Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

– Как выйдет, - хмыкнул Эвклей и вытер об хитон засаленные руки.

– Значит, буду судить во дворце.

Распорядитель только плечами пожал – ну, и суди себе, мне-то какое дело? Помолчал, переплетая корявые пальцы. Взгляд цепких, заплывших жиром глазок поползал по песку, остановился на большом пальце, торчащем из сандалии.

Палец был пузат и волосат, как сам Эвклей.

– Грешников карать своей рожей будешь?

Гипнос отчаянно и громко хрюкнул в свою чашу и просиял любовью к Эвклею. Спорить ведь можно, затем бог сна и таскается за распорядителем, чтобы услышать из его уст что-нибудь этакое про Владыку.

– Карать мне не впервые.

– Угу. Ты им в зубы… каждому. Двузубцем. Авось, за кару сойдет.

– Эриний можно попросить, – Гипнос щурил развеселые глаза. – Они с бичами – знаешь как?! И Немезиду – эта кого хочешь заест, хотя, конечно, у нее и на поверхности дел хватает. Так ведь еще стигийские твари есть – взять ту же Эмпусу! Да она своими копытами…

– Эмпуса – это кто? – прошелестела забытая Лета, глядя на лепешку.

Эвклей хрюкнул вепрем из кроновых ратей.

– Ну, мне пора, – подхватился Гипнос. – На поверхности сна послеобеденного ждут, на Олимпе тоже, наверное.

Улизнул под самый свод – от беды подальше.

Я поднялся, не отряхивая плаща от белого песка. Кивнул Эвклею – пошли. Нет, не с колесницей, а так, по-божественному, мне ведь пора привыкать?

Шаг – мир морщится вокруг меня складками серой шерстяной хлены, украшенной цветами, два – складки становятся мельче, в вышивку на хлене вплетаются огненные узоры… три. Пришли.

Темные Области – пустошь выжженной земли лежала под ногами. Место, куда я за год так и не наведался, сюда вообще никто не наведывался, потому что не было охочих навещать помойку. Свалку мира, изломанную плоть скал, прорезанную хитрыми морщинами огненных трещин.

Лежит возле крутого холма припорошенный пылью валун. Змеится русло пересохшей реки, по берегам – безнадежно умершие столбики молодых деревьев. Грубо отесанный каменный трон. Потемневшие и позеленевшие оковы. Звенят под ногами шипы из черного серебра.

Кажется, я дома. В гостях у отцовских лабиринтов времени – вот-вот под ногами захрипит, расползаясь, ткань, листья зашуршат. А вон там, к западу, ямы, каждая по десять шагов шириной. Наверняка ведь угодишь – ноги переломаешь.

Разве что нянька-тьма тут густо разведена огнем, но все равно ведь – помнит, приветствует…

Я смахнул пыль с валуна и уселся, а Эвклей шнырял вокруг. Даже не жевал ничего – так увлекся. Бурчал, что были мыслишки – это точно, то ли сад тут потом разбить, то ли кузниц наставить, местечко-то – на виду! Ага, вот котел, пригодится. Великанский какой-то котел. В такой полсотни человек запихнуть можно. О, вот еще пифос, тоже великанский. И к нему зачем-то ступени высечены – можно подняться, заглянуть в горло… Тьфу ты, да он треснутый, дрянь какая, кому такое нужно. А вот колодец, а вот… жаль, тут пожрать ничего нет.

Когда Эвклей отвернулся от простертого на земле огромного колеса, прямо к его носу свешивалось яблоко.

Крупное, красное, как гранат, надавишь – брызнет соком. Ветку дереву погнуло.

– И жратва есть, – заметил Эвклей философски, протягивая руку. – Блаженство.

И тут яблоко шарахнулось вместе с веткой на недосягаемую высоту. Подмигнуло красным глазом сверху: не для тебя я тут, на пустошах, вызрело! Эвклей засопел, почесал затылок… яблоко вняло гневной мольбе: падающей звездой устремилось вниз. Спустилось.

А от протянутой руки отпрыгнуло, издеваясь, и нагло закачалось в вышине.

В третий раз Эвклей был хитрее. Он старательно сделал вид, что до яблока ему нет никакого дела: растет тут… мерзость всякая. Отвернулся, опять уставился на колесо, кося взглядом, дождался, пока строптивый фрукт спустится пониже – и совершил бросок, достойный барса, валящего антилопу.

– Ага, чтоб тебя!!

