Извек

— Аминь! — донеслось с крыльца, и Сарвет четырежды махнул рукой в сторону дружины.

К крыльцу уже бежали гридни, ведя могучих жеребцов. Князь с Сарветом степенно сели на тех, что отличались особо богатой сбруей, двинулись к воротам. Гридни без промедления попрыгали в сёдла и пристроились следом. Дружина глубоко вздохнула и, едва те поровнялись с воротами, ещё раз грянула приветствие. Когда хвост последнего жеребца скрылся за оградой, взоры обратились к воеводе. Тот махнул рукой и уже без остервенелых ноток пробасил:

— Отдыхай, птичье вымя! Осмысливай услышанное, ежели кто чё понял!

Строй шелохнулся и скривил ряды. Послышался негромкий гомон, стали кучковаться ватажки, которые то ширились, то дробились, то перетекали из одной в другую.

Воевода приблизился к Извеку и, глядя куда—то в сторону, вполголоса заговорил:

— Тут скоро мал—маля кой—чё будет. Надобно, чтобы каждый при деле был, стало быть в готовности. Ты бы собрал своих, да без промедления по дальним засекам [17] слетал. Передал, чтобы наготове были. Ежели что, то всех в копье ставить и выступать куда скажут. Особливо надлежит навострять дружины в городищах, околонь которых весей поболе. Как исполните, быть расторопно назад. Понял ли? — прищурился воевода.

— Как не понять, хотя…

— Хотеть потом будем. Сейчас, птичье вымя, велено исполнять.

— Сделаем! — хмуро ответил Извек. Подождав, когда воевода отойдёт, поднёс руку ко рту.

На условный свист, три десятка воинов поспешили к Сотнику, сгрудились вокруг угрюмого друга, выслушали задание и двинулись со двора. Последними к воротам зашагали Извек, Эрзя и Мокша.

— Сам—то небось опять дальше всех поедешь. — поинтересовался Эрзя почти утвердительно. — А может мы с Мокшей сгоняем, а ты поближе? Ты ж только вернулся!

Сотник хлопнул по его твёрдому плечу, отрицательно мотнул головой.

— Не стоит. Сам сдюжу. Только воротитесь поскорей. Надо бы посудачить спокойно, без спешки.

— Замётано!

Солнце ещё не успело подпереть верхушку небес, а из семи киевских ворот уже выметнулись группки всадников и потекли по дорогам, постепенно рассыпаясь по развилкам и отворотам. После полудня Извек снова остался наедине с Вороном. Не глядя, проехал мимо невеликой деревушки, прилепившейся к берегу Лебеди. На душе снова было пакостно. Тревога, появившаяся с вечера, подспудно росла. Утренние речи Владимира и Сарвета только усилили невесёлые предчувствия. Извек вдруг ощутил себя ребёнком в тёмном чужом лесу. Как когда—то в детстве, после смерти родителей, захотелось снова прижаться к мудрому и сильному дядьке Селидору, прильнуть щекой к его могучей тёплой ладони и затихнуть испуганным маленьким зайчонком…

Из под копыт коня выпорхнула горлица и, набирая высоту, устремилась к дальнему лесу. Извек следил за её трепещущим полётом, пока откуда—то сверху не упала стремительная тень коршуна. Удар, суматошный всплеск крыльев и, в воздухе закружилось облачко лёгких пёрышек. Обременённый добычей, хищник натужно выровнял полёт и закрылатил к своему гнезду.

— Не к добру, — прошептал Извек. — Не иначе, лиху какому—то быть…

Темень застала у старой стоянки. Под бревенчатым навесом, стоймя, сохли припасённые для путников дрова. Кострище чернело былыми угольями и закопченными камнями. Ворон, лишившись седла и уздечки, побрёл к ручейку, цепляя с ветвей крупные листья. Сотник, запалил костер, выудил из сумы хлеб с луком, но куснув пару раз без охоты, засунул обратно. Посидев у огня, перешёл под навес, улёгся на кучу прошлогодних листьев, задремал…

Бледный свет луны выявил тонкий, ползущий по траве ковёр тумана. Всё, чего он касался, тут же замирало в сонном оцепенении. Чуткий Ворон не заметил, как копыта скрылись в призрачной дымке и пелена дрёмы окутала его, притупив и слух, и обоняние. В кустах сверкнули призрачные огоньки. Мерцая в листве, попарно двинулись ближе, и из—под ветвей выступили мавки. [18] Оглянувшись на того, кто остался в зарослях, обе лукаво улыбнулись и приблизились к коню. Погладив дремлющего Ворона, расчесали пальцами густую чёлку, потрепали тёплые уши. Похихикивая, заплели на чёрной гриве по косичке, глянули на спящего Извека. Перешёптываясь шагнули к дружиннику, однако, на полянку выступил леший и погрозил узловатым сучком пальца.

