать воду, но и чувствовать её. Одно неверное движение – и лодья на мели! И это ещё добро, если без пробоины! Тогда – дело пропащее. И о товаре забыть можно, и о скором возвращении домой.

Онежский берег по обе стороны Свири, внедрившейся в сушу, казался не слишком высоким. Песчаный, поросший густым лесом…

– Река тут глубока, потому степенна, – знающе проговорил кормщик. – На северном бреге, – молвил он и махнул рукой вдаль, – живут дикие племена, высший их бог – Юмола, его задабривают эти дикари кровавыми жертвами, не брезгуя прирезать не то что мужчину, а и женщину, и даже её дитя. Да минует нас их злоба.

– Ну, не совсем дикие, – поправил купец. – Бьярмы они, этим всё сказано. Другие. Иные, чем мы, словене. Покуда по Неяве шли, сам Волхов нас хранил. Здесь чужая вода. Надо с духами новый договор учинить… – пояснил Жедан. Розмич кивнул. – Эй, Ултен! Ты бы на всякий случай свою книгу почитал да святым каким помолился, хотя, коли они, как и твой распятый, никогда при жизни не ходили морем, так и не помощники нам в этом деле.