Яблоко дало себя поймать, а вот с родной веткой расставаться не хотело. И два ближайших яблочных сука вдруг задвигались, ожили, смерили распорядителя немигающими взглядами, затрепетали раздвоенными языками…

К тому же под ногами Эвклея разверзлась земля, и из нее выплеснулось пламя.

– А-а-а!

Отпустив яблоко, распорядитель взлетел в прыжке – и чуть не приземлился на проклюнувшиеся из скалистой поверхности шипы. Сиганул еще раз, прохрипел ругательство и, гневно пыхтя, вперился в меня.

– Что ухмыляешься? Смешное увидел?

И отскочил от скорпиона, гигантской клешней нацелившегося на него из ближайшей ямы. Собрал в кулак редкую бороденку, посмотрел, как под моим взглядом поочередно вспыхивает пламя в ближайших трещинах, как появляется на ровном месте зловонное болото, нетерпеливо пропарывает воздух хлыст…

– Вот оно как, - вслушался прищурив глаза, повел рукой – из ниоткуда появилось корыто с углями, а над ним железная решетка. – Вот оно, значит, как. Откуда знаешь?

– Догадался.

Не догадался. Украл. Когда мир раскрылся, впустил в себя, чтобы усмехнуться мне в лицо – я был камнями Темных Областей, я слышал их стоны: приди! прикажи! позволь причинить боль, а уж мы поспособствуем!

И я взял с собой частицу этого знания.

Эвклей щурился исподлобья – совсем не видно глаз – терзая свою бороденку.

– Ну-ну. Догадливый… что делать-то с этим будешь?

– Грешников карать. Найди помощников, обустрой здесь все. Помрачнее.

– А ты что же? Судить, а?

– Судить.

– И зачем же это?

– Потому что я – царь этого мира.

Глазки из-под лишайников-бровей блеснули незнакомо. Никогда в глазах Эвклея раньше не видел гордости.

– Ты подданным-то об этом не забудь сказать, – буркнул распорядитель и укосолапил в глубь Темных Областей – оценивать, что еще можно к будущим карам приспособить.

Прощальная фраза получилась двусмысленной. Ладно, после подумаю.

«Не затягивай с этим делом долго, невидимка», – пролился мягкий шепот за плечами.

«Знаешь, чем лавагет отличается от воина?»

Конечно, знаешь, ты ведь вездесуща… Но пока я доберусь до дворца, потом пройду по коридорам, потом прикажу собраться тем из свиты, кто есть – я могу тебе это поведать своими словами.

«Лавагету нужно думать. Перед боем и во время него. Как расположить войска? Двинуть вперед щитоносцев или копейщиков? Куда пристроить колесницы? У лавагета обычно есть время на мысли, пусть даже каждая минута этого времени – сотни потраченных жизней. У воина в гуще схватки времени на мысли нет. Удар должен опережать мысль, иначе ты будешь ранен или мертв. Мне кажется – я больше не лавагет…»

Столько лет сражаться, чтобы опять оказаться простым воином – да я даже чувствую себя моложе… неопытнее. На вид – зрелый бог, а в мысли вернулась юность.

Дворец будто на крыльях несся навстречу – достроенное за этот год черное чудовище из базальта. Гефест хорошо перенял безумную затею неизвестного скульптора: прикроешь глаза, присмотришься – и кажется, что утес над Флегетоном оседлал гигантский скорпион, а может, еще какая тварь прижалась, распласталась, выставила хвост, клешни, клыки в страхе перед огнем.

«Ты думаешь, что ты сейчас на войне?»

«Война – для лавагетов. Я сейчас в битве».

В битве, где противник не показывается и не вступает в открытое противостояние, но я-то знаю, что невидимость – она опаснее всего.

«Я обязательно осмыслю. Пойму. Дойду до истины. После того как отражу удар и снова сумею стать лавагетом».

Я уже начинаю различать оттенки ее молчания, и вот теперь она молчит в сомнении: не ошибся ли ты, невидимка?

Свиты на зов собралось неожиданно много. Весть о подарке Мойр быстрее Гермеса обшастала мир и допрыгнула до Стигийских болот, и никаких распоряжений о собрании отдавать не пришлось: в собственном мегароне я застал и убийственно мрачного Таната, и мечтательную Гекату (на лице – явственные воспоминания о том, как она травила своего отца). Сыновей Гипноса, самого Гипноса; лупающего выпуклыми, сычиными глазами Харона, Эриний, Кер, болотных тварей… всех, словом.