— Нук цыть, бестолковые, не мешайте молодцу почивать. Ему и так маетно… вон, вишь, во сне мечется, да зубами скрипит.

Подковыляв к спящему, присел рядышком и осторожно положил шершавую длань на лоб. Прислушавшись к чему—то, печально покачал косматой головой.

— Эх, добрый молодец, душа неугомонная, нелёгкие дорожки ногам твоим застланы. Приплетён ты ими к земле накрепко, а через беды земли—матери и тебе несладко. — убрав руку, вздохнул. — Да укрепят тебя светлые боги.

Глянув на притихших мавок, поднялся, поманил рукой. Когда те беззвучно приблизились, что—то шепнул обоим. Сверкнул оком на их удивлённые мордашки и добавил уже громче:

— Ему надо! На нём, нынче, многие узелки завязаны.

Мавки кивнули и спешно засучили в воздухе руками. От тумана начали вздыматься зыбкие сполохи, загустели, закружились и, послушные гибким пальцам, сплелись в кольцо. Повинуясь неуловимым мановениям, кольцо скользнуло к Извеку и, скрыв его на миг, тихо растаяло в воздухе.

— Ну, седьмицу—другую, и такой обережный круг не помешает, — вздохнул леший. — А там…

Он замолчал и, махнув посерьёзневшим проказницам, скрылся в лесу. Мавки поколебались, бросили любопытный взгляд на дружинника и, сморщив досадливые рожицы, юркнули за хозяином леса…

Верхушки деревьев порозовели от утренних лучей Ярилы. По лесу, на все лады, звенел щебет многоголосых птиц. Сотник подбоченясь стоял посреди поляны и пожирал взглядом удручённого Ворона. Тот хлопал большими умными глазами, шумно вздыхал. Хозяин же, укоризненно ворча, ткнул пальцем в появившиеся за ночь косички.

— Что ж ты, брат? Отрастил лопухи как у зайца, а того, кто ночью шастал, не услышал! Вона, глянь какую красоту навели, а могли небось и ползада отожрать, пока ты дрых. Соня ты комолый. Вот оставлю косищи, и будешь шоркаться по белу свету, как красна девица…

Виноватый вид понурого Ворона отвечал красноречивее слов…

— Ладно, иди сюда, расплету! — сжалился Извек.

Распутывая гриву, удивлялся, что на душе было странно легко. Будто бы за ночь кто—то напитал сердце звонкой радостной силой. В голове прояснилось, стёрся даже грязный осадок давешнего предчувствия. Уже в седле достал вчерашнюю еду, в охотку позавтракал. Остаток хлеба отдал коню и, дождавшись, когда тот с удовольствием прожуёт, пустил Ворона галопом.

Незаметно, как удача при игре в кости, перелесок кончился. Дорога плавно забрала влево, обходя пригорок со сторожевым застругом. На фоне неба темнел частокол, скрывающий тесный двор с избой и высокой башенкой. В смотровой клети темнела фигура дозорного и, не успел Сотник съехать с дороги, как до него донёсся короткий свист. В частоколе обозначились бойницы в толщину бревна. Лиц за бойницами было не разобрать, но Извек знал, что его внимательно разглядывают через наконечники трёхгранных пробойников. [19] Хотя, наверное, уже нет: на таком расстоянии Ворона даже спьяну не спутаешь.

Он не ошибся: воротина поползла в сторону и в проёме, куражно расставив руки, показалась громадина Рагнара. [20] Пропуская всадника в распахнутый створ, великан широко улыбнулся и потрепал Ворона за уши:

— Ты вовремя сюда явилась, птица. Овёс ещё остался, да и воду ещё не всю выхлебали.

— А я что, не в счёт? — возмутился Сотник.

Рагнар хохотнул.

— И тебе, сокол, кое—что перепадёт! Давеча, Павка-Тур [21] кабанчика добыл, небось, уже прожарился. Определяй ушастого к кормушке и давай за стол.